Страница 23 из 56
Там-то он и начал читать записки своего тезки, Романа Глинского, о поиске древних рукописей, принадлежавших князю Смоленскому, а потом переданных в библиотеку царя Иоанна Грозного. Особо обратил он внимание на упоминавшуюся в тексте книгу «Апостол» в серебряном окладе. При этом подумалось ему, что записки лейб-медика польского короля могут пролить свет на историю появления «Апостола» в этих забытых Богом местах. Однако дочитать до конца в тот раз Роман так и не сумел. Где-то на середине он заснул, утомленный заботами прошедшего дня.
Ранним утром, когда начал сходить туман, на травах в лучах низкого солнца искрилась роса, а земля пробуждалась к новому дню, ватага расположилась около тракта, ведущего в сторону Первопрестольной. Гришка устроился в овраге рядом с Силой, который скучающе поглаживал отполированную его ладонями, зазубренную во многих драках огромную дубину, с которой никто, кроме ее хозяина, управиться бы не смог.
Ждали разбойники уже битый час, свято блюдя указ атамана — не шуметь, не проявлять самостоятельность, а начинать действовать лишь по сигналу. Роман утверждал, что вроде бы важный чин почему-то без сопровождения, но с кошелем, полным золота, должен проехать. Добыча должна быть хорошей.
Ждать — занятие прескучнейшее. Гришка пытался скрасить скуку разговором с Силой, с которым они переговаривались шепотом. С Беспалым он любил разговаривать почти так же, как и с колдуном Агафоном. Рассказчик Сила был прекрасный, поносило его по миру столько, что на сто человек бы хватило, много чего цепко держала его прекрасная память. Начинал он говорить обычно сухо, как-то скованно, но потом разговаривался, жесткие черты лица его смягчались, все воспоминания будто наваливались на его плечи, и он как бы спешил освободиться от них, переложить на тех, кто помог бы ему нести эту ношу. Кроме того, Сила знал массу баек, легенд, рассказов. Он умел не только рассказывать, но и слушать, сопереживать, а Гришка порой больше всего нуждался в последнем.
— Сколь удачлив бы ты ни был, все равно над лихим человеком голод да смерть с косой стоит бессменно, — покачал головой Беспалый.
— А бывает так, что разбойник от дел отошел и нормальной жизнью зажил? — спросил Гришка.
— Редко. Кто в круг этот попал — тому спасенья нет. Дело-то Богу противное, а потому редко удача настоящая разбойнику подвернется, ну а уж о счастье и говорить не приходится. А деньги легкие все в дыму прогуливаются да к кабацким хозяевам в карман перекочевывают. Ну, а если столько денег наворовал, что и спустить их не можешь, то лежат они обычно в земле, такие же мертвые, как их владельцы, которых нашел топор палача. Потому как чертова печать на деньгах этих, — длинно ответствовал Беспалый.
— Поговаривают, много кладов разбойники зарыли, — сказал Гришка.
— Поговаривают… Эх, Гришка, сколько я на свете живу, столько про клады эти слышу. Ведь не только разбойники клады в землю зарывали, но и просто богатый народ во времена смутные. Золото, серебро, все ценное от ворога прятали. А кто поумней да пообразованней, те страшными заклинаниями их обороняли, чтобы чертова сила богатства эти охраняла. Говорят, на сколько голов вниз клад закопаешь, столько людей при поисках клада этого головы сложат.
— Ну да, правда? — вытаращился Гришка.
— Но если даже можешь клад взять, все равно нечистые мешать будут — слетаются, шалят, кричат, жизни копателя лишить пытаются и орут при этом громовым голосом: «Режь, бей! Души! Жги!» Лишь тот, кто смел, может, не оглядываясь ни на что, взять все. Но при этом зараз больше должен прихватить, ибо клады есть, которые только раз человеку открываются. А потом под землю уходят. Иногда кровь человечья, лучше детская, надобна, чтобы клад этот из-под земли выудить. Тогда появляется в ослепительном свете наполненный золотом и каменьями сундук, и мало кто свет тот выдержать способен, — с сожалением вздохнул Беспалый.
— А мне сказывали, что один дьячок стал яму рыть, чтобы поставить верею у ворот, и на громадную корчагу с золотом наткнулся. От радости и удивления у него неприличное словцо возьми да и вырвись, от чего корчага начала в землю опускаться, пока совсем не провалилась.
