Господин Никто

— Пока нет, — говорю я. — Но и это может случиться.

— Что ж, бай Младенов и пообедать не пригласил тебя?

— Ничего в таком роде я не слышал.

— А деньжат много ли тебе сунул?

— Нисколько.

— Вот скряга! — возмущается Тони.

Придвинув ногой стул, он садится напротив. В тот же миг появляется Милко и тоже подсаживается к столу.

— Оставили человека ни с чем, а сами уехали, — объясняет ему Тони. — Вот они какие, шефы, браток. — Затем он снова обращается ко мне: — Как у тебя с деньгами?

— Плохо.

— Жалко. Значит, не угостишь, — ухмыляется Тони.

— Угощу, пусть только устроят меня на работу. Младенов обещал.

— И в первый же день накачаешься, верно? Как мы с Милко. Только не вообрази, что у нас денег куры не клюют… Эй, гарсон!

Гарсон, который годился бы, пожалуй, Тони в отцы, не спеша подходит к столу.

— Перекусим немного, а? — предлагает Тони. И не дожидаясь моего ответа, заказывает: — Три бифштекса с жареной картошкой и бутылку божоле! Да поживей, ладно? — После этого Тони вновь берется за меня: — Ты случайно не по журналистской части?

— Что-то в этом роде.

— Вот бы тебя назначили! Если журнал перепоручат тебе, у меня гора с плеч. Эти люди рехнулись, не иначе! Мыслимо ли вдвоем делать целый журнал!

— А кто второй? — спрашиваю я.

— Милко, — отвечает Тони, будто Милко глухонемой.

Этому человеку с очень белым лицом и мягкими светло-каштановыми волосами лет под тридцать, другого ничего сказать о нем не могу, так как глаза его все время опущены, да и голоса его я пока не слышал.

— Разве других сотрудников у вас нет?

— Какие там сотрудники! Есть один от радиостанции «Свободная Европа» — политические обзоры нам готовит, и еще выживший из ума сапожник; этот кропает стихи про великую Болгарию. Вот и весь наш состав…

Пожилой гарсон накрывает стол бумажными салфетками, приносит вино и бокалы, потом раскладывает бифштексы в пластмассовые тарелки. Вообще заведение не из шикарных.

Какое-то время едим молча. Тони на правах угощающего разливает вино, а в конце обеда заказывает вторую бутылку. Затем следут кофе с коньяком.

— Тут, браток, все денежки достаются начальству, а нашему брату перепадают какие-то гроши, — возвращается к исходной мысли Тони, закуривая сигарету.

Я тоже закуриваю, но не «синюю». Здесь, похоже, все курят «синие».

— В Париже, чтоб загребать деньги, ты должен быть либо шефом, либо чем-то вроде Мери Ламур, — продолжает Тони, у которого от выпитого развязался язык.

— Она ведь актриса?

— Актриса! Чепуха! Вертела задом в кабаре, пока не пристала к нашему Димову, а теперь знай выкачивает из него денежки. Актриса, как бы не так!

— Зря ты так говоришь, — тихо замечает Милко.

У него глухой, сипловатый голос. И нечему тут удивляться, если учесть, что он пользуется им так редко.

— Почему зря? Может, я вру? — огрызается Тони.

— Зря ты так говоришь, — стоит на своем Милко, делая ударение на слове «ты».

— Видали его! Почему бы это? Что она мне, кузина или тетка?

Милко молчит. Затем подходит к табачному киоску, разменивает деньги и идет к лотерейному автомату.

— Помешался он на этих машинках, — доверительно объясняет Тони. — А вообще-то он парень неплохой. Пойдем пройдемся, все равно делать нечего, а? Протухнуть можно в этом кафе.

К пяти часам, побывав в нескольких заведениях на Больших Бульварах, мы усаживаемся на террасе «Кардинала». На улице сыро и серо. Ветер волочит но небу темные, как дым, тучи. Мимо столиков густо валит толпа. Движение у перекрестка Ришелье-Друа застопорилось, и, как ни старается полицейский, размахивая, словно ветряная мельница, руками в белых нарукавниках, все напрасно.

