"Чернуха"

Когда прозвенел звонок телефона, и тут же повис над городом вой сирен, капитан погнал старшеклассников за мелкими — и скорее вниз, в подвал. По телефону сказали, что это не учеба. Да он и сам ждал этого. Всю жизнь, выходит, ждал…

Дождался.

Биолог стал врачом. Директор школы никем не стал. Просто не успел. Он приказал закрыть двери, а сам побежал по этажам проверять, не остался ли кто. Ну, и не постучался больше в двери. А остальные учителя были почти бесполезны. Они ели, как взрослые, а толку было — чуть. Ну что взять с пожилой математички? Пусть хоть с детьми занимается, отвлекает. Вон, к экзаменам готовит старших. Устно готовит. Литераторы тут нужнее. Они детям стихи и сказки наизусть читают. Ободряют, как могут. А дети все равно плачут. И ничего с этим не поделать.

Бетонный подвал. Сырость, холод, духота и теснота. Вонь отовсюду. Самое противное — от себя.

— И как ты рассчитываешь?

— А никак. Постучат снаружи — откроем.

— А если не постучат?

Капитан вздохнул. Потрогал ногу, сморщился — болит.

— Ну, а не постучат, значит, не откроем.

— Ты ногу-то все же береги. Резать тут — условий нет.

— Да ладно… Таблеток хоть дай. Пойду детям поулыбаюсь. Скажу, что скоро постучат. Или не скоро. Мол, пока разберут развалины, пока до нас доедут. В общем, обнадежу…

— Потом ляжешь — ногу кверху. Чтобы хоть отек спал немного.

— Если вот так, без солнца, без всего, но хоть с таблетками… Долго болеть буду?

— Полгода, если без резких ухудшений…

— Полгода мы не высидим. Да и хрен с ней, с ногой. Вот только болит — противно.

Сын

К вечеру потеплело. Небо затянуло низко висящими тучами. Лениво сыпался сухой снежок, сдуваемый ветром с бетона.

— Я тебя ненавижу! — упрямо повторил мальчишка, отворачивая чумазое лицо в сторону.

— За что же это? Может быть, я тебя бил в детстве? Издевался над тобой, унижал всяко, а ты запомнил и возненавидел? Не кормил и не поил, не одевал, как франта из богатеньких? Не покупал дорогие и никому не нужные игрушки? За что же ты ненавидишь меня?

У них было время. Он так чувствовал, что время было, поэтому можно было обсудить личные вопросы, прийти к какому-то знаменателю.

— Ты заставил плакать мою мать!

А парень-то совсем большой вырос. Женщин защищает.

— Хм… То есть, если бы заплакал я — ты возненавидел бы ее?

Здорово поддел, да? Ну, что скажешь, молодой волк? Мозги-то чистые еще, откормленные, витаминами взбодренные. На детей мы никогда ничего не жалели.

— Она плакала! Плакала из-за тебя!

Ну, вот, уперся, как баран. Будет теперь твердить одно и то же.

— А ты не видел, сколько женщин плакали сегодня? Когда я вывозил тебя из города? Не видел? Так может, тех все же слез больше, чем нескольких слезинок одной женщины — моей бывшей жены? Кстати, ты уже взрослый парень, должен понимать, что отношения между женщиной и мужчиной — это такое личное, что лезть или помогать там просто нельзя.

— Ты… Ты…

— Я тебя спас, если ты не понял.

Хотелось закурить, но сигарет давно не было. Вернее, они физически были, но в другой точке пространства, "на базе". Было у него укромное место, которое готовил заранее. Вот, пригодилось. Есть там и табак, и спиртное, и продукты в жестянках и коробках. И главное — не на виду. Вряд ли кто мог найти.

— Ну? Ты понял, что я тебя сегодня спас? Мог хотя бы из простой вежливости поблагодарить…

Черт, курить-то как хочется. А ведь почти бросил. Спортом стал заниматься, качаться, мышцу наращивать, готовиться к боям и схваткам.

Ага. Пришло то время, к которому готовился.

И с кем воевать? И кому нужны эти мышцы?

А сын молчит.

— Ну, чего ты молчишь? Или болит что?

Да нет, болеть вроде не должно ничего. Вовремя вырвались. Теперь витамины, витамины, витамины и питье. А там, как выправится совсем, можно будет и в экспедиции начинать выезжать.

— Она плакала…,- вздохнул мальчишка, смотря в угол.

