Страница 17 из 74
На него вновь посмотрели, как на докучливого ребёнка, а затем вдруг заговорил толстяк:
– А кому ты служишь?
Природная осторожность заставила Гудмунда солгать:
– Я наёмник, солдат удачи.
Толстяк бросил быстрый взгляд на старика с орлиным носом, всем видом своим выражая: «Ну, что я вам говорил?»
– Ты лжёшь, червь, – холодно бросил старик. – Ты – воин тана Хагена, Ученика Мага по имени Хедин. Я прочёл это в твоих мыслях. И намерения этого Мага нам слишком хорошо известны, чтобы отпустить тебя. В яму его! – распорядился орлиноносый, теряя всякий интерес к воину и поворачиваясь к нему спиной.
– Если ты читаешь мысли, неужто ты не видишь, что я просто хотел вам помочь! – извиваясь в жестоких объятиях вновь оплётших его отростков посоха, крикнул Гудмунд. – Я ненавижу ведьм! И убиваю их при первой возможности! Остановитесь!
С таким же успехом он мог взывать к мерно наступающему на берег приливу.
Его оттащили в угол двора, доски в стене расползлись сами собой, открылся тёмный, наклонно уходящий вглубь проход. Юноша неторопливо обезоружил Гудмунда, а потом резко взмахнул своим посохом, точно хозяйка, стряхивающая веник, и воин кубарем покатился вниз, успев всё же послать наверх самое чёрное, подсердечное проклятие.
Он очутился в тесной, полутёмной каморке, с крошечным зарешеченным оконцем под самым потолком. Стены были обшиты досками – пропустив Гудмунда, они сразу же, точно живые, закрылись за ним. В его тюрьме не оказалось ничего, кроме голых стен; выругавшись самым замысловатым образом, Гудмунд почти рухнул на пол и замер, закрыв лицо руками. В голове у него всё смешалось. Эльфы никогда не стали бы водить дружбу со злодеями и мучителями; тогда почему же его швырнули сюда? Может, они в союзе с Перворождёнными, но во вражде с Учителем Хедином?!
Однако Гудмунд ничего не знал о Дальних Силах; вскоре он прекратил бесплодные попытки. «Если не убили сразу – значит, зачем-то ещё могу понадобиться. Или меня заточили здесь пожизненно?»
Однако не прошло и часа, как там, наверху, поднялся какой-то переполох – шум пробился даже в Гудмундово узилище. Сперва воин услышал крики, потом – низкий, басовитый рык; он сменился грохотом, от которого у воина оледенело сердце и едва не остановилось дыхание – в кого-то на поверхности направлено было невероятно мощное заклятье. Однако и после этого шум не утихал; к крикам, вою, визгу прибавилось ещё какое-то шипение, а затем Гудмунд увидел, как серый свет, пробивавшийся из узкого оконца его камеры, сменился багряным. Наверху пылал пожар, и он не мог ошибиться в его причине, раз увидав в действии Огненосную Чашу. Ночная Всадница добралась до тех, по чьему следу шла. И, видит милосердная Ялини, в тот миг Гудмунд, при всей своей ненависти к ведьмам, испытал нечто вроде мстительного удовлетворения. Тем временем пожар наверху всё ширился, звуки боя становились всё громче; в окно пополз едкий дым. Воин закашлялся и, быть может, так и окончил бы свои дни, задохнувшись, но тут над его головой точно лопнула молния, пол содрогнулся так, что он не устоял на ногах; над ним пронеслась клубящаяся струя огня, пылающие брёвна и доски разлетелись в разные стороны, и воин увидел над собой небо. Вокруг мгновенно стало невыносимо жарко; прикрывая голову плащом, Гудмунд бросился прочь из горящих развалин; только выбравшись из полыхающего дома, он огляделся.
Половины строений, ограждавших двор, уже не было – на их месте громоздились груды обугленных брёвен и стропил. Изглоданные огнём ворота тоже валялись на земле, а подле них лежал на спине, широко раскинув руки и ноги, тот самый юноша, что встретил Гудмунда в лесу. Около убитого воин увидел всё своё оружие – очевидно, тот так и не успел с ним расстаться. Больше во дворе никого и ничего не было, ни живых, ни мёртвых, а вот из длинного трехэтажного здания, которое Гудмунд определил для себя как главное в монастыре, доносился тяжкий грохот, дикие крики, время от времени раздавался звон стали, из окон то и дело вырывались языки огня или струи дыма, но загораться это строение решительно не желало.
