Страница 24 из 25
Главной причиной деградации деревни была политика государства, которое, сосредоточившись на индустриальном развитии, рассматривало деревню в качестве внутренней колонии, как источник людских и материальных ресурсов для промышленности. Сталинская модель индустриализации в силу своей крайней неэффективности и высоких затрат поглощала эти ресурсы во все возрастающих масштабах. Непомерно раздутые строительные программы при слабой механизации требовали миллионы дополнительных рабочих рук, которые могла дать только деревня. По стране разъезжали многие тысячи вербовщиков, обещавшие крестьянам «золотые горы» на стройках пятилетки. Однако и без вербовщиков сотни тысяч крестьян (как всегда, наиболее предприимчивых и трудоспособных) бежали из деревни в города. На оставшихся в деревне падала непосильная задача кормить быстро растущее городское население и оплачивать массовые закупки западного оборудования и технологий. Причем эти требования государства росли небывалыми темпами. Низкая производительность труда в промышленности и на строительстве вела к набору все новых рабочих. Запущенный без должных расчетов и плохо контролируемый процесс наращивания закупок промышленного оборудования и сырья (прежде всего металла) за границей, неизбежно вел к критическому росту дефицита внешнеторгового баланса. К осени 1931 г. СССР оказался на грани банкротства по внешним платежам. Это, в свою очередь, вело к наращиванию вывоза продовольствия.
Индустриальные скачки, непомерное увеличение капитальных вложений в тяжелую промышленность, игнорирование экономических рычагов управления и массовые репрессии против специалистов, вызвавшие волну так называемого «спецеедства», падение дисциплины на производстве, привели к кризису в промышленности. Этот кризис особенно беспокоил руководство страны. Поэтому в конце 1930 — начале 1931 г. в экономической политике стали проявляться тенденции, позволяющие говорить о некоторой корректировке откровенно репрессивной политики. Этот новый курс, который Р. У. Дэвис назвал «мини-реформами»[178], складывался постепенно как цепь отдельных непоследовательных и противоречивых решений. Причем затрагивали «мини-реформы» лишь промышленность, оставляя в неприкосновенности насильственную политику, проводившуюся в деревне.
Суть «мини-реформ» составляли попытки активизировать экономические стимулы и преодолеть наиболее одиозные «военно-коммунистические» методы управления индустрией. Официально были осуждены теории скорого отмирания товарно-денежных отношений и введения прямого социалистического продуктообмена. Деньги и материальные стимулы объявлялись долгосрочной основой для создания новой экономики. Были предприняты некоторые коррективы в системе управления предприятиями с целью ограниченного расширения их самостоятельности в рамках так называемого «хозрасчета». Перестройка системы оплаты труда рабочих предполагала активизацию материальных стимулов и отказ от уравнительных форм заработной платы в пользу сдельщины и т. д. Однако наиболее явно и ощутимо новые тенденции проявились в осуждении массовых репрессий против инженерно-технических работников, в государственной поддержке авторитета хозяйственников, осуществлявшейся под лозунгом «укрепления единоначалия».
После серии частных решений, которые касались отдельных конкретных случаев ущемления прав хозяйственников, а также реабилитации некоторых ранее осужденных специалистов-«вредителей», в середине 1931 г. были приняты меры общего характера. 10 июля 1931 г. Политбюро одобрило два постановления, которые существенно меняли положение специалистов и в какой-то мере ограничивали права ОГПУ в целом. Первое под названием «Вопросы ОГПУ» предусматривало, что ОГПУ не имеет права на аресты коммунистов без ведома и согласия ЦК ВКП(б), а на аресты специалистов (инженерно-технический персонал, военные, агрономы, врачи и т. п.) — без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского). Причем в случае разногласий между наркомами и ОГПУ вопрос переносился на разрешение в ЦК ВКП(б). Постановление предусматривало также, что «граждан, арестованных по обвинению в политическом преступлении», ОГПУ не имеет права «держать без допроса более чем две недели и под следствием более чем три месяца, после чего дело должно быть ликвидировано либо передачей суду, либо самостоятельным решением коллегии ОГПУ». Все приговоры о расстрелах, выносимые коллегией ОГПУ, утверждались в ЦК ВКП(б)[179].
