Ночные бульвары

— Ты спокон веку мне лжешь. Еще с тех пор, когда сказала «нет», потому что жить, мол, не можешь без Филиппа.

— Я не лгала тебе. Я лгала себе самой, потому что правда так думала. Он был забавнее тебя, этот Филипп, и я думала, что рядом с ним мне будет веселее…

— И питаться будешь лучше…

— Бессовестный. Но пусть и так. И питаться буду лучше, и одеваться лучше, и всю жизнь мне будет хорошо как его жене. И только когда мы расстались и ты уже давно уехал, я поняла, что ты был мне дороже.

— Опять начинаешь.

— Я не заставляю тебя верить. Я это поняла и не буду тебе рассказывать, что пережила трагедию и всякое такое, потому что жизнь моя пошла не по тому пути, и что я была достаточно свободна, чтоб прожить трагедии, но я много раз о тебе вспоминала и думала: почему не случится так, чтоб мы встретились когда-нибудь? А когда, в конце концов, мы встретились после стольких лет — боже мой, после стольких многих лет — ты подошел в самый неподходящий момент, потому что я создала одну продолжительную связь, и это была моя последняя надежда выплыть, и после того, как я поняла, что он мошенник, я каждый вечер говорила: хоть бы снова пришел Робер, хоть бы снова показался хоть на час.

— Я сейчас расплáчусь, — сказал Робер. — Бросаешь меня и ради Филиппа, и ради всякого старика, но все же я остаюсь тебе милее всех. Я правда сейчас расплáчусь.

Она не ответила. Только промолвила словно самой себе:

— Ни ради кого бы я тебя не бросила, если бы не было уже так поздно.

— А почему ты оставила Филиппа? — спросил Робер, словно не слыша.

— Это он меня оставил. Впрочем, не знаю, как тебе описать….

— По возможности — как было.

— Запутанно было. Он никогда не обещал на мне жениться, но все между нами шло так, словно женитьба — это подробность, которая разумеется сама собой. Пока однажды не выяснилось, что подробность эту Филипп ненавидит смертельной ненавистью. «Для меня это значит — конец любви и жизни, и всего, — сказал он мне. — Лучше в гроб лечь.» И поскольку в гроб он ложиться не собирался, и поскольку у меня-то не было намерения целую вечность с ним таскаться и чтоб обо мне по всему городу болтали, я ему заявила, что оставляю его…

— В надежде, что он скажет «да».

— Может быть. Он не сказал «да», но продолжал за мной ходить и я, кто знает почему, тоже не спешила, и дело опять затянулось, но тут объявили конкурс на «Мисс Экс», и я сказала ему, что приму участие, а он ответил, что если я покажусь перед публикой голой, то порвет со мной, а я ему сказала, что глубоко сокрушена и что он очень шикарный человек, и я ему до смерти признательна за то, что он оплатил мне два аборта, но, несмотря на это, я туда явлюсь. И пошла на конкурс, и меня там гоняли по сцене в одном купальнике, и, вероятно, это и решило мою судьбу — не потому что Филипп меня оставил, а потому что я победила в этом конкурсе, и мне сказали, что мне можно поехать в Париж сниматься, а я вообразила себе, что стала кинозвездой, и два года снималась в рекламных фильмах про зубную пасту да бюстгалтеры, пока не найду другого.

— Другое известно, — махнул рукой Робер. — 3начит, вот как тебя бросил этот тип…

— Ну, да. В сущности, я не знаю, он меня бросил или я его, но скорее всего он меня, потому что если б я и не пошла на тот липовый конкурс, он все равно когда-нибудь бы меня оставил… Все это так сложно, искусственно сложно и глупо, что не хочется вспоминать.

— Значит, так с тобой обошелся тот тип… У меня еще тогда руки чесались голову ему разбить и жалко, что не сделал этого. Эти папины сынки, которые думают себе, что весь мир перед ними в долгу.

— Хватит нам про этого Филиппа, — поморщилась Марианна. — Пойдем лучше. Тоже неприятно, но все же в этом больше смысла.

