Страница 20 из 65
— Хм. Так сразу трудно сказать. Не знаю. Все тут зависит от настроения. На вечеринку, где много людей, я бы пошла, а там завела бы знакомство с кем-нибудь, кто мне больше по душе. — Живой глаз Беренис внезапно сузился, и она пристально посмотрела на Ф. Джэсмин. — А почему ты об этом спрашиваешь?
Тишина заполнила всю комнату, и Ф. Джэсмин услышала, как капает вода из крана. Она пыталась придумать, как бы рассказать Беренис о солдате. Внезапно зазвонил телефон. Ф. Джэсмин вскочила, опрокинув пустой стакан, из которого пила молоко, и бросилась в переднюю, но Джон Генри, сидевший ближе к двери, первым подбежал к телефону. Он встал коленями на стул и улыбнулся в трубку, прежде чем сказал «алло». Он повторял «алло», «алло», пока Ф. Джэсмин не отняла у него трубку и сама не крикнула «алло» раз двадцать пять, после чего повесила трубку.
— Такие вещи меня прямо бесят, — сказала Ф. Джэсмин, когда они вернулись на кухню. — Или вот еще — терпеть не могу, когда почтовый фургон останавливается у наших дверей и шофер таращится на номер дома, а потом увозит посылку куда-то еще. По-моему, это дурное предзнаменование. — Она провела пальцами по коротко остриженным светлым волосам. — Знаешь, я хотела бы до отъезда, до завтрашнего утра, узнать свою судьбу. Я уже давно хочу, чтобы мне погадали.
— Ну, хватит, — перебила ее Беренис. — Лучше покажи-ка мне свое платье. Интересно посмотреть, что ты выбрала.
И Ф. Джэсмин пошла наверх переодеваться. Ее комната была настоящей парилкой — жара со всего дома поднималась туда и там оставалась. Во второй половине дня воздух в ее комнате словно гудел, так что от вентилятора шума бы не прибавилось. Ф. Джэсмин включила его и открыла дверцу стенного шкафа. До сих пор она всегда вешала свои шесть костюмов на плечики, а ту одежду, что носила обычно, либо запихивала на полку, либо бросала в угол, но в этот день все переменилось: костюмы она положила на полку, а в шкафу на плечиках висело только свадебное платье. Серебряные туфельки она аккуратно поставила на пол под платьем, повернув их носками на север, в сторону Уинтер-Хилла. Почему-то, одеваясь, Ф. Джэсмин начала ходить по комнате на цыпочках.
— Закройте глаза! — крикнула она вниз. — И не смотрите, когда я буду спускаться по лестнице. Я вам скажу, когда можно будет открыть глаза.
Даже стены кухни будто смотрели на нее, и кастрюля, висевшая на стене, была как черный внимательный круглый глаз. На мгновение пианино перестали настраивать. Беренис сидела склонив голову, как в церкви. Джон Генри тоже склонил голову, но все же подсматривал краем глаза. Ф. Джэсмин остановилась на последней ступеньке, положив левую руку на бедро.
— Ой, как красиво! — воскликнул Джон Генри.
Беренис подняла голову и увидела Ф. Джэсмин, но по ее лицу нельзя было понять, что она думает. Ее темный глаз разглядел все, от серебряной ленты в волосах до подметок серебряных туфелек, но она ничего не сказала.
— Ну как? Только честно! — спросила Ф. Джэсмин.
Однако Беренис лишь смотрела на оранжевое атласное платье, качала головой и ничего не говорила. Сначала она лишь слегка покачивала головой, но чем дольше смотрела, тем сильнее качала головой, пока наконец Ф. Джэсмин не услышала, как похрустывают ее шейные позвонки.
— Ну, что такое? — спросила Ф. Джэсмин.
— Ты же хотела купить розовое платье.
— Да, но когда я пришла в магазин, я передумала. А в чем дело? Тебе это платье не нравится, Беренис?
— Нет, — ответила Беренис, — оно не годится.
— Как это? Почему не годится?
— Очень просто — не годится, и все.
Ф. Джэсмин повернулась, посмотрела на себя в зеркало, и платье опять показалось ей красивым, но на лице Беренис застыло кислое и упрямое выражение, как у старого длинноухого мула. Ф. Джэсмин не могла понять, в чем дело.
— Я все-таки не понимаю, — пожаловалась она, — чем оно тебе не нравится?
Беренис скрестила руки на груди и ответила:
— Ну, если ты сама этого не видишь, я тебе объяснить не могу. Вот посмотри на свою голову.
