Сагайдачный. Крымская неволя

На стенах Кызы-кермена торчало до дюжины черных пушек, мрачные дула которых обращены были к Днепру и каждую минуту готовы были изрыгать огонь и смерть тем дерзким смертным, которые осмелились бы из Днепра пробраться в заповедный бассейн падишаха, в голубое море, названное Черным потому, что во время бури на нем, как уверял Копычи-паша московского посла Украинцева, делаются черными сердца человеческие.[22] Кроме того, у крепост­цы от одного берега к другому перекинуты были цепи, которые преграждали реку, а если и не могли преградить ее окончательно, потому что от собственной тяжести опуска­лись в воду довольно глубоко и, во всяком случае, глубже, чем сидели на воде легкие казацкие чайки, как ореховые скорлупы, скользившие почти по поверхности, — если, повторяем, и не могли окончательно загородить Днепра, то по­средством разных поплавков, прикрепленных к ним, и звонких металлических погремушек предупреждали часо­вых крепости, особенно темной ночью, что неприятель кра­дется через цепи. Тогда пушки, наведенные как раз на это место, на заграждающие цепи, делали несколько залпов, и неприятель неминуемо бы погиб под ядрами или пошел бы ко дну со всеми своими чайками «раюв ловить», как вы­ражались запорожцы.

Все это очень хорошо знал хитрый «батько козацький, старий Сагайдак» и потому заблаговременно принял свои меры.

Он приказал флотилии остановиться, не доезжая не­сколько верст до Кызы-кермена у берега Днепра, где обра­зовалась как бы природная гавань. Берег покрыт был ле­сом — старыми дубами, осокорями, тополями. Сагайдачный, выйдя на берег, приказал казакам рубить самые толстые деревья и стаскивать их к воде. «Дітки» принялись усердно за работу и скоро повалили на землю несколько десятков дубов и осокорей, украшавших девственные берега этой дев­ственной реки.

— Сколько чаек, столько и дубов, детки! — распоря­жался Сагайдачный.

— Добре, батьку, — отвечали дружно детки и начали считать нарубленные кряжи.

— Считай ты, Хомо! — подтрунивали казаки над при­дурковатым, простодушным Хомою.

— Не в чорта ж ты и считать здоров!

Хома начал считать, загибая свои обрубковатые пальцы на правой руке.

— Оце раз, оце два, оце три...

Так он благополучно досчитался до двадцати девяти, а там спутался...

— Оце двадцать девять, оце двадцать десять, оце двад­цать одиннадцать...

Взрыв хохота прервал его своеобразное счисление. Хома оторопел и без толку пригибал то тот, то другой палец.

— Добре! Добре, Хомо! Считай дальше: двадцать де­сять, двадцать — люлька, тридцать — кресало...

Опять взрыв хохота.

— Чего ржете, сто копанок чертей! — гукнул на них старый атаман Небаба.

Наконец срубленные дубы были сосчитаны.

Подошел «старый батько Сагайдак», опираясь на саблю.

— А теперь, детки, в воду дубы, да привязывайте их легонько к челнам, — распорядился он.

— У! Не в черта ж и хитрый у нас батько, стонадцать коп! — ворчал про себя Карпо, волоча с друкарем, Грицком и Юхимом огромный дуб в воду.

Когда все срубленные деревья были стащены в Днепр, Сагайдачный приказал к каждой чайке привязать по де­реву, но так, чтобы они плыли не позади чаек, а впереди их. Потом сделали роздых на берегу, поужинали, не разво­дя огня, чтобы не выдать сторожевым туркам своего при­сутствия, отдохнули немного. Скоро надвинулись сумерки, а затем наступила ночь, темная, ветреная... Подул северный ветер, несколько свежий, известный у запорожцев под име­нем «москаля».

— «Москаль» поднялся, это нам на руку, — пояснили казаки.

— «Москаль» нас и в море вынесет.

К полуночи флотилия двинулась далее, но уже так, что каждая чайка шла почти весло к веслу с другою чайкою — двигались «лавою», в один или в два ряда. Шли необыкно­венно тихо: ни одно весло не плеснуло сонною водою, по­тому что флотилия шла не на веслах, а просто плыла по течению.

Впереди чаек плыли какие-то темные чудовища: не то лю­ди-великаны, не то звери, не то черные чудовищные рыбы... Торчали из воды какие-то руки, гигантские пальцы на этих руках: это плыли привязанные к чайкам дубы и осокори...

Тихо, необыкновенно тихо, хоть бы дыхнул кто-либо... Только дышит «москаль», дыхнет небольшим порывом, пробежит по воде и стихнет...