Она взяла свои туфли и сумку, Робер подхватил ее под руку и они снова медленно зашагали по шоссе. Спустившись в низину, они свернули в прибрежную аллею. Над Марной, желто-зеленой и неподвижной, рассеивалась белая мгла. Почти рассвело и в нависших над водой деревьях щебетали птицы — и это был единственный шум, какой улавливало ухо.

— Прямо как в деревне, — сказала Марианна. — Никогда еще здесь не бывала.

— Меня это не удивляет. Эти места — другого рода, чем твои.

— Робер!

— Что тебе?

— Тебе все так же во что бы то ни стало надо во всем найти повод, чтобы напомнить мне о том ?

— А что мне делать, когда каждое твое слово напоминает мне о том? Предпочитаешь, чтобы я прикинулся дурачком, что ли?

— Предпочитаю, чтоб ты проявил немного такта. Хотя бы немного такта, Робер. Хотя бы в эти мгновения, пока мы вместе, пускай даже если это только на один день.

— Пришли, — сухо заметил Робер.

Дверца в изгороди из подстриженных кустов была не замкнута. Сад тонул в густой синеватой зелени. Дом выглядел необитаемым.

— Или нет никого, или спят сном алкоголиков, — пробормотал Робер.

Он отодвинул один камень под террасой и достал ключ.

— Нет никого. Тем лучше.

Дверь отворилась со скрипом. Робер остановился на пороге, Марианна, устало опустив голову, медленно поднималась по ступенькам террасы.

— Мадам, — пригласил он ее и церемониальным жестом указал вход, словно вводил ее в свое собственное жилище.

Она приблизилась все так же устало, с опущенной головой.

— Подожди. — Он положил руку ей на плечо. — Хочу сказать тебе кое-что, прежде чем войти. Сказать, что хочу, чтоб мы были вместе не один день, а очень долго. Как можно дольше и где бы то ни было…

— О, Робер!

Он услышал, как ее туфли шлепнулись на террасу, и ощутил ее объятие — сильное и лихорадочное — и мягкие полные губы — губы Марианны.

— О, Робер! — повторила она через некоторое время. — Как меня измучила эта ночь.

— Я сам измучился.

Воздух внутри был теплый и спертый. Марианна открыла все окна.

— Ни стыда, ни совести у людей! — подал голос из кухни Робер. — Ни одной полной бутылки. Ни одной полупустой даже. Но есть кофе и сигареты. Только сейчас-то ведь время для сна, а не для кофе.

— Время именно для кофе, — сказала Марианна. — Я не хочу уснуть.

— Договорились, будет тебе кофе, — пробормотал Робер. Ответа не последовало. Из ванной донесся плеск воды. Потом, через некоторое время снова раздался голос Марианны:

— Какое облегчение, боже ж ты мой. Сейчас я чистая. Я хочу быть чистой для тебя, Робер.

— Запомни то, что только что сказала.

— Запомню.

— И знай, что с этих самых пор я буду работать, а не ты!

— Работать будешь? Что делать, например?

— Не важно, что. Картинки для старьевщиков рисовать… С рисунков по тротуарам начну, если нужно будет, или с набросков дураков по кафе. Начну с чего бы там ни было.

— А сейчас я от тебя расплáчусь… Поторопись лучше с кофе — я не хочу уснуть.

— Кофе будет готов через минуту.

— Знаешь, — добавил он немного погодя, — я позвоню тому, абстрактному, Попрошу его оставить мне виллу на месяц-другой. Уверен, что он не откажет.

Марианна не ответила.

Робер нашел поднос, поставил на него посудину с процеженным кофе, две чашки, пачку сигарет и торжественно внес в другую комнату.

— Вот тебе и кофе.

Марианна не отвечала.

Робер поставил поднос на столик и посмотрел на кресло. Марианна, закутавшись в халат, откинула голову на спинку. Слегка побледневшее лицо ее сейчас было спокойно. Отмытые от помады полные мягкие губы еле розовели. Тяжелые ресницы были устало сомкнуты. Она спала.

Робер подошел на цыпочках, сел в кресло напротив и зажег сигарету. Из открытого окна навевало прохладой. Светлой прохладой. Словно не было ночи. Словно не будет.