А еще говорят, что есть клады, караульщики которых деньги взаймы дают. А кто вовремя не отдаст их, того нечистая сила лютой смерти предает.
— Да много чего болтают. Я сам, бывало, клады зарывал, но маленькие, всего-то несколько монет, так что заклинания из-за них глупо было произносить. По-моему, больше наговорено про несметные богатства. Где же столько золота найти? Правда, об одном кладе, где всего несчетно, я все-таки слышал. О настоящем, без брехни.
— Расскажи! — попросил Гришка.
— В конце Смуты это было. Как Бориска Годунов взял грех на душу и царевича Дмитрия зарезал, так у Руси нашей все наперекосяк и пошло. Сначала голод, потом воришка тушинский объявился с польскими войсками, хотел народ наш на поруганье отдать и в веру чужую обратить. Но люди того по дури не понимали и добровольно под знамена самозванца Лжедмитрия становились.
Были среди предателей и те, кто ради власти хоть басурманью веру примут. И такие, кто лишь пошалить хотел да в раздоре всеобщем пограбить, брюхо набить. Ну, а дураков во все времена было видимо-невидимо — эти пока разберутся что к чему, из их кожи уже ремни нарежут, а их самих в кандалы закуют. Поляки, чернь, казачки, разбойнички заполонили все, но поднялся православный люд, собрался в ополчение да и погнал нечисть так, что только пятки польские и казачьи засверкали. Да что я тебе рассказываю — ты сам не хуже меня все знаешь. А вот не знаешь, как перед тем шляхтичи все храмы, богатые дома в Москве ограбили, чтоб казну своего поганого царька пополнить. Как задымилась земля под ними, так погрузили они все богатства в обоз и были таковы.
— И что, все царьку пошло? — поинтересовался Гришка.
— Не, не дождался, Ирод. Исчез обоз. В засаду попал нашу. Пока сеча была, вырвались поляки, а потом пропали с концами. И ни одного свидетеля не осталось, — сказал Беспалый.
— Вот бы найти! — мечтательно произнес Гришка.
— Да уж многие пытались. Награда государева была обещана, кто помощь окажет в поисках, да что толку. Года идут, и что было — то быльем поросло. Сдается мне, атаман наш тоже ищет… — Но Беспалый не договорил.
Громко засвистал, маскируясь под лесную птицу, дозорный, и разбойники, умело схоронившиеся за кустами и деревьями, схватились за оружие, напряглись, готовые по второму сигналу кинуться в атаку.
— Кажись, едет.
Послышался глухой топот, и вскоре из-за поворота показался гнедой конь с широкоплечим, в зеленом зипуне, всадником. За его поясом торчал длинный пистоль, а тяжелая польская сабля билась о начищенные голенища черных сапог.
Последовал второй сигнал, и разбойники с гиканьем и криками высыпали на дорогу.
Всадник встрепенулся и хотел хлестнуть коня, но тут Лапоть ловко перехватил поводья с криком:
— Врешь, не уйдешь!
Грохнул выстрел, красное пятно расплылось на груди Ивана. Он отступил на шаг, удивленно и с сожалением посмотрел на свой залатанный недавно кафтан — мол, дурачина, зря старался и, как подрубленный, рухнул на землю.
Всадник отмахнулся саблей, лошадь взбрыкнула и рванулась вперед. Так бы и ушел он, если бы Евлампий сломя голову не кинулся под копыта и не ударил своим громадным топором по ногам коня…
Гнедой споткнулся, перекувырнулся и замер, сломав себе шею. Хозяин его отлетел на пару шагов, и на него всем скопом навалилась братва. Но он все-таки смог подняться, мощными движениями расшвыривая облепивших его врагов.
Однако силы были слишком не равны. И как ни был могуч служивый, разбойники сбили его с ног, прижали к земле и с трудом, сплевывая кровь и выбитые зубы, повязали-таки крепкими веревками. Как бычка на привязи, пленника поволокли в чащу, награждая пинками, осыпая ругательствами.
Гришка понуро плелся следом. На душе у него было муторно. Ему было жалко путника. Хотя, может быть, тот и останется в живых — может, отпустят, обшарив все карманы, или скорее всего, если он действительно большой чин, оставят для выкупа.