Страница 62 из 75
В Анконе Бейль с присущей ему энергией и деловитостью выполнил поручение своего правительства: этот пограничный пункт и ключ к Северной Италии с моря на шесть лет был оккупирован французами при активном участии консула из Чивита-Веккии.
Произошла ли в это время в Анконе или в другом месте встреча Бейля с Маццини, пока еще нельзя установить.
ГЛАВА XVII
Кончились бурные дни Анконы, когда вновь веяло воздухом если не 1800, то 1821 года… И потекли опять скучные будни. «В 1832 году главная трудность для меня в том, чтобы привыкнуть и не рассеиваться, когда приходится таксировать вексель на 20 000 франков». Бейль для рассеяния уезжает в Рим. Однако, поднявшись со дна души, воспоминания не хотят улечься. Они все сильнее захватывают Бейля… Но ему и теперь, спустя пятнадцать лет, мучительно переживать сладостную горечь миланской жизни 1817–1821 годов. Метильда… И он вызывает из своей памяти другие годы, годы парижской жизни, сменившей миланскую.
20 июня 1832 года Бейль в Риме начинает «Записки эготиста» — о девяти годах жизни в Париже, с 1821 по 1830 год. Он пишет лихорадочно быстро — записи его датированы 20, 21, 23, 24, 25, 26 и 30 июня, 2 и 4 июля… За эти дни он успел написать около 10 печатных листов. «Записки» обрываются на 1822 годе, когда Бейль вернулся в Париж из Англии.
После 4 июля 1832 года он более к ним не возвращался. Написанные им страницы полны тоской от неудовлетворенной страсти — Метильда преследует его. Быть может, по этой причине он и отложил перо в сторону?
Но ненадолго. Он принимается за новую большую работу.
В 1832 году в Лионе вспыхнуло восстание сорока тысяч ткачей. Оно было потоплено в крови. А в Париже в июне этого же года происходили баррикадные схватки с полицией и войсками. Ими руководили члены тайных «Общества прав человека» и «Общества времен года» (вспомним, что так же было организовано карбонарское движение). Во Франции пробуждается для активной политической жизни новый класс — рабочие. Они берутся за оружие, доведенные до отчаяния голодом и безработицей. Эти люди еще не осознали своей силы, они еще не понимают, как им действовать против буржуазии и ее государственной власти. Но они страдают…
Бейлю ясно было, что Луи-Филипп становится ненавистен французскому народу, и он внимательно присматривался к событиям во Франции. В Чивита-Веккии так трудно узнать подробности, характерные черты событий! Однако Бейль не отступает перед трудностями. И он берется за то, чтобы здесь, в этой итальянской глуши, изобразить колоссальные перемены, происходящие во Франции; офицеры должны вести французские войска не против действительных врагов Франции, но против беззащитных рабочих. Итак, изобразим состояние Люсьена Левена! Это сын банкира-богача, выходца из простонародья, ныне помыкающего министрами Франции. Улан королевской гвардии испытывает тягчайшую внутреннюю борьбу, он должен в маленьком французском городке поднять оружие против своих же сограждан.
Глава дописана, и это уже не первая глава… Но, чтобы не повторилась странная история с неожиданными пятнами на рукописи, с перевернутыми чужой рукой листками, лучше писать дипломатическим шифром. Анри Бейль изобретает свой, сделанный по методу Лягранжа, язык цифр. Зашифрованный роман он переписывает в зеркало; затем оригинал бросает в камин, рукопись оставляет на столе и, повесив полотенце на ручку двери так, чтобы закрыть замочную скважину, приподнимает кусок паркета и прячет шифр[93].
Так начинается новый период жизни: создание зашифрованного романа о современной Франции. Когда «голова горит и кровь стучит в висках» так же, как у Байрона во время писания «Дон-Жуана», появляется потребность выйти на свежий воздух, смотреть на далекие облака, проехаться верхом по дороге, ведущей на Орвиетто, или пойти на берег с ружьем и стрелять птиц. Наступает вечер, и быстрые средиземноморские сумерки мгновенно смывают пурпурную, золотую и лиловую краску с облаков. По полутемным улицам Анри Бейль идет к дому с мраморной доской. Маленькая витрина закрыта бархатной занавеской. Там боги и амуры из мрамора, лепные изображения, красные глиняные сосуды с черными изображениями. Надпись на доске: «Донато Буччи — антиквар». На короткий стук молотка дверь открывает сам хозяин с усталой старческой улыбкой, в золотых очках и бархатной шапочке на голове. Начинается длинный разговор. Книги и статуэтки окружают стоящий на черном бархатном постаменте бюст Винкельмана — искусствоведа, родившегося в маленьком саксонском городке Стендале. Вторая дверь ведет на зеленую веранду, а за нею открывается обыкновенный итальянский — крытый, мраморный cortile — дворик, в центре его фонтан.
