Когда все кончилось

— Так и у нас тут иностранцы. Что, нет их, скажешь?

— И у нас, да. Но ведь — всего четыре года!

— А, ты в этом смысле. Ну, да. Четыре — это мало совсем. У нас страна-то большая.

Это он знает, что страна у нас большая. Только где та большая страна? Где она?

— А если посмотреть на другие страны, например на Афганистан…

— Это где? — смотрит удивленно.

— Это далеко, на юге. А ты географии не знаешь совсем, что ли?

— У нас до географии не успели дойти.

— Ага. Пять классов, ты говорил. Помню. Ну, в общем, горная такая страна. Там была сначала революция, потом в победившей партии стали друг с другом грызться, а потом позвали на помощь. Ну, и пришли, значит — сначала наши, а потом и все остальные.

— Наши — это какие же? — настораживается с чего-то.

— Ну, не наши, которые наши, которые сейчас наши. Тогда еще был Советский Союз.

— А-а-а… Совок! Понятно.

— …Совок. Ну, да. Так в том Афганистане все еще воюют.

— Вот я и говорю, Семеныч — некогда тут думать о том, что будет после. Нам еще воевать и воевать до полной победы над всеми врагами.

— Но все же? Вот, представь, наступило счастливое время. Победили мы всех врагов. Всех-всех, представляешь?

— Эх, хорошо! — мечтательно улыбнулся Илья.

— И что ты же тогда делать будешь?

— Ну, не знаю даже, — и рука в затылок.

— Я вот, если выживу к тому времени, и если в силах еще буду, снова в школу пойду, наверное. Учить детей буду. А ты? Вот, если представить, а?

— А я кроме как стрелять ничего пока вроде не умею. Зато стреляю хорошо.

Стреляет он действительно очень хорошо. Рука крепкая, держит любой ствол — не дрожит. Из мелких пистолетов бьет — даже отдачи не видно. Как зажмет в своей ручище… Вот стрельбе учиться или сборке-разборке — у него получается сразу. А всякие предметы, что в школе не успел — с трудом. И географии не знает, выходит. И истории.

Вечером у костерка, отгоняющего дымом от наваленной на него сырой зелени мелких кровососов, так и тянет на разговоры. Ну, интересен мне этот Илья. Кто, да откуда, да как такой вырос в наше непростое время.

— Вот, предположим, Илья, взяли тебя в плен…,- начинаю я издалека.

— А хрен им по всей морде — не хочешь? Пусть сначала догонят!

Смеется. Весело ему.

— Это такое предположение. Как в физике или в математике какой… Помнишь, про относительность разговаривали? Вот тут так же. И вот ты, значит, в плену. И вдруг оказывается, что это не наши, то есть не люди вовсе, а какие-то прилетевшие инопланетяне.

— Как Хищник? Я смотрел. Там тактика нормальная у спецов.

— Ну, вроде того, да. И вот они тебя взяли. И того, с той стороны — тоже одного взяли. Такого же крепкого, молодого, энергичного.

— Ага. А потом устроили бой до смерти? Я такое читал.

— Нет, погоди. Они просто вас поставили рядом. И вот сидит их самый главный и вопросы задает вам по очереди. А без очереди ты ничего не говоришь, только слушаешь. Спрашивает он тебя: за что воюешь?

— …

— Нет, ты отвечай, отвечай!

— Ну, как это… Вот — против них, значит.

— А за что?

— Ну, чтобы свобода, значит, была всякая. И страна моя, чтобы богатая и сильная и вообще. И чтобы всяких сук-воров не было…

— Стоп. Хватит пока. Тут этот чужой поворачивается ко второму пленнику и спрашивает: а вы, милсдарь, следовательно, за то, чтобы свободы не было, чтобы страна была слабая и бедная, и чтобы везде на всех постах — суки-воры? Он еще так это произносит с акцентом — «суккиворры». А тот, вытаращив от удивления глаза, кричит и в грудь себя бьет: да вы что? Да я за Родину нашу пасть порву! Да я за сильную и богатую страну! Я за народ и против ворья! Я за настоящую свободу!

— И чо? — замирает Илья. — Я как-то даже не понял… Это ты к чему так вот говоришь?

— Да так просто, пробило что-то на разговор.

Действительно пробило. Все равно, как с малым ребенком обсуждать взрослые проблемы.

