Страница 3 из 65
— Правда, — сказал Джон Генри, — может, я лучше пойду домой?
— Нет, — сказала она, даже не взглянув на мальчика. — Садись там в углу и поиграй с моторчиком.
Перед Фрэнки лежали два предмета — зеленоватая морская ракушка и стеклянный шар. Его можно было потрясти, и тогда в нем поднималась снежная буря. Когда она подносила раковину к уху, то слышала теплые волны Мексиканского залива и думала о далеком зеленом острове, на котором растут пальмы. Когда же она подносила снежный шар к глазам и прищуривалась, то видела кружащиеся белые снежинки и смотрела на них до тех пор, пока глаза не начинало слепить. Она думала об Аляске… Вот она поднимается на вершину холодного белого холма и смотрит на снежную пустыню, расстилающуюся далеко внизу. Она смотрит, как лед вспыхивает разноцветными красками под лучами солнца, и слышит воображаемые голоса, видит воображаемые предметы. И всюду белый холодный мягкий снег.
— Послушай, — заговорил Джон Генри (он смотрел в окно), — кажется, у старших девочек сегодня в клубе вечер.
— Замолчи! — неожиданно крикнула Фрэнки. — Не говори мне об этих мошенницах.
Неподалеку от их дома находился клуб, но Фрэнки не состояла его членом. В клуб принимали девочек, которым уже исполнилось тринадцать, четырнадцать или пятнадцать лет. По субботам они устраивали вечера с мальчиками. Фрэнки была знакома со всеми участницами клуба. До этого лета старшие девочки принимали ее в свою компанию, хотя и смотрели как на маленькую, но теперь они организовали этот клуб, а ее туда не взяли. Ей сказали, что она еще недостаточно взрослая и злюка. В субботние вечера она слышала их ужасную музыку и видела свет в окнах клуба. Иногда она шла туда и стояла в переулке позади дома, прячась в зарослях жимолости. Она стояла там, смотрела и слушала. Эти их вечера затягивались допоздна.
— Может быть, они передумают и пригласят тебя? — сказал Джон Генри.
— Сукины дети!
Фрэнки всхлипнула и вытерла нос рукавом. Она присела на край кровати, совсем сгорбившись, и уперлась локтями в колени.
— Они болтали по всему городу, что от меня плохо пахнет, — сказала она. — Когда у меня были фурункулы и я мазалась вонючим черным бальзамом, нахалка Хелен Флетчер спросила, чем это от меня так пахнет… Ух, так бы их всех и перестреляла из пистолета!
Она услышала, что Джон Генри подошел к кровати, и почувствовала, как его ладошка легонько погладила ее шею.
— Вовсе ты не плохо пахнешь, — сказал он. — От тебя пахнет сладким.
— Сукины дети! — повторила Фрэнки. — Думаешь, это все? Они говорили всякие гадости о женатых людях. Ох, как я подумаю о тете Пет и дяде Юстасе… И о папе! Все это вранье. Они думают, что я дурочка.
— Я сразу узнаю тебя по запаху, как только ты входишь в дом, даже смотреть не надо. Пахнет как букет цветов.
— Все равно, — сказала Фрэнки, — все равно.
— Как букет цветов, — повторил Джон Генри. Он все похлопывал ее по шее своей влажной лапкой.
Фрэнки выпрямилась, облизнула языком слезы вокруг рта и вытерла лицо подолом рубашки. Она замерла, раздувая ноздри и принюхиваясь к своему запаху, потом подошла к чемодану и достала из него флакон «Сладкой серенады». Она слегка смочила волосы на макушке и вылила немного духов за воротник рубашки.
— Хочешь подушиться?
Джон Генри сидел на корточках перед открытым чемоданом и, когда она плеснула на него духами, поежился. Ему хотелось покопаться в чемодане Фрэнки и внимательно рассмотреть все. Но Фрэнки хотела, чтобы он увидел ее вещи только уложенными, не перебирая их, чтобы он не знал, что у нее есть и чего нет. Поэтому она затянула на чемодане ремень и поставила его опять к стене.
— Ей-богу, — сказала она, — никто в городе не изводит духов больше меня.
В доме было тихо, и только снизу, из столовой, доносилось приглушенное бормотание приемника. Отец уже давно вернулся домой, Беренис заперла дверь из кухни во двор и ушла. В ночной тишине больше не раздавалось детских голосов.
— Надо бы чем-нибудь развлечься, — сказала Фрэнки.
