Страница 31 из 33
Когда же милиционеры скручивали его, он только молился Богу и слал анафему чародею.
Деда ещё потаскали немного и отпустили, теперь уже насовсем: никто больше не хотел заниматься его делом, а жены Екатерины боялись как огня. В сорок первом году, когда сына Сергея призвали на фронт, исчез куда-то и сам Ерофей. На войну взять не могли — за восемьдесят лет было, в трудармию тоже, и тогда неведомо откуда и как побежал слушок, будто Ражный-старший подался в какой-то монастырь, замаливать прежние грехи. Вернулся он в сорок третьем совершенно другим человеком — будто прежний огонь из него вылетел. Ходил с палочкой, тихий, слабый, опустошённый и, если шли к нему с просьбами, всем отказывал.
— Не могу я, — говорил. — Силы нет. Потерпите, вот отдохну лет двадцать, может, и помогу.
Поэтому Ражное Урочище восстанавливал отец в пятидесятых годах, когда вернулся с войны и пошёл работать в лесничество. После порубки на месте рощи остался редкий, убогий самосев, да и то объеденный лосями, кустообразный и убогий, ибо освобождённое от дубов место тотчас же затянул осинник и за пятнадцать лет вымахал высоко и густо, как стена. Отцу пришлось начинать все сначала: постепенно вырубать горькую осину и взращивать новый лес. Неподалёку от Урочища он сделал скрытый от посторонних глаз дубовый питомник, где проращивал жёлуди, откуда-то лично им привезённые, после чего нёс на себе и рассаживал трехлетние саженцы с ему одному понятной закономерностью, огораживая их остро заточенными кольями от лосей.
Он спешил, потому что в год, когда посадил последнее дерево, у Сергея Ражного родился сын Вячеслав.
Восстанавливал питомник по своей воле и тайно от своего лесного начальства, в свободное время, и никто так и не узнал, какими чарами и колдовством снова возникла роща.
За сорок лет дубы в Урочище выросли толщиной в обхват одной руки, но ухоженные, поднялись стройными и высокими, с правильными и хорошо развитыми кронами и уже давно обсыпали землю дождём желудей. Размерами роща была не велика — чуть больше трех гектаров, и имела правильную, округлую форму. Ражный приходил в свою вотчину редко и в основном по нужде: в летнюю пору в дубраву лезли кабаны и подрывали деревья, так что приходилось и в самом деле сметать жёлуди с ристалища, где земля была слишком мягкая и слабозадернованная, а в зимнюю бескормицу устраивать отвлекающие кормушки и вывозить туда мёрзлую картошку.
По смерти отца Ражный стал хозяином Урочища, и охотничья база, клуб, аренда угодий, суета и маета с иностранными охотниками, своими отдыхающими, егерями и просто несчастными типа Героя Соцтруда — все было ради этой рощи. Надо было как-то оправдывать перед миром своё присутствие в глухих, малолюдных местах…
Он пришёл сюда в тот же день, как выследил и отстрелил матёрого волка, за бессонные сутки проделав путь в шестьдесят километров: сразу же с охоты в Красном Береге побежал на место встречи с поедин-щиком — поджимало условленное время — и как хозяин назначил время поединка и указал наконец-то месторасположение Урочища. После этого вернулся назад, снял шкуру с волка и двинул в рощу напрямую, по лесам и болотам, мимо дорог и брошенных деревень. Состояние «полёта нетопыря», наследственный приём, так необходимый в поединка и составляющий родовую тайну, выхолостил его, и он рассчитывал хотя бы частично восстановить силу и энергию в наследной дубраве, иначе не одолеть противника.
Начало поединка он назначил через сутки, то есть послезавтра на восходе солнца. Хватило бы времени и на отдых, и на то, чтобы подготовить ристалище — срубить траву, вымести метлой поляну в центре рощи и взрыхлить её верхний слой, как контрольно-следовую полосу на границе. Однако первое, что он заметил, перешагнув «порог» Урочища, — знак на Поклонном дубе, оставленный вольным поединщиком, — железный кованый гвоздь, вбитый по шляпку. Коле-ватый не скрывал теперь своего происхождения и рода, впрочем, здесь, в роще, уже было бесполезно и бессмысленно что-либо таить от соперника, тем паче, возле Поклонного дуба. Гвоздь этот был документом, более красноречивым, чем любая грамота: противником Ражного оказался араке из рода кузнецов, в схватках отличающихся огненной яростью, сильнейшим кулачным ударом и клещевым мёртвым захватом.