Второе постановление под названием «О работе технического персонала на предприятиях и об улучшении его материального положения» содержало развернутую программу юридической и политической реабилитации специалистов. Постановление состояло из двух частей: особо секретной, проходившей под грифом «особая папка», не предназначавшейся для широкого распространения, и секретной, которая рассылалась всем партийным, государственным и хозяйственным руководителям. В закрытой части было записано всего два пункта, имевших, однако, принципиальное значение: «Освободить арестованных специалистов в первую очередь по черной металлургии и потом по углю по списку, согласованному между Орджоникидзе и Менжинским (руководителями ВСНХ и ОГПУ — О.Х.), и направить их для работы на заводы; отменить постановление СТО об обязанности ОГПУ привлекать к ответственности специалистов за пережоги топлива»[180]. На практике это означало существенное изменение в судьбе специалистов, как арестованных, так и пока работавших на свободе. ОГПУ получило сигнал об изменении курса и необходимости притормозить свою активность в промышленности.
Большая часть постановления, подлежащая широкой рассылке, предусматривала амнистию специалистов, осужденных к принудительным работам, отменяла ограничения при назначении старых специалистов на руководящие должности на предприятиях. Дети инженерно-технических работников при поступлении в высшие учебные заведения получали равные права с детьми индустриальных рабочих (ранее они подвергались дискриминации). Один из пунктов постановления требовал не допускать вмешательства партийных организаций в оперативную деятельность администрации предприятий. Наконец, постановление от 10 июля запрещало милиции, уголовному розыску и прокуратуре вмешиваться в производственную жизнь предприятий и вести следствие по производственным делам без специального разрешения дирекции предприятий или вышестоящих органов. На промышленных предприятиях упразднялись официальные представительства ОГПУ[181]. Как сообщил в конце ноября 1931 г. Сталину заместитель председателя ОГПУ А. И. Акулов, за май-ноябрь 1931 г. были освобождены и прикреплены к определенным предприятиям по согласованию с хозяйственными органами 1280 осужденных специалистов[182]. В условиях дефицита квалифицированных кадров это была огромная цифра.
Однако эти уступки инженерно-технической интеллигенции оставались незначительным эпизодом «генеральной линии», которая в целом не претерпела изменений. Страна все глубже втягивалась в глубокий социально-экономический кризис, который особенно очевидно проявлялся в деревне. Под нажимом непосильных государственных реквизиций, спасаясь от голода, крестьяне бежали из колхозов. За первую половину 1932 г. число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., а на Украине — на 41,2 тыс.[183] Широкое распространение получили убой и продажа скота, сокращение посевов единоличниками. Значительными были социальные волнения в деревне, хотя они уже и не достигали уровня крестьянской войны начала 1930 г. По неполным данным ОГПУ, за октябрь 1931 — март 1932 г. в РСФСР, Украине, Белоруссии и Казахстане было зарегистрировано 616 массовых выступлений, в которых приняли участие 55,4 тыс. человек. Причем наблюдалась тенденция к нарастанию выступлений из месяца в месяц[184]. Одним из наиболее распространенных видов беспорядков было сопротивление голодных крестьян вывозу хлеба в счет заготовок и нападения на государственные склады. О таких событиях на Украине, недалеко от Полтавы, докладывал председателю Совнаркома СССР В. М. Молотову один из руководителей ЦКК ВКП(б), проводивший инспекцию в этих районах. Он писал, что 3 мая 1932 г. около 300 женщин села Устиновцы захватили председателя сельсовета и, выбросив черный флаг, двинулись на железнодорожную станцию Гоголево, где начали ломать двери складов. Первоначально заведующий складами сумел отогнать толпу при помощи огнетушителя. Испугавшись, что это газы, женщины разошлись. Однако на следующий день крестьяне начали собираться снова. Для подавления волнений были вызваны вооруженная милиция и уполномоченные ГПУ Хлеб со складов в тот же день быстро вывезли.
178
Davies R. W. Crisis and Progress in the Soviet Economy, 1931–1933. Basingstoke, London, 1996. P. 77–103.
179
Сталинское Политбюро в 30-е годы / Сост. О. В. Хлевнюк, А. В. Квашонкин, Л. П. Кошелева, Л. А. Роговая. М., 1995. С. 60. Постановление первоначально было оформлено под грифом «особая папка», т. е. не подлежало широкому распространению (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 108), но затем переоформлено с понижением степени секретности и разослано на места.
180
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. И. Л. 109.
181
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 835. Л. 25.
182
Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 / Сост. В. Н. Хаустов, В. П. Наумов, Н. С. Плотникова. М., 2003. С. 287–288.
183
Зеленин И. Е. Был ли «колхозный неонэп»?// Отечественная история. 1994. № 2. С. 106.
184
Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939: Документы и материалы: В 5 т. Т. 3. Конец 1930–1933 / Под ред. В. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. М., 2001. С. 350.