Ф. Джэсмин посмотрела в зеркало на свою голову.
— Сначала ты остриглась, точно каторжник, а теперь повязываешь голову серебряной ленточкой, когда у тебя еще и волос-то нет. Очень это странно выглядит.
— Это ничего, я на ночь вымою волосы и попробую их закрутить, — объяснила Ф. Джэсмин.
— Посмотри на свои локти, — продолжала Беренис. — Платье-то вечернее, сшитое для взрослой женщины. Оранжевый атлас. И твои заскорузлые локти… Одно к другому уж никак не подходит.
Ф. Джэсмин сгорбилась и закрыла грязные локти ладонями.
Беренис еще раз качнула головой, затем поджала губы.
— Отнеси платье назад в магазин.
— Но я не могу! — воскликнула Ф. Джэсмин. — Оно по сниженной цене. Их назад не берут.
Беренис всегда руководствовалась двумя принципами: один из них гласил, что из свиного уха не сошьешь шелкового кошелька, а второй — по одежке протягивай ножки и довольствуйся тем, что имеешь. А потому Ф. Джэсмин так и не поняла, передумала Беренис, вспомнив свой второй принцип, или платье действительно начало ей нравиться. Так или иначе, Беренис несколько секунд рассматривала платье, склонив голову набок, и наконец сказала:
— Подойди-ка сюда. Немного убрать в талии, так, в общем, подогнать можно.
— По-моему, тебе просто в диковинку настоящий туалет, — заметила Ф. Джэсмин.
— Да уж, впрямь новогодние елки в августе в диковинку.
Беренис развязала пояс и принялась разглаживать платье и собирать его в складки в разных местах. Ф. Джэсмин стояла прямо и неподвижно, как вешалка, чтобы не мешать Беренис. Джон Генри поднялся со стула, чтобы видеть получше. Он даже не снял салфетку, повязанную вокруг шеи.
— Фрэнки вырядилась, как новогодняя елка, — сказал он.
— У, двуличный Иуда! — воскликнула Ф. Джэсмин. — Только что ты говорил, что платье красивое. Двуличный Иуда!
Настройка пианино продолжалась. Ф. Джэсмин не знала, чье это пианино, но звуки настройки, не затихая, торжественно врывались в кухню, они доносились откуда-то по соседству. Иногда настройщик проигрывал короткую дробную мелодию, но потом бил по одной клавише снова и снова. Невозмутимо и упорно, как сумасшедший. Снова и снова. Фамилия единственного в городе настройщика была Шварценбаум. От этих звуков взбесился бы любой музыкант, но и всем прочим становилось не по себе.
— Мне кажется, он делает это нарочно, чтобы мучить нас, — сказала Ф. Джэсмин.
Но Беренис ответила — нет. Так настраивают пианино и в Цинциннати, и во всем мире. Иначе не бывает.
— Давай-ка включим в столовой радио, тогда его не будет слышно, — предложила она.
Ф. Джэсмин покачала головой.
— Нет, не знаю почему, но мне не хочется опять включать радио. Тогда я опять начну думать про лето.
— А теперь отойди немного назад, — распорядилась Беренис.
Она подколола платье в талии повыше и заложила две-три складки. Ф. Джэсмин взглянула в зеркало, висевшее над раковиной. Она видела себя только по грудь и, налюбовавшись верхней частью платья, влезла на стул и осмотрела его середину. Потом она начала сдвигать клеенку со стола, чтобы встать еще повыше и увидеть в зеркало серебряные туфельки. Но Беренис остановила ее.
— Ну неужели оно тебе не нравится? — спросила Ф. Джэсмин. — А мне нравится. Ну скажи откровенно, Беренис!
Но Беренис рассердилась и начала ей выговаривать:
— Ну и упряма же ты; ты спросила мое мнение, и я тебе ответила. Потом ты опять спросила то же самое, и я снова ответила. Но тебе ведь нужно вовсе не мое откровенное мнение, тебе нужно, чтобы я стала хвалить то, что, по-моему, никуда не годится. Кто так себя ведет?
— Ну ладно, — сказала Ф. Джэсмин. — Мне ведь только хочется выглядеть покрасивей.
— Ты выглядишь хорошо, — сказала Беренис. — Не платье красит человека. Ты одета хорошо для любой свадьбы, только не для своей. Ну, да тогда, может, удастся одеть тебя и получше. А сейчас мне нужно приготовить свежий костюмчик для Джона Генри и еще прикинуть, что я сама надену.