Страница 11 из 12
– Алик, не уходи, я боюсь. Что-то мне нехорошо.
Но он, продолжая энергично собираться, на ходу поцеловал её в волосы:
– Да что ты, не раскисай! Я вот тебе супчик разогрел, сосиски в холодильнике, чайку попей. А я там, с ребятами перехвачу.
Когда же вернулся среди ночи, она, измученная тошнотой, не спала. Но стоило лишь попробовать робко упрекнуть его, как услышала в ответ жёсткое:
– А что случилось? Не умерла ведь! Обычное дело при беременности.
Но Лидия так и не родила – ни в тот раз, ни в следующий. Дважды тяжёлые – и физически, и морально, – срывы на шестом месяце. Третью беременность, с первого месяца, Лидия почти всю пролежала в больнице – на всё была готова, чтоб сберечь ребёнка. И дотянула до семи месяцев. Когда начались схватки, врачи успокаивали её: «Ребёнок уже жизнеспособен». И он родился живым! Но уже через час её крохотный мальчишечка умер – ничего не помогло. И тогда прозвучал тот окончательный приговор: у неё и Александра непреодолимая, редкая несовместимость крови. У них никогда не родится живой ребёнок. А вот если они разойдутся, и потом каждый заведёт другую семью – дети будут, пожалуйста, сколько угодно!
Долгое время после этого Лидия жила, словно в бреду. То плакала и просила оставить её. То умоляла не бросать. То днями ходила как сомнамбула, с пустыми глазами, не разжимая губ… Только когда боль понемногу рассосалась и депрессия отпустила, она поняла, какой сильный и терпеливый друг был рядом с ней. Утешал, ухаживал, водил на прогулки и в кино, вечерами читал вслух что-то забавное из газет и журналов.
Да, терпения Александру было не занимать, Лидия хорошо это знала. В первые шесть лет они много ездили по стране: на Соловецкие острова и в Кижи, по северным рекам Двине и Онеге, по горному Крыму. Всё больше пешком, с рюкзаками. Лида рюкзак носить не любила, и Алик безропотно всё брал на себя, лишь иногда, по необходимости, давая ей маленький нетяжёлый рюкзачок. Часто Лида быстро уставала, начинала сердиться паниковать:
– Мы, наверное, заблудились! До ночи не выберемся! Я здесь околею!
– Иди за мной, – спокойно говорил Алик, – скоро выйдем к деревне.
– Куда же ты, по оврагу? Здесь круто, я не поднимусь!
– Ничего, потихоньку, другого пути нет.
– Наверняка есть! Ты просто хочешь меня загонять! А я пойду в обход.
Она разворачивалась и шла в другую сторону. Он, не споря, шёл за ней, терпеливо ожидая, когда Лидия успокоится, остынет, когда лёгкий ветерок обдует её разгорячённое лицо и высушит слёзы непонятной обиды. Тогда она обязательно остановится, скажет:
– Ну ладно, веди, как знаешь.
И уже безропотно пойдёт за ним.
Так что правы были подруги, говорившие:
– Повезло тебе, Лидуська, муж у тебя такой спокойный, терпеливый.
Лишь она одна знала, что и его терпению бывает предел. И не потому, что сама испытывала терпение Алика. Капризы, подобные походным, случались у неё редко. Господи, сколько вокруг женщин, гораздо более требовательных, вздорных, нетерпимых! Она же любила и понимала своего мужа. Потому так страшно и неожиданно поражали её взрывы его гнева. Иногда совершенно обыденное слово или лёгкое, необидное замечание – и об пол летела вдребезги чашка с чаем, или авторучка, или книга: что оказывалось у Александра под рукой. Его глаза наливались кровью, на губах проступала пена… Лидия так пугалась, что не могла даже вскрикнуть, прижимала руки к лицу, отворачивалась к стене… Она понимала, что ни сказанный ею пустяк вызвал бурю, а нечто, давно копившееся в его душе, что он молча терпел и переживал. И вот – лёгкий толчок и взрыв… Лидия понимала, но легче ей от этого не становилось. Мучила обида за то, что Алик не делится с ней своими тревогами, не советуется. За то, что зло, принятое от других людей, срывает на ней.
