Большая скука

Двигаясь в толпе, мимо лотков, я снова и снова проверяю свое имущество. В кармане, приделанном к внутренней стороне жилета, я храню паспорт и проездные билеты. Они на месте, но боюсь, что эти документы меня теперь не выручат. В маленьком кармашке пиджака, куда я кладу деньги помельче, обнаруживаю две бумажки: сложенные вчетверо пятьдесят крон и двадцать крон. В брючном кармане насчитываю до десяти крон мелочи. Это почти все, если не считать носового платка, перочинного ножа да ключей от двух квартир, теперь для меня недоступных.

Тонкого светло-коричневого бумажника нет. В нем было всего десять банкнотов, но десять банкнотов по пятьсот крон — сумма солидная. Первое, что я подумал, не вывалился ли он из кармана в Фелед-парке. Но это исключается. То место я внимательно осмотрел, к тому же цвет бумажника такой, что его сразу заметишь, не напрягая зрения. Скорее всего, другое — Сеймур вытащил у меня деньги, пока я ходил на кухню за водой и стаканами. «Еще одна небольшая ошибка с вашей стороны, Майкл!» — сказал бы американец. Ошибка налицо. Я совершенно спокойно оставил пиджак на стуле, зная, что ничего интересного в его карманах нет, и потом, хорошо зная, что собой представляет Сеймур, я никогда бы не подумал, что он еще и карманник. Надо же, стащил у меня деньги! Дело, видимо, не в деньгах, он позарился на бумажник, полагая, что в нем есть какие-нибудь вещи, заслуживающие внимания, и что по крайней мере там он найдет мой паспорт.

Итак, все мое состояние не превышает восьмидесяти крон плюс просроченные проездные билеты да паспорт, не удобный для предъявления. Мой последний шанс, впрочем весьма проблематичный, сесть под вечер на самолет и очутиться в Будапеште.

Будапешт. Красивый город. В таком городе можно бы недурно провести время — особенно после всех этих передряг. А главное — там нет Сеймура.

Слоняясь в толпе, рассеянно глазея на тележки со стиральными порошками, кухонными принадлежностями и дешевой фарфоровой посудой, я думаю о Будапеште и тем самым освобождаюсь от душевного напряжения. В конце концов, может быть, американец брал меня на пушку, хотел до смерти запугать: а вдруг я сдамся? Ну, а раз уж я не сдался, какой ему смысл приводить в исполнение свои угрозы? Сеймур может быть кем угодно, даже карманником, но он не дурак и отлично понимает, что есть вещи, которых не добиться ни сфабрикованными обвинениями в убийстве, ни парализующими волю наркотиками.

После того как я трижды исходил вдоль и поперек большущий базар и посидел в кофейне, чтобы дать отдохнуть ногам, я иду кратчайшим путем к ближайшему газетному киоску, потому что это для меня единственный источник информации. Скоро двенадцать, а это значит, что в продажу должны поступить дневные газеты.

Киоски и в самом деле уже украшают свежие выпуски «ВТ» и «Экстрабладет», и нет нужды особенно всматриваться, чтобы понять: то, чего я больше всего боялся, уже совершившийся факт. На первых полосах обеих газет маячат два снимка — мой и Тодорова. Убийца и его жертва. Текста под снимками немного, потому что подробности на внутренних полосах, и я прохожу мимо — покупать сейчас газеты мне неудобно. Прощай, Будапешт!

Направляюсь к лавчонке, которая еще раньше привлекла мое внимание. Здесь продается рабочая одежда. Мой выбор пал на хлопчатобумажный комбинезон, украшенный красноречивой цифрой 50. Не может быть сомнения, что, поторговавшись как следует с этим плюгавеньким старикашкой, можно было бы сойтись и на более скромной цене. Однако в иных случаях торговаться так же рискованно, как расплачиваться крупными купюрами, — это запоминается. Выложив пятьдесят крон, я уношу с собой завернутый в желтую бумагу комбинезон.

Простившись с оживленным миром купли-продажи, я углубляюсь в лабиринт маленьких улочек, прилегающих к Нереброгаде. К исходу второго часа я уже за городом. Свернув с шоссе, бреду по какому-то пустырю со множеством ям и кустарников. За кустарником желтеют грязные воды канала. Вокруг ни души.