Очевидно, решил Гудмунд, ведьме удалось каким-то образом сломить сопротивление здесь, во дворе, и теперь бой шёл уже внутри; кстати, мёртвый юноша тоже не имел ожогов, как и погибший эльф, он казался лишь спящим.
Гудмунд обнажил меч, взял на изготовку в левую руку нож-крюк… но все эти действия так и не подсказали ему, что делать дальше. Осторожность и благоразумие требовали, чтобы он, воспользовавшись случаем, поспешил бы убраться восвояси, но, с другой стороны, если у Учителя объявились какие-то новые враги, следовало во что бы то ни стало разузнать о них как можно больше. Гудмунд поколебался ещё несколько мгновений, с сожалением взглянул на окружавшие монастырь прекрасные лесные исполины, вздохнул, поудобнее перехватил меч и решительно зашагал к дверям главного здания.
Он толкнул тяжёлые створки, вошёл внутрь… увидел на полу ещё одно мёртвое тело – на почти полностью сгоревшем посохе ещё шевелились обугленные отростки – и осторожно двинулся в глубь дома, туда, где слышались рёв, свист и вой.
Вряд ли Гудмунд смог бы многое рассказать об убранстве комнат, которыми он шёл, – здесь основательно погулял огонь. Воин обнаружил какие-то изломанные, полусожжённые скамьи, шкафы, сундуки; несколько раз ему под ноги попались остатки толстых старых книг.
Он поднялся на второй этаж, там была та же картина. Но вот слева от него открылся широкий проход, ведущий в просторный зал – деревянные стены дома здесь плавно смыкались с каменными сводами огромной пещеры, – и, заглянув туда, Гудмунд увидел схватку.
Воистину, на это стоило посмотреть! Тонкая фигурка в обгоревшем по краям плаще, с Огненосной Чашей в правой руке и чёрным кривым мечом в левой – против полутора десятков мужчин, одетых в синее, среди которых Гудмунд разглядел давешнего орлиноносого старика. По залу катились незримые валы заклинаний, от мощи которых сотрясались стены и откалывались камни от скальных сводов; посохи старались опутать ведьму своими отростками, но она с непостижимой ловкостью или рубила их своим Чёрным Мечом, или опаляла струями огня из Чаши, или останавливала каким-то заклятьем; на защитников монастыря низвергались потоки пламени, но старик вскидывал руки, и упругие воронки вихрей отбрасывали смертоносный жар в стороны. У нескольких бойцов в синем Гудмунд заметил в руках длинные серебристые мечи, от которых расходился неяркий свет. Эти клинки легко рубили в клочья огненные струи, но, сталкиваясь с Чёрным Мечом, лишь выбрасывали огромные снопы искр.
Гудмунд застыл, поглощённый невероятным зрелищем; ведьма залечила оставленную его крюком рану, свободно сражаясь сейчас обеими руками.
Ночной Всаднице удался ловкий приём – один из мечников неудачно встретил нацеленную в него струю огня, меч с державшей его рукой исчез в рыжих клубах; и пламенная река тут же словно взорвалась изнутри мертвенно-бледными вспышками. Шум боя перекрыл дикий, тонкий визг, разорванное напополам мёртвое тело рухнуло на пол, от меча остался только огарок эфеса. Видно, это оружие могло противостоять огню, только если пламя не захватило руку державшего клинок.
Но тут и саму Всадницу настиг крутящийся, упругий вихрь, посланный стариком – про себя Гудмунд считал его настоятелем. Удар швырнул ведьму на камни; издав торжествующий клич, на неё кинулись несколько монастырских бойцов, с посохами и мечами наперевес; настоятель воздел руки, готовя новое заклятье, – но Ночная Всадница, хоть и потрясённая падением, сумела откатиться в сторону и опалила насмерть ещё одного врага. Пол, где она только что лежала, взорвался чёрными брызгами камня, раздробленного заклятьем, – но ведьма уже стояла на ногах.
Гудмунд не мог понять, чего добивается его былая противница. Не похоже было, что она сражалась только за свою жизнь, – путь к отступлению оставался: нет, она настойчиво, шаг за шагом пробивалась куда-то в глубь тёмной пещеры, куда её отчаянно пытались не пропустить настоятель со своими молодцами. Гудмунд не понимал ни смысла, ни целей, ни причин этого боя – и колебался, не зная, как поступить.