Страница 38 из 54
— Никто.
— Соседи, инкассаторы — никто?
— Ни души.
А ты звонила кому-нибудь по телефону или сюда кто звонил?
— Только ты.
— Ладно, — говорю я. — В таком случае запомни хорошенько эту версию и, если тебя начнут спрашивать, тверди одно и тоже: сегодня утром ты обвенчалась с Младеновым. Это легко доказать. Потом ты пришла сюда — забрать кое-что из своих вещей, к обеду вернулась к Младенову и больше сегодня от него не выходила. Ясно, да?
Она кивает с искрой надежды в усталых, испуганных глазах.
— А сейчас сложи в чемоданчик кое-какие самые необходимые вещи.
Мери открывает спальню и начинает рыться в гардеробе.
— Но ведь мне все это необходимо…
— «Все это» никуда не денется. Нам важно инсценировать переселение к Младенову. Возьми одно платье и немного белья и сунь все вон в тот чемоданчик.
Пока Мери снаряжает чемодан, я обхожу комнаты и тщательно протираю тряпкой выключатели и дверные ручки, к которым мы прикасались. Потом беру пепельницу, заворачиваю ее в остатки злополучной фаты, чтоб причина и следствие были вместе, и тоже запихиваю в чемодан.
— Значит, пошли, — говорю. Больше ты ни до чего не дотрагивайся. Я сам буду открывать двери и гасить свет. И моли бога, чтоб нам кого-нибудь не встретить, по крайней мере тут, поблизости. Когда придем к Младенову, я все ему объясню, а ты вымой как следует пепельницу и сожги фату всю без остатка. Потом ложись и обо всем забудь.
Я беру чемоданчик и иду, сопровождаемый женщиной. Свет выключен везде, кроме холла и прихожей. Квартира заперта, и я стаскиваю резиновые перчатки с чувством облегчения, испытываемого хирургом после только что законченной тяжелой операции, и прячу их в карман.
— Пошли, — повторяю я. — И старайся не стучать своими высокими каблуками.
Ухожу от Младенова довольно поздно, это моя вторая бессонная ночь, но я не могу лечь, не исполнив своей третьей — и последней — задачи. Придется все же заглянуть домой да взять «ягуара». Ночь тихая, если пропускать мимо ушей гул моторов, все еще доносящийся со стороны бульваров. Ночь свежая, если не обращать внимания на запах бензина, которым пропитаны воздух и стены зданий. Ночь принадлежит мне, если не считать того, что я не имею возможности погрузиться в сон.
Огибаю угловой ортопедический магазин с одиноко светящейся во мраке витриной, предлагающей прохожим свои скрипучие пыльные протезы. Но когда я бросаю взгляд в сторону своего дома, я испытываю такое мучительное ощущение, словно кто-то грубыми пальцами стиснул мне внутренности.
«Ягуар» исчез.
8
Откинувшись в бледно-розовом кресле, я таращу глаза на висящую напротив картину, стараясь не закрывать их, так как знаю, что тут же усну. Передо мной ренуаровская «Купальщица», репродукция конечно. Я подозреваю, что Франсуаз выбрала ее только потому, что своим розовым цветом она соответствует общему тону интерьера. Купальщица, как это обычно бывает на картинах, не купается, а только делает вид, что вытирает свои крупные красноватые телеса. Фигура написана по-ренуаровски расплывчато и туманно, но мне она представляется еще более туманной, каким-то смутно-розовым пятном на благородном сером фоне обоев.
— Да ты спишь! — внезапно раздается позади женский голос. — Господи, таким я тебя увидела в первый раз, таким, вероятно, увижу и в последний…
— Надеюсь, последний будет не сегодня, — сонно бормочу я, с трудом открывая глаза.
Франсуаз в белом купальном халате, ее черные волосы тоже завязаны белым платком. И хотя белизна эта никакой не цвет, а скорее отсутствие цвета, но и в белом она кажется просто очаровательной. Этой женщине идут все цвета.
Здесь, в этой серо-розовой «студии», я пребываю в таком полудремотном состоянии уже около часа, но мы с Франсуаз обменялись всего лишь несколькими репликами, с ее стороны преимущественно ругательными — не может она простить мне мои визиты в самое необычное время суток.
