Страница 2 из 74
— Так вы, говорите, нового царя себе выбрали?
— Нового, точно.
— А кого ж вы выбрали?
— Божиею милостию Михаила Федоровича Романова[3], благоцветущую леторосль благородного корене.
— А как же вы с царевичем?
— Каким царевичем?
— А Ивашкою, Димитриевым сыном?
— А! Вот нагадал! Выпортком-то Расстриги?
— Эге! Какой он Расстрига?
— Да Расстрига ж — подлинно.
— Ну хоть и Расстрига, а все ж был царем... А у него теперь сын ведь... Сын! Всем ведомо, что Гришку-вора убили весной в прошлыем во 114 году, а оной Ивашка-выпорток рожон Маришкою-ворухою во 117 году... Али она три года во чреве носила? А? [4]
Казак только свистнул:
— Фью!.. Ну, это точно долго — три года.
— То-то и есть! Да и пес ее, воруху, знает, от какого вора она ощенилась — от тушинского ли вора, от другого ли царика-вора, от Ивашки ли Заруцкова, а может, и от пана польскова — поди разбирай ее...
— Те-те-те-те! А сказывают, подончики [Подончики — здесь: донские казаки] за него стали?
— Пустое! Он ноне с Маришкой в Астрахани, слышно, и ево, чу, скоро изымают.
Сказав это, московский человек невольно остановился и испуганно глянул кругом. Он заметил опять необыкновенное движение между гребцами и услышал зловещий шум воды. По поверхности Днепра опять заскакали беленькие зайчики, а ниже пенилась и бурлила бешеная река. Большая длинношеяя птица с длинными ногами, вроде цапли или журавля, перелетая через Днепр и налетев на бушующий гребень, испуганно шарахнулась в сторону, беспорядочно забив в воздухе своими несуразными крыльями. Впереди бесстрашные стрижи так и чертили крылышками да ножками поверхность бешеной реки.
— До стерна, соколята! — раздался вновь зычный голос рулевого. Московский человек опять уцепился за уключину. Его товарищ в голубом охабне с красными кистями припал к сиденью. Чайка дрогнула, колыхнулась, ткнулась носом... Днепр, казалось, звенел...
— Сурский — это два порога, — проговорил белоусый казак как бы в утешение московским людям, — а скоро Лоханский и Звонец. Действительно, скоро миновали пороги Лоханский и Звонецкий все с такими же предосторожностями. Но впереди еще оставалось много их, и в особенности самый страшный — Ненасытец.
Днепр, при всех его ужасах, был необыкновенно красив. Этого не могли не заметить московские люди, которых служба царская бросила в качестве послов в эту чудную черкасскую [Черкасы — название украинских казаков в официальных актах и документах России XVI — I пол. XVII ст., до воссоединения Украины с Россией (1654)] сторонку. Ничего подобного этой реке они не видали в пределах Московского государства, хоть и помыкались по ней из конца в конец. Какие у них реки, особенно под Москвою! Плевые, непутящие. Еще куда ни шла Ока-река, а все не чета Днепру. Видали они и Волхов-реку в Новгороде, и реку Великую во Пскове: только и славы, что великая прозывается, а ничего в ней нет великого. Волга — это точно что великая река: велика и широка, что море; недаром о ней в песнях поют, морем Хвалынским называют; богатырская река, что и говорить — великан. Видали они и Енисей, и Обь — большущие реки, красивые, только студеные, неприветные... А все Днепр лучше, — зело хорош! Зато и страшен... Впереди все грознее и грознее что-то ревет... И Тягинский порог пробежали, а впереди все ревет...
— А это что ревет там, пан атаман?
— То Дед ревет.
— Какой-чу дед?
— Дед. Ненасытец... У! Здоровая глотка...
— Али хуже всех?
— Да самый поганый... Такой татарюга!
Впереди показались зубчатые скалы, что грядой тянулись от одного берега Днепра до другого. Вода, теснимая каменными великанами, рвалась и кипела, чтоб снова еще с большею быстротою ринуться с высоты в пропасть. Рев был так силен, что голоса рулевых и гребцов были не слышны. Над самым порогом стоял водяной пар, и в нем искрилась и переливалась радуга...
