Змеи и лестницы

– Лучше обсудить.

– Считай, что уже обсудили.

– И?

– В Мадрид полетишь в свой плановый отпуск. Если захочешь. Можешь хоть в Амстердам. Или в эту… как ее… Гаагу. А если уж тебе так зудит чертов азимовский контракт… Отправь запрос нашим испанским товарищам. Глядишь, чего и выгорит. А там уже будем думать, что нам предпринять.

Запрос в Генеральную прокуратуру Испании Вересень отправил на следующий день (сутки ушли на перевод немудреного текста) и с энтузиазмом принялся ждать ответ. Но шли дни и месяцы, а ответ все не приходил. Наверное, он что-то сделал не так, – мысленно рассуждал про себя следователь. Неправильно составил бумагу или напрасно понадеялся на переводчика. В этом качестве выступил его коллега по работе, Костя Полухин по кличке «Иньеста». Такой же маленький и круглоголовый, как и главный диспетчер «Барсы», Костя прославился своей горячей, чтобы не сказать – горячечной – любовью ко всему испанскому. Если он надевал желтую рубашку, то галстук повязывал обязательно красный (в честь цветов национального флага Испании). Вместо традиционного «здравствуйте», Иньеста норовил воткнуть «ола!», а, прощаясь, громогласно объявлял «Аста луэго!». На телефоне Иньесты лет пять стоял зажигательный испанский хит «Камиса Негра»[1], лишь совсем недавно замененный на более спокойную композицию. Она называлась «Ми амига».

Моя подружка.

Из этого можно было сделать только один вывод: Иньеста влюбился. Амигу (родом из Приозерска) он подцепил в испанской языковой школе «Аделанте», которую исправно посещал последнее десятилетие. Конечно, для Вересня было бы предпочтительнее, если бы амига оказалась носительницей языка. Тогда она смогла бы подкорректировать писанину Иньесты и придать ей аутентичный лоск. Очевидно, именно этого лоска и не хватило запросу. А еще – убедительности. Вот когда Вересень горько пожалел, что не имеет под рукой надменного латиноса Пуига. Уж тот наверняка выкатил бы бронебойные эпитеты и не менее бронебойные сравнения, и так заморочил бы испанцам голову, что они бы в лепешку разбились и до самого короля дошли в поисках истины.

«Пойдет дождичек, и трава начнет расти, чтобы бычки кушали, только вот невезуха моя чертова, сколько б дождь ни лил, мертвые бычки твоего папы все равно не оживут».

О, да.

Умом Вересень понимал, что дело вовсе не в запросе, и, ответь испанцы в течение пяти рабочих дней, это ничего бы не изменило. Еще один ложный след, свободно болтающийся конец веревки, к которой ничего не привязано.

Дело Кати Азимовой довело его едва ли не до нервного срыва. Убитая модель снилась Вересню каждую ночь: она потерянно бродила по своему медицинскому боксу, брала в руки воображаемые предметы, и даже указывала на них следователю. Но, поскольку предметы были воображаемыми, Вересень разглядеть их не мог. Как не мог разглядеть иногда появляющихся на стенах бокса надписей. Они возникали на секунду-другую и тотчас исчезали: буквам (русским и латинским вперемешку) не суждено было сложиться в слова. Несчастный Боря Вересень просыпался с головной болью и свинцовым привкусом во рту. И ощущением, что прошел мимо чего-то важного. Это важное лежало на поверхности, протяни руку и возьми, но взять не получалось. Кончилось все тем, что его вызвал Балмасов: для «последнего и решительного», как он выразился, разговора.

– Сколько дел у тебя в производстве? – спросил он.

– Пять, – ответил Вересень. – Вы же знаете, у нас вечно завал.

– Знаю. Как продвигаются дела?

– Продвигаются потихоньку.

– А у меня другие сведения, – по ушам Вересня ударила барабанная дробь «Травиаты». – Ни хрена они не продвигаются.

– Почему?

– Потому что Борис Евгеньевич Вересень вот уже год мусолит одно-единственное сраное убийство. И больше ничем заниматься не желает.

– Во-первых, не год, а девять месяцев…

– Вот именно. Давно пора разродиться, ты не находишь?

– Всему свой срок.

– Срок! – Балмасов наставительно поднял палец. – Срок – ключевое слово в нашей работе. Уже все сроки вышли, а никаких результатов я не вижу. И долго так будет продолжаться?

– Сколько потребуется, столько и будет, – набычился Вересень.

– У нас здесь не частная лавочка! У нас, между прочим, тоже есть план по раскрытию. Или ты забыл?