В конце концов, чтоб меня наказать или желая использовать ранний подъем, Франсуаз решила принять ванну, а я должен был, дожидаясь ее, развлекаться с «Купальщицей» Ренуара.
— Что ты мне предложишь выпить? — спрашиваю я, видя, что хозяйка направляется на кухню.
— Витриол. Когда пьешь, он немножко неприятен, зато потом спасает от всех адских мук, которые тебя ждут.
— Никто не знает, что его ждет, — беззаботно отвечаю я.
Из кухни доносится неприятный шум электрической мельницы для кофе, напоминающий скрежет зубоврачебного сверла. Потом слышится плеск льющейся из крана воды и шипенье мокрой посудины на горячей плите. Наконец Франсуаз снова показывается в дверях.
— У тебя, должно быть, смутное представление о правилах игры, — замечает она. — Учти: мы с тобой, пока ты преуспеваешь, а если же окажешься в западне — считай, что мы никогда не были знакомы.
— Знаю. Только эта твоя верность будет меня поддерживать в трудные минуты до самой могилы. Впрочем, зачем они, эти пояснения?
— Затем, что ты, как мне кажется, допустил промах. Иначе ты бы не пришел и не стал меня будить ни свет ни заря.
— Верно. И еще какой промах! С вечера…
— Извини, — прерывает она меня, — но не надо об этом перед кофе. Не могу слушать глупости и неприятности, не выпив кофе.
Она снова исчезает на кухне, а я снова переношу взгляд на «Купальщицу» и, чтоб не уснуть, пытаюсь пуститься в рассуждения по проблемам живописи. Собственно говоря, у женщины может быть такое красное тело лишь в том случае, если ее предварительно окунули в кипяток, чему обычно подвергаются не женщины, а раки. И все же этот румянец производит приятное впечатление, действует успокаивающе, особенно если начинаешь смотреть на это только как на расплывчатое пятно…
— Бедняжка! Опять уснул!..
— Разве? — недовольно бормочу я, открывая глаза. — Вольно тебе говорить «опять», когда я вот уже две ночи глаз не сомкнул.
— Должна сказать, что из-за тебя и я стала скверно спать в последнее время… Ну-ка ешь!
Завтрак уже готов и доставлен из кухни на маленьком столике на колесах. Вообще в этой «студии» все оборудовано превосходно, если не считать того обстоятельства, что возле столика нет кровати. Ем как во сне, не разбирая, что ем, не чувствуя ничего, кроме горячего бодрящего кофе.
Кофе как будто и в самом деле отпугивает от меня сон, потому что я снова вспоминаю о своем промахе и начинаю рассказывать Франсуаз о вчерашней досадной встрече с Вороном и Ужом под сенью богатого особняка.
— Ты все еще остаешься дебютантом в своем деле, — вздыхает Франсуаз, закуривая сигарету. — Как ты мог не заметить, что они следуют за тобой?
— Они не следовали за мной. Они там дожидались, шастая вокруг.
— Догадались, что ты подслушиваешь?
— Не допускаю.
— Запросто могли догадаться. — Я включил аппарат совсем тихо.
— Запросто могли догадаться, — повторяет Франсуаз. — Пока ты ужинал в ресторане.
— Перчаточный ящик был заперт секретным ключом.
— Секретным ключом!.. — Она презрительно кривит губы. — Да им ничего не стоило и машину угнать…
— А они так и сделали…
— Ах, вот оно что? — Женщина бросает на меня уничтожающий взгляд.
— Только я уже успел убрать аппаратуру.
— Где она сейчас?
— Дома. Под паркетом.
— А то, другое?
— Другое, к сожалению, осталось в машине. Но едва ли они сумеют его обнаружить.
— Едва ли… Больше полагайся на свой скепсис.
— Извини, но не мог же я вертеться возле машины на глазах этих типов, рискуя раскрыться до конца.
— Ты уже достаточно раскрылся. Куда ты сунул пистолет?
— В новую банку из-под масла «шелл».
— Ага, в масло! Поскольку тебе известно, что оружие должно быть всегда хорошо смазано. Ты и в самом деле не в меру сообразителен для твоей профессии.
— Довольно этих пресных острот, — бросаю я. — В банке нет масла, там ветошь.