По самому ходу чайки чувствовалось, что ее влечет необыкновенно стремительным течением. Она даже не вздрагивала — не успевала. Все рабочие ее силы — рулевой атаман, гребцы и остальные казаки — как клешни впились в длинное, с широкою лопастью правильное весло. Голоса атамана не слышно было, а видны были только его поминутно раскрывавшийся под рыжими усами рот и глаза, уставившиеся куда-то вперед, на одну точку... Точка эта — роковой проход, страшная пасть между каменными зубами: надо было направить чайку в эту пасть, в самую ее середину, чтобы не черкнуться об острые боковые камни...
Сивоусый казак, взглянув на московских людей, показал на небо, как бы говоря: «Ну, москали, молитесь, — одна надежда на небо...»
«Москали» поняли его немую речь и упали на колени... Тихая, смирная, хотя и грязная, Москва-река в этот момент показалась им такою дорогою, что они готовы были проклинать тот несчастный день и час, в который покинули берега своего родного священного Иордана... Для того ли они крестились в святой воде Москвы-реки, чтоб погибнуть в этой проклятой черкасской реке?.. А там у них жены, дети, сродники... Не видать им больше родной стороны...
Чайка дрогнула, оборвалась куда-то. Они попадали и закрыли глаза... Их обдало водой... «Ох! Господи! Прими дух мой с миром...» Все пропало, всему конец, они потонули.
— Вставайте, панове москалі! Молітесь богу! Проехали Ненаситець! — раздался вдруг над ними знакомый голос. Они с ужасом открыли глаза: сивоусый казак сидел на залитом водою сиденье и вырубывал из огнива огонь... Страшная водяная гора белелась, и пенилась, и ревела далеко позади... Только на этом водяном гребне чернелись и ныряли другие чайки, перепускавшиеся через страшный порог... Тут же разом они заметили, что на правом берегу реки, у самой воды и на круче, лепилось несколько шалашей и хаток, а у воды виднелись люди, махавшие шапками. У самого берега привязано было несколько маленьких лодок «душегубок», и некоторые из них, с двумя или тремя видневшимися в них человеческими фигурами, качались в воде в некотором расстоянии от берега.
Вдруг на задних чайках послышались крики. Сначала нельзя было разобрать, что кричали. Но скоро крики достигли и передней чайки.
— Заднюю чайку перевернуло!
— Байдак потопает! Спасайте, братцы!
— Спасайте, кто в бога верует!
Действительно, ниже порога, среди пенистых валов и бурунов, ныряя в воде и выныряя, чернелось потопавшее судно... Из воды то там, то сям показывались казацкие головы — это утопающие мужественно боролись со смертью... Опрокинувшуюся чайку вертело и несло, как щепку...
В тот же момент от берега отделились маленькие лодочки и стрелою понеслись на переём утопавшим. Иные из утопавших, более сильные и умелые, плыли им навстречу. Остальные чайки также повернули против течения и ударили веслами по вспененной поверхности реки — все спешили спасать погибающих товарищей... Весь Днепр, казалось, покрылся чайками и маленькими, необыкновенно юркими лодочками, — «душегубками», или «дубами». Утопающие отчаянно боролись с быстрою, увлекавшею их водою. Им бросали с чаек веревки, протягивали весла, — те хватались за эту помощь и храбро держались на воде. Других течением наносило на чайки и душегубки, и они цеплялись за края, за весла. Иных, обессиленных в борьбе со свирепою стихиею и уже с трудом державшихся на воде, товарищи, нагибаясь с чаек, хватали за чуб, за сорочку и втаскивали на борт.
Опрокинутая чайка была также перехвачена и прибуксирована к берегу. Вся флотилия, покончивши с вытаскиванием из воды потопавших, сбилась в кучу и также пристала к берегу. Казаки выскакивали из чаек, кричали, смеялись как дети, встряхивались, толкали друг друга, кувыркались. Иной катался колесом на руках и на ногах. Пострадавшие скидали с себя сорочки и штаны, вешали их для просушки на деревья и кусты и расстилали на камни. Тот жаловался, что у него пропала шапка, другой лишился люльки и кресала, у третьего пропали чеботы, а у иного — «i штанів чортма»!..
3
Михаил Федорович Романов (1596— 1645)— первый русский царь династии Романовых, избран Земским собором (1613) после изгнания польских интервентов.
4
Ивашка, Димитриев сын... — Иван (1611 —1614), сын Марины Мнишек и политического авантюриста-самозванца Лжедмитрия II, захвачен вместе с казачьим атаманом И. Заруцким в Астрахани, казнен.