Страница 7 из 65
— Расскажи мне, — попросила она, — расскажи мне подробно, как это было.
— Ты же знаешь, — ответила Беренис. — Ты сама их видела.
— Все равно расскажи, — настаивала Фрэнки.
— Ладно, но в последний раз, — сказала Беренис. — Твой брат с невестой приехали сегодня к обеду; ты и Джон Генри прибежали с заднего двора поздороваться с ними. Потом, гляжу, ты шмыгнула через кухню к себе в комнату. Когда ты вернулась, на тебе было кисейное платье, и ты себе намазала губы помадой от уха до уха. Потом вы все сидели за столом в гостиной. Было жарко. Джарвис привез мистеру Адамсу бутылку виски, и они выпили понемногу, а вы с Джоном Генри пили лимонад. После обеда твой брат и его невеста уехали в Уинтер-Хилл трехчасовым поездом. Свадьба будет в воскресенье. Это все. Ну, хватит с тебя?
— Мне так жаль, что они не смогли остаться у нас подольше, хотя бы до завтра. Ведь Джарвис так давно не видел нас. Только им, наверное, все время хочется быть вместе. Джарвис сказал, что ему надо оформить в Уинтер-Хилле какие-то документы. — Фрэнки глубоко вздохнула. — Интересно, куда они собираются поехать после свадьбы?
— В свадебное путешествие. Твоему брату дадут несколько дней отпуска.
— А куда они поедут в свадебное путешествие?
— Уж этого я не знаю.
— Скажи, — еще раз спросила Фрэнки, — как же они все-таки выглядели?
— Как выглядели? — ответила Беренис. — Они нормально выглядели. Твой брат — очень красивый блондин. А она — брюнетка, маленькая и хорошенькая. Такая симпатичная белая пара. Ты же их видела.
Фрэнки закрыла глаза и хотя зрительно не могла их себе представить, но чувствовала, как они уезжают от нее. Она чувствовала, как они вдвоем едут в поезде, едут и едут, а она остается. Они были сами по себе, она — сама по себе, они уезжали, а она сидела в одиночестве у кухонного стола. Но частица ее была с ними, и она чувствовала, как эта частица удаляется от нее все дальше и дальше, словно на Фрэнки напала болезнь раздвоения и часть ее уходит все дальше, так что та Фрэнки, что сидела на кухне, была лишь оставшаяся от нее скорлупа, забытая у стола.
— Все так странно, — сказала она и наклонилась над своей ногой.
На лице она почувствовала что-то мокрое, не то слезы, не то капли пота, она шмыгнула носом и надрезала ногу, чтобы вытащить занозу.
— Неужто тебе совсем не больно? — поинтересовалась Беренис.
Фрэнки покачала головой и ничего не ответила, потом спросила:
— С тобой бывало, чтобы ты вспоминала людей словно ощущение, а не образ?
— Как это?
— А вот так, — медленно объяснила Фрэнки. — Я их хорошо разглядела. На Дженис было зеленое платье и красивые зеленые туфли на высоких каблуках. Ее темные волосы были собраны в узел, а одна прядь лежала свободно. Джарвис сидел рядом с ней на диване в своей коричневой форме, загорелый и очень чистый. Я в жизни не видела двух людей красивее их. И все-таки я словно бы видела не все, что мне хотелось видеть. Я никак не могла собраться и сразу все разглядеть. А потом они уехали. Теперь ты понимаешь?
— Ты же делаешь себе больно, — ответила Беренис. — Возьми иголку.
— Ну и пусть, — сказала Фрэнки.
Было только половина седьмого, и все в эти предвечерние минуты блестело, точно зеркало. С улицы больше не доносился свист, на кухне все замерло. Фрэнки сидела лицом к двери, которая выходила на заднее крыльцо. В нижнем углу двери была выпилена квадратная дыра для кота, а около двери стояло блюдечко скисшего молока голубоватого цвета. Когда началась жара, кот убежал. Такова жаркая пора, этот период в конце лета, когда, как правило, не бывает никаких происшествий; но если уж что-то случится, то все так и останется, пока жара не спадет. Сделанное не переделывается, совершенная ошибка не исправляется.
