Страница 67 из 84
Шевченко впервые был в этих местах; его привлекали живописные берега реки Псел, в те времена еще поросшие густыми лиственными лесами. В эти погожие июньские дни на Украине, когда яркая зелень еще не тронута знойным летним солнцем, когда по утрам на темно-синем небе высоко стоят ослепительно белые, как комья снега, облака, постепенно растворяющиеся к полудню в необозримой синеве, он бродил в окрестностях Лифина и Лебедина, удил рыбу, рисовал пейзажи, писал стихи — и его потянуло поселиться здесь, женившись на простой крестьянской девушке («осточертело уже жить бобылем…»).
Ведь еще в Оренбурге грезился ему этот счастливый из счастливых дней его жизни:
Теперь вновь поэт ощутил тоску по дому, по семье…
Это не было еще усталостью, утомлением; но, может быть, уже сказывалась смертельная болезнь, неумолимо подступавшая к сердцу, привезенная Шевченко с солдатской каторги.
И он мечтал устроить свое пристанище здесь, на Украине, среди народа, который знал он и который уже знал его.
12 июня Шевченко приехал в Переяслав, где четырнадцать лет назад написал свое «Завещание».
Старый друг, переяславский врач Козачковский, встретил поэта объятиями; он стал на память читать Тарасу Григорьевичу прежние его стихи, написанные в Переяславе.
Но с той поры утекло немало воды; многое переменилось и в самом Козачковском; и когда стали они с Шевченко говорить о самых жгучих вопросах нынешнего дня, о необходимости освобождения крестьян, поэт с горечью почувствовал, что эти самые главные для него предметы переяславский его приятель воспринимает совершенно иначе…
И когда Козачковский пытался развить перед Шевченко свои либеральные воззрения на крестьянский вопрос, тот даже не опровергал его, а только нетерпеливо морщился.
— Грустное впечатление производил на поэта взгляд мой, — откровенно сознавался впоследствии сам Козачковский.
В самом деле, не один Козачковский, а и некоторые другие прежние знакомые, с которыми теперь встречался на Украине Шевченко, производили на него грустное впечатление.
В разговоре с Козачковским Шевченко в конце концов не без досады воскликнул:
— Да, вы правы! Хорошо было бы жить поэту, если бы он мог быть только поэтом и не быть гражданином!
Но Козачковский, видимо, не понял ни горькой иронии этого восклицания, ни намека на прогремевшее как раз в это время по всей России стихотворение Некрасова «Поэт и гражданин» с его знаменитыми строками: «Будь гражданин! Служа искусству, для блага ближнего живи» и «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».
В этот свой приезд на Украину Шевченко еще больше, чем всегда, проводит времени с крестьянами, подолгу ведет с ними беседы. Отправившись вместе с Козачковским на рыбную ловлю к Днепру (у села Козинцы), он поминутно оставляет своего приятеля, чтобы без свидетелей потолковать с рыбаками.
В это время слава Тараса Шевченко гремела повсеместно; люди приходили из дальних сел, только чтобы его повидать и послушать; кобзарь Остап Вересай пел песни на слова Шевченко; каждое слово поэта разносилось далеко.
Беседуя с народом, Шевченко часто прибегал к наглядной агитации при помощи горсти ячменных зерен.
Он вынимал из кармана одно зерно, клал его посредине, называя царем; окружал «царя» еще десятком аккуратно разложенных зерен и говорил, что это царские министры; вокруг раскладывал круги из зерен, все шире и шире, приговаривая:
— Это генералы… А это губернаторы… А вот земские исправники… А это всё паны…
Выложив так круг за кругом, Шевченко предлагал присутствующим внимательно присмотреться к зернам; потом брал полную пригоршню тех же зерен и говорил:
— А вот это все мы, мужики. Глядите!..
С этими словами Шевченко бросал всю пригоршню зерен на разложенные круги «начальства» и «господ»:
— Сыщите-ка теперь, где царь, а где его генералы и паны.
Разговоры, которые вел Шевченко, долго потом жили в народе. Недаром Максимович уже после отъезда поэта с Украины писал ему в Петербург (в октябре 1859 года):
«А на правой стороне Днепра Вы стали лицом мифическим, о котором идут уже баснословия и легенды, наравне с преданиями старых времен».
О поэте и в самом деле слагали легенды.
— Шевченко очень заботился о работавших на барщине людях, — рассказывали крестьяне друг другу, — и очень просил за них царя, чтобы тот дал им волю. А царь все-таки воли не давал. Вот однажды приходит Шевченко к царю, впустили его в палаты; войдя в палаты, он хвать за шапку, да о землю трах, да и говорит тогда царю: «Вот это только и есть твоей земли, что под моей шапкой, а то вся остальная земля панская, а работают на ней люди! Весь свет я объехал и нигде не видел, чтобы так горько и тяжко жилось людям, как в твоем царстве!»
В этом рассказе, сохраненном нам устной традицией, подмечена даже характерная привычка Шевченко бросать в пылу разговора шапку на землю (об этой привычке вспоминает, например, Катерина Борисовна Пиунова).
Значит, крестьяне, положившие начало подобной легенде, в самом деле встречались с Шевченко, беседовали с ним. Поэт, очевидно, говорил и о том, что нигде не живется народу хуже, чем в крепостной России, и о том, что от царя нечего ждать воли и что вся земля должна принадлежать тем, кто на ней работает.
Остальное добавила впоследствии народная фантазия.
Утром 13 июня Шевченко распрощался к Козачковским и отплыл на простом крестьянском «дубе» вниз по Днепру, в Прохоровку, к Максимовичам.
Отплывая, поэт затянул старинную русскую народную песню:
И долго над вольными водами Днепра лилась бодрая, жизнерадостная мелодия:
Рыбаки дружно подхватывали русскую свободолюбивую песню:
Хутор Максимовича Михайлова Гора, у села Прохоровки, был расположен на левом берегу Днепра, десятью верстами ниже Канева.
Приехал Шевченко к Максимовичам к вечеру и провел у них целую неделю. За это время он нарисовал портреты старика хозяина и его молодой жены, сделал несколько рисунков.