— А вот я не плакал. Честно? Я смеялся. Я говорил: представь, что все кончилось, что все — гигнулось с треском сикось-наперекосяк и в мелкие дребезги… Представь, говорил я. А она уныло ныла: как ты можешь, как ты можешь… Могу! Я все могу! И вот это все я давно ждал. Ждал и готовился. А унылые умерли или умрут в ближайшие дни. Надо быть оптимистом, понимаешь? Надо везде находить хорошее…

— Хорошее? — нехорошо так спросил, со смыслом.

— Да, хорошее. Вот ушел я тогда. И это было хорошо. Никто больше не маячил впереди, не загораживал простор своей спиной. Не давил своими мыслями, не доводил до слез. Денег вам хватало — я оставлял. Жить было на что. Так в чем дело-то? О чем мы тут болтаем?

— Она любила…

— И я любил! А еще я любил жизнь. Вот — живу. Даже теперь живу. Посмотри, посмотри, — затряс он сына за плечо, замотал, как куклу. — Оглянись вокруг! Ну? Какие еще слезы? Какие тут могут быть ненависти? Вот есть я и есть еще ты. Я за тебя сегодня людей убивал, между прочим. И еще убью, знаю. У меня есть еда. Есть убежище. Оружие есть. Я выживу. Но я выживу вместе с тобой. А потом когда-нибудь ты будешь один, без меня, или с кем-то, кто придется тебе по душе, с кем тебе будет легко. А со мной ей было тяжело, понял?

Вот ведь упорный какой. Молодец, весь в меня. Глазами сверкает, но видно, что понимает все. Еще бы не понимать. Вон там был город. Оттуда примчались на двухколесном. Вон там — аэропорт раньше был и воинская часть. Там теперь воронки одни. А здесь какой-то давно развалившийся колхоз и бетонные коровники. Пустые, с ржавой арматурой в стороны, с дырявыми крышами, без окон и дверей, давно выдранных на дрова. Тут можно было пересидеть, поглядывая по сторонам. Прислушиваясь. Мало ли кто еще гуляет по окрестностям, кто едет следом, кто следит.

— Помолчим теперь немного. Послушаем ветер. Понюхаем воздух. Мой Боливар может вынести только двоих, понимаешь? Только меня и тебя. И все.

— Дашь мне пистолет?

Ну, вот, нормально все. Пацан ожил. Теперь можно будет и "на базу".

— На, возьми. Там предохранитель сбоку, если что…

— Я знаю.

Выстрел прозвучал неожиданно звонко, ударив по ушам, отразившись эхом от высоких бетонных стен.

— Ты…

Еще выстрел. И еще один.

— Она все равно плакала. А мой Боливар вынесет только двоих. Сам так сказал…

Все-таки он был настоящим сыном своего отца.

Совсем не страшно

Это совсем не страшно, когда начинаешь действовать.

Когда, улыбаясь, втыкаешь нож в глаз неизвестному водителю. Втыкаешь глубоко, до хруста. В кино показывают, как режут горло. Но это какой же остроты нужен тогда нож? А так — наверняка. И крови гораздо меньше. Он сначала дергается, пытается встать, или, наоборот, рвануться и уехать. Руки и ноги напрягаются сначала, а потом разом слабеют. И как будто из человека вынули скелет — сразу становится бесформенной ватой. Тяжелой ватой. Текучей ватой. Стекает вниз, на руль, под сиденье, и надо дернуть скорее дверь, чтобы он сам вывалился под колесо. Вот это на самом деле совсем не страшно. Нож потом можно тщательно вытереть об его роскошный пиджак. Специально поглядел — это настоящий карден. Значит, тем более все делаю правильно. Эти, в карденах, все и натворили. Все, что состоялось — из-за денег. Только из-за денег. А деньги — вот у них, у карденов. Так что все правильно. И даже не страшно совсем. Руки вот даже не трясутся.

Они не трясутся и тогда, когда поднимаешь мешком осевшую на обочину жену и тащишь в машину. Она визжит. Прямо как в кино, в этих чертовых американских фильмах. Широко раскрывает рот и визжит уже почти на ультразвуке, что не звук уже чувствуешь, а просто чесотку какую-то в ушах. А глаза у нее закатываются, белые совсем становятся. Но это не страшно совсем. Надо пару раз влепить по щекам, а потом еще облить водой из бутылки, что торчала справа от водительского сиденья, возле рукоятки. Ага, тут у него автоматическая коробка передач. Это хорошо, потому что на самом деле водить не умеешь. Показывали как-то, но ты же упертый — не нужна мне машина, не нужна мне машина. Теперь вот нужна.