Усевшись в прибрежном ивняке, я развязываю пакет и некоторое время занимаюсь тем, что придаю только что купленной одежде возможно более измятый и поношенный вид. Затем, сняв пиджак с брюками, надеваю комбинезон. Подобрав увесистый булыжник, завертываю его поплотней в свой костюм, связываю при помощи галстука и упаковочной бечевки и бросаю этот странный сверток в грязные воды канала.

Я бы мог прилечь в кустарнике, попытаться соснуть, но зуд тщеславия не дает мне покоя. Знать, что ты попал в газету, и не прочитать статью, которая тебе посвящена, — нет, это выше моих сил. Возвратившись на дорожку, тянущуюся вдоль шоссе, иду обратно в город. Через пятнадцать минут добираюсь до последней автобусной остановки ближайшего пригорода. Булочная, бакалейная лавка, лоток, где продаются горячие сосиски, и, что самое главное, газетный киоск. Взяв последний номер «Экстрабладет», подаю продавщице монетку, та даже не взглянула на меня. Надо думать, что если бы и взглянула, то едва ли узнала бы в этом небритом человеке в хлопчатобумажном комбинезоне социолога и убийцу, сенсацию дня.

Вид горячих сосисок и бутербродов на соседнем лотке наталкивает меня на мысль, что одной лишь духовной пищей человек жить не может. Сосиски поаппетитней, но бутерброды с колбасой более объемисты и дешевле. Беру три бутерброда, завернутые в неизбежную желтую бумагу, и опять выхожу на шоссе.

На этот раз оставляю в стороне кустарник на берегу канала — это место находится слишком близко от шоссе с оживленным движением — и шагаю дальше по пустырю со множеством ям. Видимо, когда-то здесь брали песок.

Удаляюсь еще примерно на километр, и передо мной вырастает какой-то старый барак или, скорее, остатки барака. Постройка едва держится на прогнивших столбах, но имеет бесспорные преимущества со стратегической точки зрения. Своей тыльной стороной она выходит на берег канала, а с передней можно наблюдать всю окрестность, что позволяет еще издали заметить человека, которому пришло бы в голову проинспектировать этот барак. В то же время, выворотив из стенки одну-две доски, я могу в две секунды достичь канала и притаиться где-нибудь в кустарнике.

И поскольку местность пустынна, а у меня самого особых дел нет, я вытягиваюсь в низком ивняке возле барака и развертываю газету.

Вероятно, было бы умнее начать не с духовной пищи, а с бутерброда, потому что по прочтении газетной статьи я сразу лишаюсь аппетита. «Прочтение» — быть может, слишком сильно сказано, потому что датским я не владею. Однако нескольких знакомых cлов, встретившихся в репортаже, для меня вполне достаточно, чтобы понять все его содержание. Это «убийство», «вокзал», «маузер», «порт», «волво» плюс собственные имена — названия улиц, где я снимал мансарды, фамилия жертвы и, естественно, фамилия самого убийцы.

Вчера вечером, после того как я уложил на свою кушетку Уильяма Сеймура, я сел в «волво», чтобы уехать как можно дальше от места драмы. Определенные соображения побудили меня умчать к порту; там, за доками для товарных судов, я и оставил свою колымагу. Ее так или иначе пришлось бы бросить. Обнаруженная здесь машина могла натолкнуть преследователей на мысль, что я сумел улизнуть из города с помощью какой-либо лодки.

По-видимому, этот момент моей истории излагается в том абзаце, где встречаются слова «порт» и «волво». Что касается других мест хроники, то в них, вероятно, пересказывается в той или иной форме сфабрикованная моим «другом» версия о ликвидации Коевым Тодорова.

Два обстоятельства во всем этом заслуживают особого внимания. Первое: Сеймур уже осуществляет свои угрозы. Второе: тот факт, что эта насквозь лживая сенсация нашла место в печати, свидетельствует о том, что «команда» пустила в ход решительно все, лишь бы воспрепятствовать моему выезду из страны.

Однако нет худа без добра, в итоге раздумий я прихожу к утешительному выводу, и это частично возвращает мне аппетит и помогает справиться с одним из бутербродов. Из этой же публикации Центр сегодня же узнает о том, что меня постигло, и примет соответствующие меры.