Страница 71 из 75
В Риме у Константена хорошо живется. Он заботится о Бейле, как о ребенке, а старая тяжеловесная великанша Барбара проявляет свою заботливость настолько, что даже крадет у Бейля вторую пару сапог. Доктор делает третье кровопускание. Голова стала свежее, но зато ноги почти утратили способность к движению. Хуже всего то, что нельзя найти некоторых слов: приходится полчаса биться, чтобы вспомнить, как называется прозрачная жидкость в стакане, которая утоляет жажду и которую можно найти в любом колодце. Иногда язык распухает до такой степени, что заполняет рот. Вместо слов раздается какое-то мычание.
Неприятности сопровождают старость писателя и консула. Люди быстро забывают наблюдателя и веселого собеседника, а болезни посещают Стендаля все чаще. А тут еще французское судно «Поллукс» столкнулось с итальянским «Монживелло» и утопило его. Длинное разбирательство. Нужно выезжать на место, вести следствие, браниться с мошенником Романели, начальником порта, и смотреть в глаза одиннадцати итальянским дьяволам-матросам, которые под присягой подтверждают, что эти французы всегда и во всем бывают виноваты.
22 октября — отъезд из Чивита-Веккии в отпуск. Ноябрь — Женева. Хотел пойти навестить дом Руссо, как сорок лет тому назад. Доктор Прево качает головой: «Никаких Руссо — лежать в постели».
8 ноября 1841 года он в Париже.
«Если вам когда-нибудь случалось, — а мне это случалось часто, — проезжать на пароходе вниз по течению Роны, то вы видели, как вблизи Авиньона пароход приближается к Понт Сент-Эспри. Сердце щемит от ужаса. При ветре на реке близко подъезжать нельзя. В тихую погоду пароходы проходят под мостом. Вот еще мгновение, и кажется, что пароход зацепит за низкую арку или ударится об устои: прошла минута — и, давая волну, с клубами черного дыма, пароход уже за мостом. Таким же мостом является смерть. Событие тяжелое и неприятное. Никакой бунт не поможет. Но оно совершилось — и настало полное ничто, в котором нет места сожалению об исчезнувшей жизни. Не следует этого бояться. В конце концов не нужно от себя скрывать своих состояний. Ничего нет смешного в том, что я могу умереть на улице».
Снова, теперь в последний раз, приехал Бейль во Францию. И увидел, что положение стало еще невыносимее для всякого честного и мыслящего человека.
У власти Гизо. Свою программу он сформулировал просто и откровенно. «Противодействовать внутреннему прогрессу, отвергая избирательную реформу, которой неизменно требовала оппозиция, и сохранить мир с иностранными державами».
На эту декларацию ответили революционные вспышки в Тулоне, Бордо, в Лилле, Клермоне и Париже. Ими воспользовался Шарль-Луи Бонапарт:
6 августа 1840 года он высадился в Булони и снова поднял в войсках бунт против Луи-Филиппа. Как в первый раз, он привез с собою ручного орла, который, наподобие наполеоновского, должен был спуститься ему на плечо. Дрессировка орла продолжалась слишком мало, орел улетел в ближайшую деревню и задрал какую-то курицу. Орел задрал курицу, Луи-Филипп задрал претендента. Он приговорил его к вечному заключению в крепости. Однако с помощью шантажиста д-ра Коня сын королевы Гортензии и неизвестного отца через шесть лет убежал, переодевшись плотником; он вышел из камеры с доской на плече, сплевывая и нагло посматривая на часовых.
Что ни год, то тяжелее становилось французскому простолюдину. Села, деревни и города изнывали под гнетом непосильных налогов. Голод, безработица и пауперизм делали свое дело.
В этой обстановке трудно было уяснить, каким должно стать новое, свободное общество Франции и других стран. Задавался ли Бейль этим вопросом? Задавался, но он не умел поставить проблему так, чтобы стать сторонником определенной социально-политической программы. Он писал однажды: «Можно, конечно, быть сторонником господина Гизо. Я не принадлежал к числу его сторонников. Но сапожный мастер, поставщик сапог для господина Гизо, меня устраивает еще меньше».