— Сходил бы ты лучше к замполиту, Семеныч. Вот ей-ей — сходил бы. А то в бою вдруг тебя на поговорить пробьет, а у меня как раз заклинит. И как тогда мы будем? Или, давай, лучше я схожу, а?

— Да не стоит. Не надо. Я же так просто. Для примера.

…

На утреннем построении замполит кричал с натугой, краснея всей бритой наголо головой:

— Вот, товарищи мои и друзья! Вот, смотрите! Пробрался к нам ночью враг, не уследили! И кого? Кого выбрали жертвой эти мерзавцы? Нашего старейшего бойца! Нашего Семеныча… То есть, Петра Семеновича Карасева. Прощай, друг и соратник. Ты прошел с нами все бои и стычки. Ты остался цел даже в самые черные дни отступления. Но достали, добрались, упились кровью… Упыри! Мерзавцы! Предатели! Но мы отомстим. Мы страшно отомстим. За Семеныча — десятерых врагов! Правильно?

— Да! — кричали бойцы.

— Да! — кричал Илья.

— Да! — кричал его новый второй номер.

Пулеметчику без второго номера просто нельзя.

Третья мировая

Приписывается Эйнштейну: «Я не знаю, чем будут воевать в третьей мировой войне, но в четвертой мировой люди будут воевать дубинками».

— Эта война когда-нибудь кончится?

— Не в этой жизни, майор. Не в этой жизни. Вон, в истории, помнишь, наверное, была такая Столетняя. Так наша-то, теперешняя, может и дольше быть. Потому что та — европейская всего лишь была, а у нас, как не крути, все же мировая.

На войне главное не бой и даже не страшное большое и кровавое генеральное сражение. Потому что когда бой — тогда все понятно, и решает там количество народа на твоей стороне, качество его вооружения, выучка и сплоченность, наконец. А вот то, что перед боем, до него — оно самое трудное. Постоянные перемещения. Совершенно никому непонятные перемещения. Марши туда и марши оттуда. До стертых ног, до дыр в сапогах. До кровавого пота. Из села в город, из города — опять в село. Зачем? Почему? Подготовка позиций. Это настоящее строительство. Это глубокое окапывание. Потом — ожидание врага… Или все наоборот — это он ждет, враг наш. А мы, выходит, идем куда-то и его ищем. А чего его искать? А того, что у него тоже есть свои командиры. И он, враг наш, то есть, тоже марширует туда и сюда. И, наверное, тоже не знает, почему именно туда в каждый конкретный момент, а вовсе не обратно. Но ничего, ничего, рано или поздно находится хорошая поляна для встречи дорогих гостей. И вот тогда — количество народа, качество его оружия, выучка и сплоченность солдат.

Когда-то в древности все решала техника. Техника и еще горючее на каком-то этапе истории. Так и говорили, что бензин — это кровь армии, кровь войны. И даже были еще потом такие войны, где лучшие компьютеры, лучшие технологии производства, всякие там лазеры-мазеры и прочее высокотехнологичное и точное позволяли остановить и даже уничтожить издали целые танковые армии.

Или вот еще было такое страшное оружие сдерживания. То есть, оно же было оружием самого первого удара. Во всех крупных странах в наставлениях и в планах, укрытых за толстыми стенками стальных сейфов говорилось о том, что ударивший первым побеждает. Это вам не войны старой истории, когда нападает один, а побеждает ни с того ни с сего совсем другой. Когда как в шахматы… Тут все было проще: залп, красиво поднимающиеся в зенит, а потом склоняющиеся к западу и востоку ракеты, недолгое ожидание — и все. Нет какой-то очень недружественной страны. А то и целого континента. Вот только такие же ракеты могли быть у противоположной стороны. И в ответ на твой залп следовал сразу запуск ракет оттуда. Ну, а дальше, собственно, начиналась рулетка жизни и смерти: сколько боеголовок отстреляют умелые противоракетчики, сколько собьются с пути направленными помехами, сколько просто не взорвутся, потому что срок им уже пришел, сколько все же дойдет до цели и бабахнет, да какой мощности…

В общем, не начинали войну только потому, что рассчитанные математиками потери своей стороны в результате ответного удара противника превышали допустимые значения. Допустимые — это когда после войны есть еще кому восстанавливать экономику, рожать детей и делать свою страну главной в мире. Ведь цель войны — именно в этом.