В этом августе Беренис расчесала комариный укус у себя под мышкой правой руки, и он начал нарывать и, конечно, заживет, только когда спадет жара. Два семейства августовской мошкары облюбовали себе местечко в уголках глаз Джона Генри, и, хотя он часто тряс головой и помаргивал, они не желали улетать. А потом убежал Чарлз. Фрэнки не видела, как он вышел из дома и убежал, просто четырнадцатого августа, когда она позвала его ужинать, он не пришел и больше не появлялся. Она всюду разыскивала кота, послала Джона Генри бегать по городу и звать его. Но стояла жара, и Чарлз не вернулся.
Каждый день Фрэнки говорила Беренис одни и те же слова, и ответы Беренис были одними и теми же.
Поэтому они стали точно противная песенка, которую пели снова и снова.
— Если бы я хоть знала, куда он убежал!
— Да не переживай ты из-за этого драного кота. Я ж тебе сказала, что он не вернется.
— Чарлз не драный кот, а почти что чистокровный персидский.
— Он такой же перс, как я, — говорила Беренис. — Больше ты своего красавца не увидишь. Он ушел искать себе подругу.
— Подругу?
— А то кого же? Ищет себе подружку.
— Ты и вправду так думаешь?
— Конечно.
— Так почему же ему не привести свою подругу домой? Он ведь знает, что я буду только рада, если у нас поселится целая кошачья семья.
— Больше ты этого драного кота не увидишь.
— Если бы я хоть знала, куда он убежал.
Вот так день за днем в тоскливые предвечерние часы их голоса повторяли одну и ту же мелодию, одни и те же слова, и они стали напоминать Фрэнки нелепые стихи, которые наперебой читают двое сумасшедших. В конце концов она стала твердить Беренис:
— У меня такое чувство, будто все ушли и оставили меня одну.
Потом опускала голову на стол, и ей становилось страшно.
Но в этот день Фрэнки вдруг все изменила. Ей в голову пришла одна мысль, и, положив нож, она встала из-за стола.
— Я знаю, что мне нужно сделать, — сказала она внезапно. — Слышишь?
— Не кричи, я не глухая.
— Мне нужно обратиться в полицию. Они найдут Чарлза.
— На твоем месте я бы не делала этого, — ответила Беренис.
Фрэнки позвонила по телефону, который стоял в прихожей, и рассказала представителю закона про кота.
— Это почти чистокровный персидский кот, — сказала она, — только у него короткая шерсть. Очень красивого серого цвета, и на горле белое пятнышко. Отзывается на кличку «Чарлз», но если он не прибежит, попробуйте позвать его «Чарлина». Меня зовут мисс Ф. Джэсмин Адамс, мой адрес — Гроув-стрит, дом 124.
Когда Фрэнки вошла в кухню, Беренис негромко хихикала.
— Ну и ну! Вот сейчас они приедут, свяжут тебя и отвезут в Милджвилл. Да только представь себе, как толстяки полицейские гоняются за котами по улицам и зовут: «Кс, кс, кс, Чарлз! Иди же сюда, Чарлина!» О, Господи Боже!
— Да замолчи ты, — сказала Фрэнки.
Беренис сидела за столом. Она больше не хихикала, но ее черный глаз насмешливо косился на Фрэнки, пока она наливала кофе в белое фарфоровое блюдце, чтобы остудить.
— А кроме того, — продолжала она, — по-моему, нечего по пустякам беспокоить полицию, да и по делу даже не стоит к ней лезть.
— И вовсе не по пустякам, — сердито заявила Фрэнки.
— Ты же только что сказала им свое имя и адрес. И теперь они знают, где тебя искать, если им это понадобится.
— Ну и пусть! — сердито воскликнула Фрэнки. — Мне все равно! Мне все равно! — И внезапно ей стало безразлично, будет кто-нибудь знать, что она преступница, или нет. — Пусть приходят и арестуют меня, мне все равно.
— Я ведь только дразнила тебя, — сказала Беренис. — Вся беда в том, что у тебя пропало чувство юмора.
— А может, в тюрьме мне будет и лучше.
Фрэнки все кружила у стола, не расставаясь с чувством, что они уезжают от нее. Их поезд мчался на север. Позади оставались миля за милей, они уезжали все дальше и дальше от города на север, и воздух становился все прохладнее, смеркалось, как смеркается зимой. Поезд уносился к холмам, гудя по-зимнему, и миля за милей они отъезжали все дальше и дальше. Вот они передают друг другу коробку изящных шоколадных ракушек с завитками и смотрят, как за окном проносятся зимние мили. Теперь они уже очень далеко от ее города и скоро приедут в Уинтер-Хилл.