Но заняться было нечем. Джон Генри стоял посреди комнаты, сдвинув колени и заложив руки за спину. За окном кружили ночные бабочки — бледно-зеленые и лимонные, и бились о москитную сетку на окне.
— Какие красивые бабочки! — сказал он. — Им хочется в комнату.
Фрэнки смотрела, как они тихо порхают и бьются о сетку. Бабочки прилетали каждый вечер, как только на ее столе зажигалась лампа. Они прилетали из августовской ночи, вились вокруг окна и бились о сетку.
— Ирония судьбы, — сказала девочка. — Почему они прилетают именно сюда? Они ведь могут летать где угодно и все же постоянно кружатся возле наших окон.
Джон Генри поправил очки, и Фрэнки с вниманием вгляделась в его плоское, маленькое веснушчатое лицо.
— Сними очки, — внезапно сказала она.
Джон Генри снял очки и подул на стекла. Девочка посмотрела сквозь стекла очков, и комната сразу поплыла и скривилась. Потом она отодвинулась на стуле и взглянула на Джона Генри. Его глаза окружали два влажных пятна.
— Очки тебе совсем не нужны, — заявила Фрэнки и положила руку на пишущую машинку. — Что это такое?
— Пишущая машинка, — ответил мальчик.
— А это? — Она взяла в руки раковину.
— Раковина из залива.
— А что это ползет там по полу?
— Где? — спросил он, озираясь по сторонам.
— Да вот, у самых твоих ног.
— А, — сказал он и присел на корточки. — Это муравей. Как же он сюда забрался?
Фрэнки откинулась в кресле, скрестив босые ноги на столе.
— На твоем месте я бы их просто выбросила, — сказала она. — У тебя нормальное зрение.
Джон Генри ничего не ответил.
— Они тебе не идут.
Она протянула мальчику сложенные очки, он протер их розовой фланелевой тряпочкой и снова надел, ничего не сказав.
— Ну хорошо, — продолжала она. — Делай как знаешь. Я же хочу тебе добра.
Пора было ложиться спать. Они разделись, повернувшись друг к другу спиной, после чего Фрэнки выключила моторчик и погасила свет. Джон Генри опустился на колени, чтобы помолиться, и молча долго молился, потом лег возле нее.
— Спокойной ночи, — сказала Фрэнки.
— Спокойной ночи.
Фрэнки смотрела в темноту.
— Ты знаешь, я до сих пор не могу себе представить, что Земля вращается со скоростью около тысячи миль в час.
— Знаю, — ответил он.
— И непонятно, почему, когда прыгаешь вверх, не приземляешься в Фэрвью, Селме или где-нибудь еще, миль за пятьдесят отсюда.
Джон Генри повернулся и сонно засопел.
— Или в Уинтер-Хилле, — продолжала она. — Как бы мне хотелось уехать туда прямо сейчас.
Джон Генри уже спал. Фрэнки слышала в темноте его дыхание и поняла, что именно этого ей так хотелось все лето — чтобы ночью рядом с ней кто-то был. Она лежала и слушала, как он дышит в темноте, а потом приподнялась на локте. Джон Генри был веснушчатый и маленький, в лунном свете белела его голая грудь, а одна нога свисала с кровати. Осторожно она положила руку ему на живот и придвинулась ближе. Казалось, что внутри у него постукивают маленькие часики, и пахло от мальчика потом и «Сладкой серенадой». Такой же запах бывает у бутона маленькой кислой розы. Фрэнки нагнулась и лизнула его за ухом. Она вздохнула, положила подбородок на его влажное острое плечико и закрыла глаза: наконец рядом с ней кто-то спал в темноте и ей было не так страшно.
Белое августовское солнце разбудило их ранним утром. Фрэнки не удалось отправить Джона Генри домой. Он увидел, что Беренис жарит ветчину, и решил, что праздничный обед будет очень вкусным.
Отец Фрэнки читал газету в столовой, а потом пошел в город завести все часы в своем магазине.
— Если брат не привез мне с Аляски подарок, я, честное слово, просто взбешусь, — объявила Фрэнки.
— Я тоже, — сказал Джон Генри.
Чем же они были заняты в это августовское утро, когда ее брат с невестой должны были приехать домой? Они сидели в беседке и говорили о Рождестве. Солнце светило ярко и сильно, одуревшие от его света, кричали и дрались сойки. А они разговаривали, и их слова сливались в простенькую мелодию, и они снова и снова повторяли одно и то же. Они тихо дремали в тени беседки.