Где-то там, в темноте, запел петух: это в Кызы-кермене — турецкий петух, и он поет так же, как казацкий «швень» на Украине... Еще запел петух, это полночь... Небо так вы­звездило: вон Петров Крест, вон Чепига горит, Волосожары... И в Днепре, из темной воды, смотрят и мигают звез­дочки... Одна покатилась по небу и, казалось, упала в Днепр. Застонал где-то филин.

На одной из чаек, несколько выдвинувшейся вперед, чернеется на носу словно статуя. Это стоит неподвижно сам Сагайдачный и не сводит глаз с туманной дали... Там, впереди, в этом мраке, залаяла собака... Это в Кызы-кермене турецкая собака на ветер лает, не спится ей, как всякой собаке...

Чуть-чуть замигал впереди огонек... Должно быть, в окошечке сторожевой «башти»... А может быть, это звез­дочка... Нет, не звездочка — темнеется силуэт башни, стен...

Опять порыв ветра, «москаль» дунул казакам в затылок, и опять тихо...

— Весла в воду, остановить чайки, ни шагу дальше! — раздался вдруг голос Сагайдачного, но так тихо, что услы­хали только ближайшие чайки.

— Весла в воду, стой, ни шагу! — прошло по всей фло­тилии.

И чайки моментально остановились. Впереди рисовались темные выступы башни.

Наступил решительный момент...

— Спускай дубы! Режь! — опять раздался голос ко­шевого.

— Режь! Спускай дубы! — прошло по всей флотилии, от одного берега Днепра до другого.

Отрезанные от чаек дубы и осокори, шевеля над водою обрубленными ветвями, точно гигантскими руками, поплы­ли вниз по течению...

Чайки, удерживаемые веслами, стояли на воде неподвиж­но...

Дубы исчезли из виду... Некоторые из казаков крести­лись ...

Тихо, необыкновенно тихо кругом, даже «москаль» не дует... Прошло несколько минут... Как бы спросонок хрипло запел петух, ему отвечали сонным лаем собаки, и опять стало тихо.

Вдруг впереди, далеко за этою тьмою, послышалось ка­кое-то глухое звяканье, еще, еще...

— Зацепили! — прошептал про себя Карпо, налегая на весло.

В этот момент раздался пушечный выстрел, за ним другой, третий... Проснулась крепость, загремела стена — жарят турки по колодам, по дубам да осокорям, воображая, что стреляют по казакам и по их дерзким лодкам... «Алла! Алла! Алла!» — воют в темноте голоса. 

Удар за ударом гремит со стен крепости. Слышно, как ядра бултыхаются в воду, звенят цепями, разрывают их, мутят воду, колотя ядрами и картечью по колодам.

— Ких-ких-ких! — зажимая рукою нос и рот, не может удержаться от смеху добряк Хома.

— Вот дурни, по колодам лупят...

— І хитрий достобіса у нас батько! — шепчут молодые казаки.

Залпы, прогремев еще несколько раз, смолкли: или все заряды выстреляны, или турки вообразили, что уничтожи­ли дерзких гяуров.

Тихо и темно впереди, хоть глаз выколи, «хоч в око стрель»...

— Трогай, детки, да тихо, тихо, водою не плесни! — раздается опять в темноте голос Сагайдачного.

— Трогай! Трогай! — пронеслось тихо от берега до бе­рега.

В тот же момент порывисто зашумел «москаль» — и чайки птицею понеслись по темной поверхности мрачной ре­ки... Вот они уже против крепости... Со стен слышны неяс­ные голоса... Испуганные коровы ревут за стенами.

Чайки уже миновали крепость.

— Ких-ких-ких! — не может удержаться Хома.

— Молчи, Хома, еще не дома, — предостерегают его.

— Вот так батько! Вот так старый Сагайдак!

— Нажимай, нажимай, братцы, чтоб весла трещали! Нажимай до живых печенок! «Або добути, або дома не бути!»

Чайки летели стрелою, далеко оставив за собою злопо­лучный Кызы-кермен.

Уже к утру, достигнув лиманов, они остановились и попрятались в необозримых камышах, словно дикие утки. Тут, под защитою камышей, казаки дали себе роздых перед выступлением в открытое море. Место для стоянки и для отдыха было великолепное. На десятки верст тянулись камышевые заросли, в которых могло спрятаться целое войско и укрыться целый флот из мелких судов. Девственные камыши были так высоки, что среди них могли ходить гиганты и все-таки вершины красивого, стройного, гибкого очерета покрывали бы их с головою.

22

Украинцев Емельян Игнатьевич (1641—1708) — русский государствен­ный деятель, дипломат. Участвовал в подписании Андрусовского переми­рия (1667), «Вечного мира» (1686) с Польшей. Будучи послом в Турции, добился выгодного для России Константинопольского мирного договора (1700).