Успех

Экономке Агнесе все эти берлинские события были отнюдь не неприятны. С униженным, все более опускавшимся доктором Гейером ей было легче. Но то, что он проделывал в последние дни, – а именно после получения одного письма, – это уже переходило всякие границы и даже ее наполняло беспокойством.

Письмо это прибыло вместе с остальной почтой. Экономка Агнеса, передав доктору Гейеру всю пачку, вышла на кухню и принялась готовить ужин. Внезапно она услышала пронзительный крик, доносившийся из комнаты ее хозяина. Крик не прерывался, он звенел не переставая; прибежав в комнату, она увидела, что доктор стоит у двери и все еще пронзительно вопит, как животное или высеченный ребенок, и при этом бьется головой о дверной косяк.

Остроглазой особе удалось добраться до письма, выдавшего такой припадок. Оно было из Мюнхена, содержание его было туманно, и подписано оно была лишь одной буквой Э. Все же желтолицая сразу догадалась, от кого письмо, – от того бродяги негодного, кровопийцы; хоть она и не могла бы в сухих словах выразить то, что он хотел сказать, все же она смутно почувствовала, в чем здесь дело, и поняла, почему депутат Гейер так закричал. А писал этот г-н Э. следующее. Он читал о том, что доктор Гейер предполагает выступить с интерпелляцией от имени социал-демократической фракции рейхстага по делу об устранении служанки Амалии Зандгубер. В общем, ему с высокого дерева наплевать на то, что предпримет берлинское правительство: в Мюнхене он чувствует себя в полной безопасности. Ввиду того, однако, что он является сторонником полной ясности, он считает нужным сообщить господину депутату в целях лучшей его осведомленности, что некоторые суммы, предоставленные доктором Гейером в его, пишущего эти строки, распоряжение, были потрачены на организацию этого дела. Он, Э., находит, что они потрачены с пользой. Далее он писал, – и это с красной строки, – что, по его предположениям, доктор Гейер не останется доволен тем, как потрачены его деньги. Он, Э., не может себе представить, чтобы такое различие во взглядах могло существовать у людей одной крови. К сожалению, есть чертовски мало средств для проверки таких вещей. И все же есть одно средство, которое при определенных условиях может привести к полной ясности. И он, изложив доктору Гейеру метод профессора Цангемейстера из Кенигсберга, предлагал ему подвергнуться этому кенигсбергскому исследованию крови.

Вот что прочла в письме экономка Агнеса. Не так ясно и кратко было это написано, как изложено здесь, но все же она поняла, в чем дело. И поняла, что поэтому, должно быть, так кричал доктор Гейер.

И вот с того дня, когда он получил это письмо, экономка Агнеса заметила резкую перемену в поведении своего хозяина. Ведь до сих пор доктор Гейер вел себя всегда как человек мужественный. Даже покушение, произведенное на него в Мюнхене в связи с процессом Крюгера, он пережил без излишней нервозности и каких-либо неприятных последствий, если не считать легкого ранения, после которого он начал хромать. Сейчас вдруг, после стольких месяцев, им овладел страх перед этим покушением, давно уже оставшимся в прошлом. Однажды Агнеса застала его у входных дверей. Он стоял перед ними землисто-бледный, с дрожащими коленями, и никак не мог нащупать замок. Ему казалось, что кто-то крадется за ним, что вот сейчас обрушится на него удар. Однажды среди ночи он вызвал звонком Агнесу к себе в спальню. Он лежал весь в поту. Ей пришлось вместе с ним обыскать всю квартиру. Он был убежден, что к нему забрался министр Кленк.

Доктор Гейер не ответил на то письмо из Мюнхена. Об интерпелляции в рейхстаге также пока ничего не было слышно. Он успокоился, приступы страха ослабели, Возбуждение его улеглось.

Он с головой окунулся в работу. Устраивал совещания с товарищами по партии, собирал кипы газет, материалов, просматривал их. Звонил по телефону, посылал телеграммы мюнхенским единомышленникам. Прошла неделя, за ней другая. Тогда только социал-демократы выступили с давно обещанной интерпелляцией о баварских делах. Интерпелляция, однако, базировалась не на убийстве служанки Амалии Зандгубер, а на так называемой битве в Зендлинге.