– Нет.

– Так я тебе напомню. А заодно напомню, что имеются еще четыре дела, на которые ты, фигурально выражаясь, положил с прибором. Я понимаю, модельные агентства, девочки-красотки и все такое… Есть от чего голову потерять.

– О чем вы?

– Ладно-ладно. Уж и пошутить нельзя… А вообще, выглядишь ты хреново, Вересень. И глаз у тебя совсем замылился.

– Да нет. Все в порядке.

– Со стороны виднее. Сделаем вот как. Возьми-ка ты пару-тройку свободных дней, поправь здоровье и постарайся ни о чем не думать. А когда вернешься – посмотрим.

– На что?

– На то, как нам быть дальше.

Вересень не первый год знал Николая Ивановича Балмасова. Амортизационная пара-тройка дней всплывала в тех случаях, когда старший советник юстиции окончательно решал для себя: один из его подчиненных не справляется с делом. И нужно передавать дело другому: со свежим взглядом, с нестандартным подходом; способному выпрыгнуть с уже накатанной колеи и проложить новую. В первую минуту Вересень даже почувствовал облегчение. Он устал от блуждания в потемках, устал от медицинского бокса, устал от повторяющихся снов. Катю Азимову нужно забыть, хотя бы на время, – иначе есть немаленький риск сойти с ума. Стать персонажем Мануэля Пуига, чье имя спрятано в самом конце книги. Там, куда – по тем или иным причинам – мало кто добирается.

«по щекам ее текут слезы, и она смотрит на сцену, где никого нет, потому что Фред Астер умер и уже не придет, и видит, как они вдвоем появляются прозрачные, это она представляет, что после его смерти они снова танцуют, и отходят все дальше и дальше, и делаются совсем крошечные, и кружатся где-то там, за деревьями, и их больше не видно, куда они, мам?»

О, да.

В те два дня и свершилось предательство. Но не предательство Риты Хейворт. Это он, Борис Вересень, предал Катю Азимову. Отказался от нее, оставил неотомщенной. И она, как будто поняв это, перестала являться Вересню во снах.

Он вообще перестал видеть сны – любые. Это случилось не сразу, не внезапно: поначалу его сны перестали быть густонаселенными. Люди – знакомые и незнакомые – покидали их поодиночке, по-английски, не прощаясь. Не велика потеря: ушли одни – придут другие. Но другие не приходили, обходя сны Вересня, как чумной барак. Потом наступила очередь предметов, потом – ландшафтов, потом – природных явлений. Последним, что увидел Вересень во сне, было озеро со свинцовой, избитой ливнем водой. А после этого наступила темнота.

Дело передали Иньесте, и первое время Вересень усердно, хотя и без прежнего огонька, помогал ему. Но и Иньесте, слывшему везунчиком и абсолютным чемпионом по раскрытиям, не удалось ничего поделать с тайной гибели Кати Азимовой.

– Мьерда[2], – резюмировал он в конечном итоге, и дело отправилось в стаю «глухарей».

…Почему Вересень вдруг вспомнил о Кате именно сегодня, после телефонного разговора с Балмасовым? Никакой видимой причины не существовало. И это не нравилось Боре. Как и то, что он проявил довольно прогнозируемую мягкотелость и согласился на поездку в Канельярве.

– Оперативная группа уже на месте, – сказал напоследок повеселевший Балмасов. – Ты ведь работал с капитаном Литовченко?

Вересень насторожился. Он неплохо знал Литовченко и как-то даже выпивал вместе с ним (литр «Зубровки» против 0,5 нефильтрованного темного пива). Выпитая в одно рыло «Зубровка» никак не сказалась на самочувствии Литовченко. Он передвигался по жизни, без всяких усилий таща на себе груз вредных привычек: капитан часто и помногу пил, питался исключительно шаурмой, выкуривал по две пачки дешевых сигарет в день, сквернословил, как сапожник, был невоздержан и даже буен в отношениях с женщинами. При этом внешний облик Литовченко мало чем отличался от облика героев картин знаменитого живописца Дейнеки: та же идеальная фигура, те же ослепительно белые зубы, те же роскошные густые волосы. Хоть сейчас на парад физкультурников, на борт корабля, в кабину самолета – «В небе – соколы Сталина!». Несмотря на слегка глуповатый плакатный вид, Литовченко слыл отличным и цепким оперативником, и совсем недавно стал временно исполняющим обязанности начальника убойного отдела.

1

La Camisa Negra (исп.) – Черная Рубашка.

2

Muerda (исп.) – дерьмо.