Страница 12 из 80
Брат коварно пользовался моим легковерием и простодушием. Вот пример. Однажды, когда родители были в театре, брат во время нашей очередной драки расквасил мне нос. Такой внешне односторонний результат грозил ему односторонним наказанием. Ну а я, не будь дурак, постарался размазать кровь по возможно большей поверхности. И настолько преуспел в этом, что брат начал упавшим голосом просить меня запрокинуть голову, чтобы остановить кровотечение, а кровь смыть.
Но я твердо решил воспользоваться представившимся мне случаем. И, наоборот, мотал головой, в результате чего — а я проверял у зеркала — мое лицо стало таким, точно с него содрали кожу.
Тогда брат переменил тактику. Перестал меня уговаривать и ушел в соседнюю комнату. А далее оттуда стали раздаваться стуки. Заинтересованный, я заглянул к нему. Брат сидел на диване и одной рукой держался за голову, а в раскрытой ладони другой рассматривал что-то маленькое, белое. Причем глядел странным, остановившимся, безнадежным взглядом.
Всхлипывая, сопя и капая кровью, я подошел и взглянул на предмет, лежащий у него на ладони. Это был продолговатый кусочек чего-то, величиной с фасоль. Как я потом установил, это и была именно фасоль, но тогда, чуть завывая, я спросил: «Что это?» Никакого ответа. «Что это?!» Но брат, словно окаменев, молчал. Я с опаской
посмотрел на него, и в моем голосе появился уже испуг: «Что это?!!»
Замогильным шепотом, с совершенно неподвижным лицом и остекленевшими глазами, брат произнес:
Кусочек моих мозгов.
Почему они тут? — Молчание. — По-по-почему они тут?!
Ты слышал удары? — раздался скорбный вопрос брата.
Предчувствуя нечто ужасное, я молча кивнул.
Это я бился головой о стену.
Зачем?
— Чтоб вышибить у себя мозги.
Зачем???
Чтоб умереть. Раз ты не хочешь остановить у себя кровь, то ты умрешь. И я тоже хочу — вместе с тобой.
Я был потрясен. Поступок брата показался мне великим и трогательным. Я был тем более потрясен, что знал — кровотечение из носа мною поддерживалось энергичным мотанием головы. Значит, увлеченный жаждой мщения, я почти привел брата к гибели! Горе мне! В отчаянии и со слезами любви я спросил:
— А ты обязательно умрешь?
— Да, если только не проглочу этот кусочек мозга.
— Так проглоти скорей!
Нет! — И брат отрицательно покачал головой. — Нет. Раз ты весь в крови, мы умрем вместе.
Сломя голову я бросился в ванную и никогда еще так тщательно не мылся, как в тот раз. Далее я помчался к нашей аптечке и, схватив два кусочка ваты, запихал их себе в ноздри, отчего они некрасиво оттопырились. Но это уже было неважно. При чем тут красота, когда дело идет о жизни брата. Мгновение, и я уже около брата, сияя чистотой физиономии.
Глотай свои мозги! — кричу я, ибо мне кажется, что уже заметны предсмертные тени на его лице. Но в ответ — отрицательное движение головы.
Как? Ты все еще хочешь умереть?! Утвердительный кивок.
Но почему?
И замогильный голос произносит:
Папа с мамой будут огорчены, узнав, что ты потерял кровь.
— Но откуда они узнают? — простодушно спрашиваю я, бросив взгляд в зеркало на лохматую голову, которую привык видеть по утрам. И — никаких следов происшествия. Но за спиной раздается тот же шепот:
— Ты им об этом скажешь.
О-о! Как же плохо он знает родного брата. Конечно, совсем недавно я именно лелеял мысль, как даже без слов, а просто показавшись родителям, я вызову у них справедливый гнев и, наконец, настоящую кару в нужном направлении. Но неужели он не понимает, что я готов пожертвовать всем, чтоб сохранить его жизнь? И я тут же даю торжественную клятву, к которой он беззастенчиво меня подталкивает, что никогда, ни матери, ни отцу, ни вообще никому на свете не расскажу о сегодняшнем происшествии.
Никому?
Никому!
Никогда?
Никогда!
И я действительно сдержал свое слово до сегодняшнего момента, когда, как мне кажется, не предосудительно его нарушить.