Дело в том, что по всей Баварии в тот период шныряли отряды «истинных германцев», для того чтобы «наводить порядок» и производить суд и расправу над неугодными лицами, проделывая, так сказать, репетицию генеральной расправы с внутренним врагом. Такой вооруженный отряд, под командой старшего лейтенанта Вебера и капитанов Мюллера и Эстрейхера, был направлен в качестве карательной экспедиции на электростанцию Вальхензее, – ее рабочие образовали «пролетарские сотни» для защиты от постоянных нападений «истинных германцев». Отряды велосипедистов и санитарные отряды бы-ли отправлены в окрестности Вальхензее заранее. Но когда главные силы карательной экспедиции собирались погрузиться в стоявшие наготове на мюнхенском вокзале Изарталь экстренные поезда, железнодорожный персонал категорически отказался везти этих до зубов вооруженных людей. Отряды «истинных германцев», разочарованные и полные желания излить свою жажду действия, напали тогда на южные рабочие кварталы Мюнхена: Зендлинг, Талькирхен, Брудермюльфиртель, Нейгофен, Оберфельд. Они закрыли проход по улицам, приказали жителям запереть окна, заняли входы в дома, крыши, организовали опорные пункты, остановили трамвайное движение, обстреливали всех и все, что попадалось в поле их зрения. Особенно тщательно был взят под обстрел железнодорожный пешеходный мостик, перекинутый в этой части города через реку Изар. Полиция, недостаточно сильная, чтобы вступиться, заперлась в своих участках. Когда же наконец прибыли полицейские подкрепления, командиры этих отрядов заявили что «истинные германцы» – «вспомогательная полиция». «Патриоты» могут спокойно удалиться. Власти ограничились арестом нескольких проживающих в этом районе пролетариев, против которых и было возбуждено дело о нарушении тишины и порядка.

Имперское правительство в этот период было обременено тяжкими заботами. События, развивавшиеся в Рурской области, инфляция, диктатура магнатов тяжелой промышленности, их желание при помощи посланной из центра вооруженной силы свергнуть неугодные им красные правительства в Саксонии и Тюрингии – все это были реальные опасности. Что, по сравнению с этим, представляла собой какая-то там дурацкая «битва в Зендлинге»? Правда, вооружение «истинных германцев» производилось по большей части из запасов рейхсвера. Правительство, конечно, имело законное основание вмешаться. Но разве в Баварии за последнее время не наблюдались гораздо более резкие проявления анархии? Разве не успели уже все привыкнуть к пассивной, наглой манере, с которой Бавария и в этом вопросе относилась к недовольству имперского правительства? То, что эта провинция отличается упрямством, что в ней не прерывается цепь нарушений конституции и всяческих беззаконий, было известно всем, об этом чуть ли не каждый месяц велись дебаты в рейхстаге, по этому поводу решительно никто уже не беспокоился. Интерпелляции поэтому ожидали без всякого интереса. Социал-демократы не возлагали на нее никаких надежд, иначе они не поручили бы это выступление доктору Гейеру, который теперь стал уже персонажем комическим.

Поднимаясь на трибуну, доктор Гейер не хромал. Его глаза не мигали, руки не дергались, он вполне владел своим голосом. Итак, вот он стоит на трибуне рейхстага, как когда-то мечтал, стоит в огромном зале, перегруженном старомодно-безвкусными украшениями, и говорят так, что его слышит вся Германия.

Он описывал «битву в Зендлинге», приводил точные цифровые данные о составе отрядов «истинные германцев», об их вооружении. В связи с этим, опираясь на документы, совершенно так, как делал это в своей книге «История беззаконий», он перечислил важнейшие из произведенных «истинными германцами» насилий, оставшихся безнаказанными. Нападения на прохожих, разгром собраний, ранения и убийства депутатов партий противников, оскорбления имперского правительства, наглые издевательства по адресу президента германской республики, сожжение республиканского флага. Он приводил дату за датой, цифру за цифрой. Говорил едко и в то же время сдержанно, не позволяя себе увлечься ораторскими приемами.