Меч Аллаха

Открыв это качество в Катенине, начальник стал передавать ему на экспертизу разработки, которые по каким-либо соображениям, далеко не всегда техническим, следовало завалить. Катенин упивался своей тайной властью, а число его недоброжелателей быстро множилось.

И когда случилось, что при сокращении кадров Катенин остался за штатом, никто из тех, кому он попортил немало крови разгромными оценками их трудов, не взял его к себе. Кто-то из начальников предложил дипломированному специалисту должность техника, но Катенин пойти на нее не согласился.

Ему помог счастливый случай. Министр Алексей Адамович Аркатов как-то со смехом рассказал жене о злоключениях Катенина, и та вдруг воспылала к нему сочувствием.

Екатерина Васильевна Аркатова, доктор филологии, больше всего боялась, как бы ее муж не попал под влияние длинноногих секретарш, которые в изобилии водятся на этажах государственных учреждений и заселяют министерские приемные.

Когда ее благоверного, мужчину в самом соку и при других несомненных достоинствах, назначили министром, она сразу попыталась взять подбор его помощников в свои руки.

Поздним вечером первого дня, когда супруг впервые ощутил всю тяжесть груза, взваленного на его плечи, Екатерина Васильевна встретила его у двери и всплеснула руками:

— Боже, на кого ты похож! И это за один день! Так тебя и на полгода не хватит!

Она знала, как Аркатов дорожит своей внешностью, сколько внимания и сил уделяет ее поддержанию в форме.

За вечерним чаем она спросила супруга:

— Скажи, Леша, ты знаешь истинный смысл слова «канцелярия»?

Понимая, что доктор филологии наверняка не имеет в виду банальных истин, Аркатов сразу предложил:

— Рассказывай.

— В древности римляне словом «кан» обозначали собаку. Целла — это клетка, келья, замкнутое пространство. Следовательно, канцелярия — всего лишь собака, запертая в прихожей хозяина, важного человека. Вера простых людей в доброту и справедливость начальства легко бы погибла, не будь канцелярий — злых и занудных собак за столами в приемных. Если хочешь работать спокойно, найди себе такого пса.

Найти его Аркатову долго не удавалось, пока он не рассказал супруге историю Катенина. И та с женской проницательностью поняла, что наконец-то пес нашелся. Правда, Аркатов сперва посопротивлялся.

— Кэт, — возразил он жене. — Он же невыносимый зануда и садист.

— Леша, с тобой он будет держать себя как надо. А с другими… Пусть уж они сами налаживают с ним отношения.

Обреченный на вылет из министерства, Катенин, к удивлению и ужасу всех его знавших, стал помощником добрейшего и умнейшего министра.

Вступив в разговор с Андреем, Катенин больше всего желал сплавить типа, который действительно мог обратиться в прессу. Было у него что-то за душой, опасное для министерства или нет — дело другое. Но предупредить попытку стоило.

— Вы чего-то не понимаете, господин Назаров. Я правильно вас назвал?

В эту среду у Катенина горящих дел не было, и он решил просветить наивного провинциала, верившего в мудрость демократии и в то, что государственные учреждения призваны служить обществу и человеку. Поэтому говорил он ровным, полным доброжелательности голосом, зная наперед, что именно после такого проникновенного разговора по душам отказ особенно сильно ломает самого сильного человека.

Резкий тон, суровая отповедь с первых слов готовят к неприятному, а доброта вселяет надежду, рождает ощущение того, что беседующий сочувствует и старается чем-то помочь.

— Даже я не распоряжаюсь временем министра и не могу ему сказать о вашем желании произнести два слова. Вы понимаете? — Сказал Катенин и, сбавив голос, добавил: — Я понимаю, это бюрократия. Мне многое самому не нравится. Увы…

Андрей почтительно склонил голову.