Однажды, после такой ссоры, когда он, подкошенный гневным смерчем, упал ничком на диван, Лида, вжимавшаяся в стену, тихонько пересекла комнату, взяла свою сумочку, надела в коридоре берет и куртку и вышла из дому. Алик не шевельнулся, ничего не сказал во след. Был вечер, стоял ещё холодный апрель. Идти к подругам Лида не собиралась: никогда никому она не жаловалась на своего мужа. Она поехала на вокзал. Здесь было достаточно многолюдно, чтоб затеряться среди транзитных пассажиров. В зале ожидания хорошо топили, ярко горели люстры под высоким потолком, на котором летели самолёты, шагали весёлые люди, колосилась пшеница… Несмотря на аляповатость, этот разрисованный ещё наверное лет тридцать назад потолок вызывал у Лиды светлое чувство, даже взбадривал. Она села на откидной стул в ряду у окна, раскрыла книгу. Книга всегда лежала у неё в сумочке: привыкла читать каждую свободную минуту – в метро, в очереди…
Чтение, невесёлые мысли, набегающие от обиды слёзы, лёгкая дремота, снова чтение… Когда расцвело, Лида пошла домой. Транспорт ещё не ходил, и она шла по пустынным улицам, думая: Алик будет стоять у подъезда, бросится к ней. Он, конечно, искал её, спросит: «Где ты была?» Она скажет: «На вокзале. Хотела уехать от тебя». Или нет – молча пожмёт плечами, и пускай думает, что хочет. Потом, конечно, скажет. На привокзальной площади купила у женщины в платке букетик подснежников. Так и вошла, открыв тихонько ключом дверь в квартиру, с этим букетиком. Алик лежал уже не на диване, а на расстеленной постели – спал. От её лёгкого шума открыл глаза, глянул на часы, повернулся к стене и вновь заснул. Лида не могла поверить: «Притворяется!» Но нет, он вправду спал. И ни в этот день, ни во все последующие дни, месяцы и годы ни разу не спросил её, где же она провела ту ночь…
Лидия всегда умела признать свою неправоту, попросить прощение. Особенно стыдилась своих каприз и мелочной вспыльчивости и так была благодарна мужу за терпение и доброту – всё готова была ему простить! Обхватит руками шею, уткнётся лбом в плечо: «Алик, миленький, прости, ты, конечно, прав!» Александр же, даже зная, что виноват, упрямо молчал. Он просто пережидал два-три дня Лидиного отчуждения и её холодные ответы: «Да», «нет». Потом, замечая, что её обида ослабела, стала расплывчатой и туманной, втягивал её в разговор о подругах или об интересной телепередаче, садился рядом на диване, приобнимая за плечи. А перед сном, в постели, целовал её, повернувшуюся к нему спиной, в волосы на затылке, в шею и плечи, тихонько клал одну ладонь на грудь, другую – на живот… Да, после ссоры, уступая мужу сначала неохотно, а потом неистово, Лидия испытывала особенную истому и возбуждение, и чувствовала в Алике такую же особую силу и страсть. И потом, засыпая в объятиях друг друга, они просыпались счастливые, ссоры как не бывало! Но так случалось лишь вначале. Шло время, подобные молчаливые примирения стали для Александра нормой, а для Лилии всё чаще и чаще жгучею обидою. Её оскорбляло нежелание мужа произнести покаянные слова, хотя бы коротенькое: «Прости…» И когда он, по обыкновению, переждав несколько дней, в постели прижимался к ней, на неё накатывало раздражение. Правда, иногда оно – поддаваясь любви и чувственности, – перерастало в страсть. Но порою брало верх, и тогда Лидия, не умея притворяться и сдерживаться, вскакивала и уходила спать в другую комнату.
О нежных словах, о признании в любви Лидия тосковала не только в дни примирения после ссор. В безоблачные дни, когда её собственное сердце переполняли нежность и любовь, ей хотелось этих слов, этого материализованного чувства ещё сильнее. Ведь раньше, первые год-два после свадьбы, как любил он шептать ласковые, необыкновенные выдумки и прозвища, как легки были его ласки и поцелуи: она почти теряла сознание от захлёстывающей нежности – его и своей… Теперь же Александр словно всё забыл: молча хватал губами её сосок, деловито подсовывал ей под спину подушку, раздвигал ноги… Нет, нет, конечно же, так бывало не всегда, но видит Бог – всё чаще и чаще. И непременно молча.
… Сколько горьких воспоминаний! Тех самых обид, что накапливались годами, пока… Но разве они разлюбили друг друга? Разве она когда-нибудь сомневалась в любви Александра? Никогда! А сама? Да стоило лишь Лидии представить его, Алика – весёлые глаза, плутоватая и одновременно детская усмешка, – как сердце захлёстывала нежность. Она не встречала в жизни другого такого остроумного человека, как её муж. Шутки и каламбуры его казались неиссякаемы, рождались легко, почти непроизвольно. Когда в новой квартире, готовясь у переселению, они делали грандиозный ремонт и Алик похудел на восемь килограммов, он сказал с гордостью: «Я жертва перестройки!» А однажды он позвал Лидию на заседание учёного совета, и эти три часа она провела, словно в театре комедии. У Алика было прекрасное настроение, и каждую речь каждого выступающего он потихоньку для неё комментировал так, что приходилось прикусывать зубами платочек. Но одну реплику он не выдержал, произнёс громко, после чего зал взорвался смехом. Один из выступающих, идя к трибуне, прежде подошёл и закрыл распахнутое окно. Стояла весна, под окном цвела сирень, её запах разливался по комнате. Правда, уличный шум тоже доносился, но на него никто не обращал внимание. Этот же окно демонстративно захлопнул. И тут же, почти без паузы, Александр сказал: