Беспокойные дали

На фоне нарастающего словоблудия политиков народ нищал, скудела казна. В межчеловеческом общении обесценивались некогда священные понятия: долг, порядочность, преданность делу, энтузиазм. Для подавляющего большинства сограждан все заботы и чаяния теперь сводились к поискам «нужных людей», «проталкиванию» чад и домочадцев на «хлебные» должности, «пробиванию» благ и привилегий, «доставанию» дефицитных вещей и продуктов. А дефицитом в ближних и дальних провинциях постепенно становилось всё. Теперь оттуда в столицу мчались переполненные согражданами-добытчиками поезда и самолеты. И волокли они в свои семейные гнезда из первопрестольной всё — от спичек, туалетной бумаги и вареной колбасы, до чешской облицовочной плитки, фарфоровых унитазов и консервов минтая…

…На углу возле ГУМа Андрей увидел цветочный ларек.

— Идем, — сказал он, взяв под руку свою спутницу, — я хочу подарить тебе цветы.

— Букетик ландышей и ещё, пожалуйста, — неожиданно вырвалось у него, — четыре гвоздики.

На недоуменный взгляд Марии, Андрей кивнул в сторону кремлевской стены:

— Гвоздики ему. Иосифу Виссарионовичу!

А потом Платонов проводил Машу на рижский поезд.

Маша долго махала ему из двери вагона. Андрей напряженно всматривался как в густеющих сумерках размывалось, исчезало её улыбающееся лицо… и на душе становилось тоскливо и беспокойно.

Глава VI

Провинция

1

Пока Андрей безуспешно пытался дозвониться из автомата до Ильи, немногочисленные попутчики с прибывшего рейса разъехались. Привокзальная площадь была пуста. Дождь со снегом сёк лицо. Порывистый ветер гнал по мокрому асфальту бурую листву. Короткие октябрьские сумерки торопливо переходили в ночь, растворяя в чернильной мгле окружающие предметы.

— Куда морячок? — окрикнули его из притулившейся возле штакетника машины.

Андрей подошел.

— На Южную Поляну.

— Н-да, — почесал за ухом небритый мужик-водитель, — это далеко. Да и ночью пассажиров там нет, а порожняком мотаться себе в убыток…

— Сколько просишь? — прервал его нытьё Платонов.

— Червонец.

— Ну, это ты, по-моему, загнул, — ответил Андрей, — за эти деньги до столицы слетать можно. — И сделал вид, что хочет уйти.

— Ладно, моряк, из уважения к флоту, за пятерку довезу.

Платонов согласно кивнул и нырнул в теплый салон…

…Ещё месяц назад он и не предполагал, что судьба выкинет невероятный фортель, выбрав из тысяч городов необъятной страны в качестве спасительной научной обители тихую Пензу. Но это произошло, и вот он мчит сквозь промозглую октябрьскую ночь в обшарпанной, пропахшей крепким табаком и бензином «Волге» к инициатору столь неожиданного превращения …

К тому времени, когда лейтенант Платонов принял дела и обязанности своей первой в жизни командирской должности — начальника отделения технической батареи, старшина 1 статьи Илья Кручинин разменял последний, третий год срочной службы. И, как и положено в те времена «годку», был специалистом первого класса, отличником боевой и политической подготовки. В затерявшемся среди кильдинских сопок ракетном дивизионе, где все люди как на ладони, он пользовался авторитетом и уважением. К тому же неплохо рисовал и виртуозно играл на гитаре, а потому бессменно заправлял художественной самодеятельностью и дивизионной стенной газетой.

Новичка лейтенанта же, как только вездесущий замполит узнал, что тот в училище увлекался литературой и даже печатался во флотской газете, без промедления «бросили» на культурно–просветительный фронт, а три месяца спустя, «продвинули» в секретари комсомольской организации дивизиона, определив ему в помощники Илью Кручинина. Так на комсомольской ниве и свела их в ту пору судьба.

С Ильёй они были почти ровесники. Тот успел до призыва закончить два курса политеха. На жизнь оба смотрели одинаково, поэтому сошлись, что называется с полуслова и всё свободное время проводили вместе. Благодаря такому дружескому общению лейтенанта Платонова со своим многоопытным подчиненным процесс вживания молодого офицера в тяжелую заполярную службу прошел как-то быстро и безболезненно.