— Обалдеть можно от этой вечной сутолоки и скуки, — говорит Тони, поправляя пожелтевшими от табака пальцами свои длинные волосы. — Словом перемолвиться не с кем. Милко разговорчив, как рыба. Женщины только утомляют меня да к тому же выуживают деньги. Хочешь, могу тебе уступить какую-нибудь. Есть тут у меня одна блондиночка — вот с такой грудью! Официантка в Либрсервис у Елисейских полей. Если тебе по вкусу, могу перебросить…

Тони слегка побледнел от выпитого. Оттого, что он без конца поправляет волосы своими прокуренными пальцами, голова у него взъерошена. Он уже выложил все, что было у него на душе, и сейчас лишь повторяет сказанное.

— Два рома, — приказывает Тони кельнеру.

— Я предпочел бы кофе, — осмеливаюсь возразить я.

— Будет и кофе, — успокаивает Тони. — Успеем. От жажды не помрешь, раз со мной. Я не жмот, как другие.

Он и в самом деле не жмот — во всех случаях платит щедро, хотя и жалуется на безденежье. Вообще, как видно, парень он неплохой, если не считать того, что много пьет и не в меру болтлив. Я уже знаю, что он в поисках приключений бежал из Болгарии в пятидесятом году, едва окончив гимназию, «и вот тебе приключения!». Мне доверено также — «только между нами, строго между нами», — что порой он готов вернуться обратно — до того тошно ему становится, но побаивается, как бы его не упекли за решетку.

— Погляди на это столпотворение, — говорит Тони, указывая на сутолоку вокруг. — Каждый норовит что-то урвать для себя и дать подножку другому…

Потом смотрит на меня остекленелым взглядом и продолжает безо всякой связи:

— Будь я помоложе, попытался бы стать сутенером. Это все же лучше, чем самому…

— Лучше не быть ни тем ни другим, — осторожно возражаю я.

— Верно, но что поделаешь. Мы не настолько богаты, чтоб заботиться о честности. Потому и пишем, что велят, и делаем, что от нас требуют, — авось перепадет какой франк… Порой хочется стукнуть кулаком и уйти, да не нравится мне таскать на горбу ящики с грузом. Я уже отведал. Хватит с меня.

Кельнер приносит ром и прерывает эпизод из биографии Тони, с которой я уже основательно знаком. Я сильно под градусом, поэтому отпиваю из рюмки понемногу, лишь ради приличия и смотрю на часы на руке Тони.

— Мне пора…

— Куда, к Младенову? Оставь ты этого скрягу!

— Надо сходить. Я обещал.

— Тогда попытайся по крайней мере вытрясти у него из кармана. «Я спас тебе жизнь, скажи, как не совестно скряжничать!»

— Скажу, — бормочу я, вставая из-за стола.

— Ну, а если расщедрится, дай мне знать. Я научу тебя, как лучше их пропить.

Попрощавшись с Тони, я иду по бульвару Осман. Проходя мимо почтового отделения, вспоминаю о том, что надо опустить в ящик открытки с видом Эйфелевой башни. Затем продолжаю свой путь, следуя указаниям Тони насчет того, как его сократить.

Либо сам он неплохой парень, либо неплохо справляется с возложенной на него задачей. Даже очень неплохо для такого пьяницы, как он. И виду не показал, что его ко мне приставили, ни одного сомнительного вопроса не задал. Небольшой сеанс, рассчитанный на то, чтоб войти в доверие, и только. К неудовольствию Тони, подобные сеансы могут иметь успех лишь у очень доверчивых.

Рю де Прованс, где проживает Младенов, оказалась совсем близко. Названный мне номер значится на старом, почерневшем от копоти четырехэтажном доме, похожем, впрочем, на все окружающие. Лестница содержится в чистоте, но ступени узкие и крутые, и я основательно запыхался, пока достиг четвертого этажа. Открывая мне, Младенов гостеприимно улыбается. Мы проходим через темный вестибюль с закрытыми ставнями, затем он вводит меня в просторный, небрежно прибранный холл, обставленный «под старину».

Костлявая фигура хозяина завернута в бежевый халат, сравнительно новый, но уже изукрашенный жирными пятнами. Неаккуратность Младенова во время еды известна мне еще со времен наших с ним дружеских встреч в квартальной корчме. Тогда мне казалось, что виной всему спешка и жадность, с которой он набрасывался на общую закуску, чтоб не отстать от других. Теперь я вижу, что он не может не перепачкаться и когда ест один.

— Чем тебя угостить? — радушно спрашивает хозяин, подходя к столу, заставленному бутылками и бокалами.