Синьор Блази — археолог, адвокат Манци и Буччи за блюдом жареных артишоков и кофе в маленьких кофейных чашечках проводят вечера в разговорах о римской истории; читают Плиния, останавливаясь на тех местах, где этот сибарит, эстет и блестящий человек своего столетия описывает «Xistus violis odoratus» — «цветник из фиалок» — свой маленький домик. Они изучают весь уклад жизни человека горацианской эпохи, знающего «золотую меру вещей», умного, спокойного, ясным, понимающим взором оглядывающего мрачные картины падения Рима.
Донато Буччи и адвокат Манци, его друг, сделали очень много для того, чтобы двинуть вперед археологическую науку Италии. Они первые начали раскопки в Корнето и первые обнаружили этрусскую скульптуру на территории Италии. А г-н Бейль дал в Revue des Deux Mondes первый отчет о находках в гробницах Корнето[94].
Поздно ночью с легким шумом в голове от пунша Анри Бейль шагает к воротам консульского дома. Дежурный семинарист, проводив его, тихонько направляется к дьякону-префекту с докладом — целомудрие французского консула Бейля нарушено пребыванием в масонско-еврейской компании Блази, Манци и Буччи. Не менее опасений внушает римским шпионам и встреча французского консула с польскими повстанцами в Риме; его открытые симпатии польскому восстанию нарушают благопристойность вечеров у русской католички Зинаиды Волконской.
Ее сын Александр Никитич Волконский вместе с господином Бейлем посещает антикварные лавки и патрицианские архивы Рима. Там до покраснения век Бейль копирует старинные латинские грамоты, документы средневекового и папского Рима, протоколы инквизиционного и папского суда. Бейль ищет в прошлом объяснения нынешнему итальянскому характеру и, наклоняясь к своему соседу, молодому князю Волконскому, показывает ему описание потрясающих событий старинной Италии. Он говорит:
— Это вовсе не бандиты, не разбойники! Это настоящие люди старой Италии!
Здесь же, в Риме, Бейль вновь встретился со своим старым знакомцем А. И. Тургеневым. 5 декабря 1832 года Тургенев пишет:
«Выехали мы из Неппи в 9 часов утра. Увидел я с пригорка Рим. В 10 приехали мы ко второму завтраку, и тут встретил я Беля (Стендаля) и показал ему его книгу. (Речь идет о втором издании «Красного и черного». — А. В.). Он советовал въехать в Черн… и дал мне записку к нему. В 12½ мы опять пустились в путь, 6 декабря Бель прислал мне Мишелета «Римская история»[95] при умной записке и остерегал от чичероне, коих имя начинается на «В». Вероятно, Висконти. Спасибо. День достаточный для меня и по папе и по Ватикану».
Тургенев приводит выдержку из письма Стендаля, не опубликованного доселе нигде:
«Несмотря на величие и поэзию Ватикана и Святого Петра, мое воображение не воспламеняется. Дух итальянских изгнанников наводит меня на прозу и печальные мысли. Процессии священников л папских слуг не могут прогнать мысль о другой, прекрасной и бедной Италии, которую ясно видит мой бедный разум».
8 декабря Тургенев записывает:
«Обедал у княгини Волконской. После — у Беля, к Сент-Олеру и графу Сиркур»[96].
93
А. Виноградов повторяет здесь домыслы ранних биографов Стендаля о зашифрованности романа «Люсьен Левен». Однако писатель ничего в своей книге не зашифровывал и не прятал рукописи или шифр под половицу. Этот роман был опубликован полностью через много лет после смерти Стендаля, в 1926 году.
94
Эта небольшая статья Стендаля была напечатана Роменом Коломбом в 1853 году (номер журнала от 1 сентября).
95
Стендаль писал А. И. Тургеневу, посылая книгу Мишле: «Вот, сударь, француз по имени Мишле, который ясно, или почти ясно, передал то, что думали о Риме древние германцы… Мысль о том, что германцы изменили историю Рима первых веков, очень занимает меня. Быть может, и вы иногда думаете о том же. В этом случае, сударь, вам доставит удовольствие подремать с томами Мишле».
96
Граф Сиркур, секретарь Полиньяка, иезуит, муж русской красавицы Хлюстиной, за которой тщетно ухаживал польский поэт Адам Мицкевич. А. И. Тургенев пишет везде «Циркур».