Стало ясно, что Колеватый времени зря не терял и в городской гостинице не жил, да и на лабазе не сидел возле порезанных волком коров; он рыскал по лесам и искал рощу, дабы освоить ристалище, ощутить энергию пространства и сориентироваться в его магнитных свойствах. Правилами это не запрещалось, Другое дело, не все засадники решались на поиски места схватки, ибо чаще всего это грозило физической усталостью и напрасной потерей времени, особенно если рощи были сосновыми — там, где по климатическому поясу не росли дубы. Потому хозяин, принимающий соперника, старался не слишком-то оттягивать срок схватки и не давать ему возможности до поединка освоиться в дубраве.
Колеватый рискнул — очень хотел победы! — и нашёл Урочище. И вбил свой знак в Поклонный дуб.
А заодно засадил гвоздь в сознание…
Ражный коснулся рукой этой визитной карточки и ощутил тепло, исходящее от шляпки гвоздя, словно его недавно вынули из горна. Предки Колеватого не единожды вступали в поединки в этой роще, правда, ещё старой: когда начали распиливать дубовые бревна в промкомбинате, угробили не одно полотно на пилораме. В кряжах, на разной глубине, давно вросшие и почти слившиеся с древесиной, попались несколько таких гвоздей. А также лезвий старинных засапожных ножей, стальных скребков, копейных навершений, сошников, литых и кованых медных блях — короче, множество металлических предметов, веками скоплённых дубравой и никак не объяснимых с точки зрения пром-комбинатовских и прочих начальников.
И не один пилорамщик пошёл по статье за вредительство…
Он прекрасно понимал, что хотел сказать своим знаком Колеватый, и старался не сосредоточивать на этом внимания, но заноза прочно сидела в уставшем сознании. Следовало бы отыскать место, лечь и прежде всего выспаться, благо что начало смеркаться, но вместо этого Ражный отправился к ристалищу и по дороге на свежеразрытой кабанами земле увидел отпечаток подошвы кроссовки: гость бродил здесь всюду, осваивая пространство. А опытному поединщику, бывавшему на земляных коврах в таких вот рощах, совсем не трудно разобраться и в характере наследного владельца дубравы, хотя одна не походила на другую и каждая построена по родовой индивидуальности.
Двигаясь так от дерева к дереву и придирчиво осматривая землю, словно увлечённый грибник, он внезапно наткнулся на чёткие отпечатки конских копыт — две некованых лошади пронеслись лёгким галопом, разрезав Урочище чуть ли не надвое. Следы были совсем свежие и насторожили Ражного: раскатывать здесь на конях могли только сыновья Трапезникова. Причём проскакали в одну сторону, обратного следа нет, и кто их знает, когда поедут назад и каким путём? И вообще, почему их понесло в этот край?..
Этих парней бы в гвардию, в кремлёвскую охрану или роту почётного караула, а братьев даже в стройбат не взяли. Они же рвались в армию всеми правдами и не правдами, каждый раз при встрече молчаливыми вопросительными взглядами напоминая Ражному об обещании раздобыть пару настоящих школьных свидетельств о неполном среднем образовании. Ни сами бы они, ни отец их сроду бы не попросили о такой услуге; Ражный вызвался помочь по своей охоте, когда увидел этих молодцев, вскормленных на воле и в трудах праведных, да ещё и убедил, мол-де, в такой нечестности нет ничего зазорного и дурного, ибо добывание свидетельств не им принесёт благо, но Родине. К тому же, братья умели читать, писать и считать, так что совсем безграмотными их назвать нельзя. Да ещё черт дёрнул за язык, рассказал о пограничной службе, о своей особой бригаде спецназа, куда подбирали людей с волчьим чутьём и способностями ходить по следу нарушителей — у этих природных охотников и следопытов огонь загорелся в глазах. А когда больше для собственной забавы начал учить их рукопашному бою и вольной борьбе, они увлеклись армейской службой и приезжали на базу чуть ли не каждый день.