В этом многие усматривают антидемократические идеи Бейля. Мелкие буржуа Парижа давно утеряли свою былую революционность. Это была «предпринимательская сволочь», которая из содержателей мелких мастерских стремилась превратиться в биржевых акул, разбогатеть и угнетать своих вчерашних собратьев. Это были серенькие люди, из которых каждый мог завтра выступить в качестве нувориша, скупающего старинный фарфор, шкафы красного дерева, мебель разных Людовиков, не чуждающегося, впрочем, и покупки за недорогую цену плохоньких, подкрашенных дворянских гербов.
Мог ли Анри Бейль, привыкший к бескорыстному и правдивому анализу, в этой среде видеть законных наследников современных ему властителей Франции? Что бы стало с лейтенантом Луо в этой компании разбогатевших приказчиков, продавцов прохладительных напитков и мелких и крупных спекулянтов Парижа? Бальзак усматривал элементы истинного благородства и порядочности в прошлом идеализируемой им феодально-аристократической Франции. Бейль без всяких иллюзий оценил и прошлое и настоящее. Он пристально всматривался в будущее, но не видел той социальной силы, которая могла бы смести с лица Франции мерзость режима Луи-Филиппа, мерзость буржуазного общества… Бейль не читал тех писем А. Тургенева, в которых наряду с упоминанием его имени встречаются неоднократно высказывания тайного агента Николая I Я. Толстого о назревающем во Франции коммунизме. Смысл лионских рабочих восстаний, очевидно, ускользнул от Бейля. А проповедь утопического социализма была чужда трезвому, материалистически мыслящему аналитику социальных проблем. Но «Коммунистический манифест» появился после смерти Бейля.
10 ноября 1841 года Тургенев записал в дневнике:
«От графини Разумовской к Ансело. Там Бель. Постарел, но с прежними претензиями на остроты…»
Бейлю было трудно, и как всегда наступает период лихорадочной работы, он занят новеллами и хрониками и переработкой любимого детища — «Пармской обители».
Анри Бейль (консул).
Стендаль.
Могила Стендаля на кладбище Монмартр в Париже.
В феврале 1841 года он записывает в дневнике: «Сокращая против собственного убеждения свою рукопись, я уничтожил необходимейшие вещи». Через некоторое время он восстанавливает эти необходимейшие вещи. Он пишет: «Мне кажется, что необходимы типы и образы в романе, которые хотя не действуют, а только трогают душу читателя, способствуя сохранению романтического характера». Бейль отказывается следовать совету Бальзака «сделать из Фабрицио пламенного католика, который забывает любовь, питаемую в отношении Клелии, и помнит только о любви к господу, создавшему мир», — «Фабрицио не годится для проповеди католического духа». Кончается все это тем, что Бейль пишет: «Недоволен советом господина Бальзака. Если первенство принадлежит Фабрицио только в силу его богатства чувствами, то разве другие герои беднее его».
Таким образом, Бейль возвращал текст «Пармской обители» к его первоначальному виду. Последняя дата его работы над этим текстом — 8 марта 1842 года.
Занятый свыше меры, он работал больше, чем разрешали ему врачи, и над рукописью «Suora Scolastica».
Доктор Прево в Женеве признал состояние здоровья Бейля тяжелым и запретил ему работать. Однако он не выполнил предписания врачей и работу продолжал. Восемь дней беспрерывной работы по десяти часов подряд, когда Бейль диктовал стенографу вперемежку две названные нами книги, привели к тому, что 22 марта 1842 года около семи часов вечера, неподалеку от министерства иностранных дел, в двух шагах от бульвара, на тротуаре улицы Новых Капуцинов он потерял сознание. Ромен Коломб совершенно случайно узнал об этом двадцать минут спустя. Он нашел Бейля лежащим в бакалейной лавке на скамье, между мешков и пакетов, неподалеку от огромных весов. Несмотря на все старания, Ромен Коломб не мог добиться от него ни одного слова. Бейля в бессознательном состоянии на руках перенесли на улицу Пти-Шан. Там были сделаны все попытки, чтобы привести его в сознание. Пульс затихал медленно, дыхание становилось все легче, морщины разглаживались, и с последним вздохом шестидесятилетнего человека около двух часов пополуночи 23 марта 1842. года наступило то успокоение, которое никогда не было ведомо этому живому и волнующемуся человеку.