— Вы мне очень популярно все объяснили, Виктор Альбертович. Очень. Я видел вашу контору снаружи. Впечатляет. Оказывается, изнутри она еще более могущественна. Сейчас я уйду. Не беспокойтесь, охрану вызывать не потребуется. Уйду и поеду в американское информационное агентство. Почему именно туда? Да по простой причине. Я думаю, там будет меньше бюрократии. А наши средства массовой информации, к сожалению, до вершины вашего бастиона доплюнуть не сумеют. Американцам я расскажу, что готовится второй Чернобыль. Это слово понятно без перевода, верно? Поэтому реакции долго ждать не придется. И знаете, что мне в этом деле будет интересней всего увидеть? Как вас повезут в Лефортово.

— Вы… вы, — Катенин захлебывался от ярости. Старательный ученик, мальчик из семьи рафинированных интеллигентов-гуманитариев, он теоретически знал все слова русского бранного лексикона, но сам выговаривать их с нужной экспрессией и доходчивостью не умел. А если что-то и произносил, это звучало неуверенно и неумело. — Вы мне угрожаете?

— Нет, прогнозирую.

Упоминание о Чернобыле все же пробилось через охваченную жаром гнева подкорку Катенина и заставило его изменить тон. Понизив голос, он спросил:

— О Чернобыле вы всерьез?

— Все время, пока я торчу здесь, говорил о серьезном.

Катенин не мог совладать с собой: в нем все так и кипело от ярости. С момента, как он стал помощником министра, никто с ним не говорил в таком тоне. И вот тип с улицы…

В Конституции, наделившей нас равными правами, и чиновник за столом солидного офиса, канцелярист, «пес на привязи», и проситель, попавший в учреждение с улицы, в одинаковой степени граждане. Но жизнь никогда не ориентируется на такие мелочи, как равноправие. Любой мент может задержать на улице плохо выбритого человека, сочтя это признаком кавказской национальности, и потребовать предъявить документы. Чиновник, получающий денежное вознаграждение из налоговых отчислений населения, искренне уверен, что зарабатывает эти деньги сам. И потому любые проявления самостоятельности просителя, отсвет самоуважения в его глазах рождают в душе злобное желание оскорбить, унизить, поставить на подобающее место. Если приходишь просить, то должен гнуться. А поставить на место, значит показать, кто есть кто в этом мире, где вес человека и его значение зависят от его права что-то запрещать или разрешать.

Тем не менее казалось, человек с улицы победил.

— Хорошо, пройдемте со мной. Я помогу вам увидеть министра.

Ворота-металлоискатель, когда Андрей проходил через них, даже не пикнули.

Они двигались втроем: впереди Катенин, за ним Андрей, а замыкал шествие начальник охраны.

Электронные часы стояли на столе министра, но он, чтобы сделать свое заключение более осязаемым и убедительным, приподнял левую руку и бросил взгляд на дорогие наручные часы.

— У меня только одна минута. Постарайтесь уложиться.

Министр поднялся с места и стал собирать бумаги, лежавшие перед ним.

Андрей понимающе качнул головой:

— Благодарю вас, господин министр, за доброту и внимание. Я ухожу. Но предупреждаю, что потом, когда жареный петух клюнет ваше ведомство в задницу и вам месяцами придется заглаживать последствия по одной только причине, что у вас не нашлось времени выслушать меня, вы вспомните эти минуты. Прощайте!

Андрей развернулся и по ковровой красной дорожке пошел к выходу.

С министром уже давно никто не позволял себе говорить в таком тоне. Он привык, что даже ученые, обогретые заботами государства, чьи имена можно найти в любой энциклопедии, люди, украшенные государственными орденами, обремененные академическими степенями и лауреатскими званиями, никогда не становились в позу, если министр говорил, что в данные момент не располагает возможностью для встреч и бесед, и единственное, о чем просили, — зарезервировать для них десять-пятнадцать минут в удобное для министра время, в день, удобный для них обоих.

Такое время, конечно же, находилось к взаимному удовлетворению сторон. Министр демонстрировал свою занятость государственными делами, от которых нельзя отщипнуть ни одной свободной минуты. Просители испытывали приятное ощущение собственной значимости, с которой пусть и не всегда охотно, но все же должен считаться высокопоставленный государственный муж.