После увольнения в запас Кручинина Андрею долго не хватало его технической сметки, тонкого юмора, жизненной наблюдательности и оптимизма. Сначала они активно переписывались, но после женитьбы Ильи письма от него стали приходить все реже и эпистолярная связь постепенно оборвалась сама собой. Повседневная суета, служебные, а потом и научные заботы задвинули в анналы памяти этот жизненный эпизод, и в последние годы Андрей почти не вспоминал о своем кильдинском друге.

И вот однажды вечером (прямо как в сказках про чудеса) на пороге его Бакинской квартиры возник улыбающийся и весьма посолидневший Илья с молодым застенчивым пареньком лет двадцати. Возник словно из небытия почти через десять лет после прощального кильдинского «Пока!».

Когда первые сполохи: «А ты помнишь?..», «Слушай, а где тот-то?..», «А что там теперь?..» отсверкали, Андрей, так и не отошедший от невероятности встречи, в который уже раз попытался выяснить:

— Так как же все-таки ты меня нашел?

— Ну, — лукаво сощурился и многозначительно хмыкнул Илья — сделать это было несложно. Я же зам генерального директора по сбыту и одновременно представитель подрядчика в Военно-Морском Флоте. Мы монтируем и обслуживаем секретную аппаратуру связи. Вот неделю провозились с Сашей, — он кивнул в сторону паренька, — в штабе Каспийской флотилии. Я вспомнил, что в последнем письме ты писал о возможном переводе в Баку. Навел по нашим каналам справки, и мне выдали твой адрес.

И он опять окунулся в воспоминания. Чувствовалось, что Кильдин и Заполярье дороги ему, как могут быть дороги для человека лучшие дни и годы его молодости…

Уже под утро, когда многое вспомнили, о многом переговорили и немало выпили, Илья вдруг предложил:

— Слушай, Андрей, бросай ты к чертовой бабушке эти столицы. Не нужен ты им. У нас в Пензе отличное ракетное училище. Я приеду, узнаю. И если что-то будет подходящее, то сообщу. А ты определишься, стоит или не стоит…

Через пару недель пришла телеграмма: «Есть договоренность. Вези материалы».

Самойлов, покочевряжившись, дал неделю в счет отпуска…

Дежуривший на КПП старший лейтенант деловито сверил с заявкой документы и куда-то позвонил.

— Извините, — произнес он после короткого разговора, — вас просили минут двадцать подождать. Идет заседание кафедры.

Училище, куда столь необычным образом привела судьба Платонова, стоит того, чтобы о нем хотя бы кратко рассказать.

К июлю 1941 года военная обстановка на Ленинградском фронте стала угрожающей. Фашистская группировка «Север» генерал — фельдмаршала Лееба упорно рвалась к северной столице. Верховным командованием было принято решение об эвакуации из города населения, фабрик, заводов, научных и учебных учреждений. Тогда-то в провинциальную Пензу и была переведена часть военно-артиллерийской академии и высшее артиллерийское инженерное училище. Эвакуированных разместили на западной окраине города, в живописной реликтовой дубовой роще. Вместе с техникой, учебным оборудованием и курсантами прибыли и преподаватели. Их поселили здесь же, в стандартных сборно-щитовых домах. Всю территорию поделили на две зоны: учебную и жилую.

После войны училище не стали реэвакуировать. Его сохранили, расширили профиль подготовки и в месте с советскими курсантами и слушателями начали готовить военных специалистов для стран содружества, а так же инженеров по боеприпасам для Военно-Морского Флота.

Его провели в кабинет начальника кафедры — маленькую прокуренную комнату с огромным окном, выходящим на плац. В комнате едва помещались два полированных стола горчичного цвета поставленных буквой «Т», большущий шкаф с застекленными дверцами, плотно набитый книгами; небольшой сейф-шкатулка на обшарпанном табурете и несколько стульев с затертыми сиденьями. В центре стола стояла огромная стеклянная пепельница с горой окурков. Нехитрая композиция, смахивала на вулкан после недавнего извержения.