После чего брат неторопливо заглотал фасоль, а я стал напряженно следить за восстановлением жизни на его лице.
И, о счастье, вот уже бледная улыбка трогает его губы, а глаза начинают смотреть на меня со смыслом. Я, глубоко взволнованный, бросаюсь его обнимать.
Я чувствую сейчас к нему особенно сильную любовь. Шутка ли! Ведь это я, я и никто другой вернул ему жизнь!
Появившиеся из театра родители несколько поражены нежностью наших отношений. Она кажется им подозрительной. И какова же их дьявольская проницательность, что они почему-то особенно уставились именно на брата. Но он молчит, молчу и я, и подозрения родителей повисают в воздухе. Хотя папа как бы про себя произносит: «Дрались, что ли? Или разбили что-нибудь?»
Так это подозрение и провисело дня два, когда очередная стычка между мной и братом восстановила их душевное спокойствие. После чего они с легким сердцем совершили свою обычную несправедливость: влетело брату словесно, а мне иным образом. Увы, не первая и не последняя несправедливость, с помощью которой улаживают конфликты на этой грешной земле.
Но каков братец, а? И ведь ни малейшего угрызения совести!
20. Умер Ленин
Жизнь ребенка состоит из событий детского масштаба. Детские радости, детские горести. Что до крупных взрослых событий, происходящих вокруг, то они если и оставляют следы в памяти ребенка, то также детские, поверхностные.
Однако бывают события, значимость которых ощущается даже детским сознанием. И тогда душа ребенка бывает потрясена не меньше, а иногда и сильнее, чем у взрослого. Отсутствие опыта мешает детям понять границы события, и оно кажется неизмеримым, единственным и ошеломляющим. И, кто знает, может, иногда ребенок бывает прав?
Именно так мы, ребята в школе, восприняли смерть Ленина. Газеты печатали изо дня в день бюллетени о его здоровье, я читал их, и казалось, что болела вся страна.
За несколько дней до смерти появилось сообщение, что в здоровье Ленина наметилось улучшение. И вдруг — умер. Взрослые плакали, читая это сообщение. Они понимали неисправимость происшедшего, и это их подавляло. Но меня оно возмутило: «Как же так, — спрашивал я родителей, — ведь только что писали, что Ленину стало лучше?»
Тут в моем представлении было какое-то нарушение правил жизни, был налицо обман, и я кипел от негодования.
В морозные январские дни еще совсем молодая страна хоронила своего вождя, величие которого представлялось необозримым.
В тридцатиградусный мороз вывели и нашу школу, и мы влились в общую колонну, которая, извиваясь, шла к Дому Союзов. На площади в Охотном ряду, помнится, были разложены костры. И мы, и взрослые подбегали к ним греться, а потом возвращались в медленно, очень медленно продвигающуюся ленту людей. Но никто не перебегал из своего места в другое, никто не толпился у входа в Колонный зал, где лежал Ленин. Поучительное отличие от чудовищного столпотворения и побоища, которое творилось при похоронах Сталина.
Очередь поглощалась Домом Союзов, неторопливо поднималась по лестнице и, еле двигаясь, пересекала Колонный зал, затянутый в черный креп. Звучала скорбная мелодия, и люди, проходя мимо высоко расположенного гроба с телом Ленина, невольно замедляли шаг, глядя на небольшого человека с вытянутой вдоль зеленого френча рукой и другой, на груди, со сжатым кулаком. С неожиданно рыжеватой бородкой на восковом лице. А вокруг гроба — море цветов.
Все шли, обнажив головы; выйдя наружу, поток людей распадался, причем некоторые в растерянности, хотя и был крутой мороз, не сразу надевали шапки.
Пять суток шло это непрерывное прощание, а потом тело Ленина покинуло Дом Союзов, и его перенесли в деревянный неприхотливый, временный мавзолей на Красной площади.
Я несколько раз после этого посетил мавзолей, который дважды менял свой облик. Сейчас гранитная темно-красная гробница хранит тело Ленина в стеклянном гробу. Виден высокий лоб, рука вдоль тела, другая со сжатым кулаком и та же рыжеватая бородка на бледном лице. Но на Ленине уже давно не френч, а костюм с галстуком. Поменяли. Зачем? И еще — без конца ведутся споры о том, куда и как перехоронить тело. И перехоронить ли? А разве тут он не похоронен?