Страница 23 из 31
* * *
Ружьё висит и не стреляет,
Хоть пьеса близится к концу.
По площади сквозняк гуляет,
Как будто тени по лицу,
Вопросы, слышатся, советы –
Куда, зачем, откуда, как…
Как тополиный пух, билеты
По площади несёт сквозняк.
Ружьё молчит. Молчит зловеще.
Лишь гром грохочет, как в аду.
И как носильщик тащит вещи,
Тащу себя я сквозь беду.
* * *
Утеряна или нет?
Куда ни взгляни – связь.
Куда ни пойди – билет,
Куда ни ступи – грязь.
Может быть, это сон?
Может быть, зря я вплавь?
Но тёмный как сто ворон,
Вечер мне шепчет: «Явь…».
* * *
Р. Рыбникову
Останавливаются часы.
Идут ещё по инерции.
И стрелок казачьи усы
Унылы на фоне коммерции.
Завести – не хватает сил,
Или, быть может, умения.
Не везёт – значит, жизнь,
как такси.
Пора менять направление.
А стрелки часов, словно компас, –
на юг,
Сложившись, как знак
восклицательный,
Зовут и меня, и тебя,
мой друг.
По радиусу и
по касательной.
* * *
Кто постучится нынче в этот дом?
Струится вечность, не подозревая
О том, что есть распятие, о том,
Что жизнь проходит с грохотом трамвая.
А дом стоит, от грохота ничуть
Не поколеблясь, не дрожа основой.
И тот, кто одолеет этот путь,
Когда-нибудь воскреснет снова.
* * *
От неудач до неудач –
Дорога иль строка.
И даже выигранный матч
Таит наверняка
И горечь будущих утрат,
И поражений боль.
Поэтому, наверно, рад
Победе над собой
Я более, чем над другим.
Преодолев себя.
Душа поёт победный гимн,
Себя и мир любя.
* * *
У доброты – всегда в запасе
доброта,
Её количество – неиссякаемо.
Но эта истина, хоть и проста,
Увы, так трудно познаваема.
Кулак, наган, ложь или грош –
Вот аргументы нашей злости…
А мир вокруг – по-прежнему хорош,
А мы – по-прежнему безжалостные гости…
* * *
Невзначай, ненароком, случайно –
Что такое, за что – не пойму.
Загляну в переулок,
как в тайну,
что живет в обветшалом дому.
Там старуха сидит молчаливо,
Там старик смотрит хмуро в окно.
Во дворе осыпаются сливы –
их зимою не есть всё равно.
Ощутишь вдруг такое томленье
Дней прошедших и тех, что идут.
Будто годы,
сжимая в мгновенья,
Призывает к себе страшный суд.
* * *
Неторопливость выходного дня –
В ней роскошь делать то и это…
Пусть за окном – зима иль лето,
Будильнику нет дела до меня.
Неторопливость выходного дня –
Так вот чего, друзья, нам не хватает.
А жизнь, как в детстве эскимо,
так быстро тает,
Вокзальной суетой маня…
* * *
Проникнувшись, приникнув,
замолчав,
Как птицу, на груди отогревая
Твою улыбку и печаль,
Вдруг ощутить, что ты –
полуживая,
То ли от радости, а то ли от невзгод.
И ветра дуновенье
под лопаткой…
Не делится судьба
даже на год,
И даже на мгновенье
без остатка.
* * *
Чужое счастье, как синица,
Забилось вдруг в моих руках.
И стал похож я на убийцу,
Превозмогающего страх.
Сквозь стыд, как будто сквозь
терновник,
Я пробирался,
чуть дыша,
Хоть не была ни в чем виновна
Пока ещё моя душа…
Из книги «Усталый караул»
* * *
Город европейский мой
с неевропейской культурой.
Со своей китайскою стеной
и конною скульптурой,
С пыльным небом
и промышленным ландшафтом.
Где к заводу примыкает шахта,
Где над церковью – немым укором крест.
Где на кладбище убогом
не хватает мест.
Город мой,
любимый
и проклятый,
Мы с тобою друг пред другом
виноваты.
Я виновен в том,
что грязный ты
и серый,
Ну а ты – что мы живём без веры,
Погружаясь,
словно в Дантов ад,
В женский мат
и в детский мат,
Совесть, как друзей своих теряя.
Город мой, под звон твоих трамваев,
Как когда-то под церковный звон,
Жизнь проходит, как тяжёлый сон,
Жизнь проходит, словно лотерея,
И от неудач своих дурея,
Ищем мы
виновных
каждый час.
Город мой,
прости сегодня нас…
* * *
Афишной тумбы артистичный профиль.
Репертуар: Чайковский и Прокофьев.
И рядом – шариковой ручкой мат.
И сообщение о том, что Верка – дура
Над штампом «Управление культуры»
Уму и сердцу много говорят.
О том, что нескончаемы мытарства
На сцене, наяву. Что нет лекарства
от дурости и хамства.
Только есть надежды на великую
Культуру,
На музыку её, литературу,
На совесть и порядочность. На честь…
* * *
Здесь всё, как прежде,
всё, как прежде.
Сквозь неизменное житьё
Наивный краешек надежды
Ведет сознание моё.
Враньём и правдой переполнен,
Искал я старые следы,
И, словно Людвиг Ван Бетховен,
Оглох в предчувствии беды.
Знакомых улиц душный вечер,
И снятый с прошлого покров…
Сквозь разговоры, лица, встречи
Невинная сочится кровь…
* * *
Ю. Ротенфельду
Мне все ещё как будто невдомёк,
Мне кажется, что я не понимаю…
Стучит будильник,
но молчит звонок,
Звучит симфония,
не первая – седьмая.
Какой сумбур!
Какая благодать!
И первый день
похож на день последний.
О чём там говорить,
о чём молчать,
Когда уже ломают дверь
в передней.
* * *
Идут незримые минуты,
но внятен их тревожный гул.
Не забирай мою цикуту,
Я всё равно уже хлебнул.
Не забирай, прошу, не трогай,
Ты видишь – нет на мне лица.
Я подышу перед дорогой,
Я это выпью до конца.
Я всё равно уже отравлен,
Но мне отрава эта – всласть.
Там, где от центра до окраин
Не слаще выжить, чем пропасть.
И пусть свеча почти задута,
Я и допью, и допою.
Не забирай мою цикуту,
Пускай отраву, но мою!
* * *
Неласковый пейзаж отчизны
милой –
Неубранных полей глухая злость и сила,
Небес клубящихся извечная тоска,
И путник, как страна,
готовый для броска,
Неведомо куда, но поскорее…
И украинцев жаль,
и русских,
и евреев,
И всех детей измученной земли,
Тех, что идут,
проходят
и ушли…
* * *
Усталый караул шагает по стране.
Усталый караул – в тебе сидит, во мне.
Усталые мозги, усталая рука –
От лишнего хлопка, от жесткого курка.
Усталый караул, ты нас посторожи
От злобы вековой, а, главное, от лжи.
Усталый караул, ведь ты же не конвой,
Но каждый норовит шепнуть тебе: «Я свой…»
Усталый караул, ты нас не разгоняй,
Перелилась уже усталость через край,
Уже усталый мир склоняется к войне,
Пока наш караул шагает по стране.
Письмо другу