Страница 15 из 66
- Это точно, Клаус.
Угольщик на миг расправил грудь, как павлин, хотя тут же вернулся к своему ворчанию.
- Но если прибыль уменьшится, то на что я буду жить? - спросил он, ни на минуту не прекращая трезво оценивать это дело.
- С двумя повозками ваша работа пойдет вдвое быстрее. Вы заработаете больше денег. И две повозки с вашим именем будут разъезжать по всему Мюнхену.
- Две повозки с моим именем...
- Конечно, поначалу будет немного тяжело. К тому же вам ведь придется платить еще одно жалование.
Угольщик посмотрел на администратора, и тот улыбнулся.
- Ради бога, Клаус, если вы не возьмете этого парня, то его возьму я. У него прямо золотая голова, предпринимательская жилка.
- Ладно, парень. Считай, что я тебя взял. Но имей в виду, если идея не пойдет, я порежу твою шкуру на ремешки.
Клаус возил с собой Пауля до конца рабочего дня и предоставил ему разговаривать с администраторами домов. Из десяти первых семеро согласились на предложение, и только четверо потребовали письменную гарантию.
- Мне кажется, у вас будет повозка, герр Граф.
- Во всяком случае, теперь у нас чертова уйма работы. А тебе придется искать новых клиентов.
- А я думал, что вы...
- Да ничего подобного, дружок. Я вижу, что ты хорошо ладишь с людьми, хоть и немного застенчивый, совсем как моя славная тетя Ирмушка. Думаю, у тебя всё получится.
Пауль некоторое время молчал, размышляя над событиями этого дня, а потом снова обратился к угольщику.
- Мне бы хотелось задать вам один вопрос.
- И какого дьявола ты хочешь знать? - нетерпеливо спросил Клаус.
- У вас в самом деле столько тетушек, герр Граф?
Угольщик закатился громовым хохотом.
- У моей матери было четырнадцать сестер, парень. Хочешь, верь, хочешь - нет.
11
Когда Пауль занялся поставками угля и поиском новых клиентов, дело начало процветать. Молодой человек вез нагруженную повозку от угольных складов у берега Изара до того дома, где Клаус и Хульберт - так звали немого помощника - занимались разгрузкой. Сначала он чистил лошадей и давал им воду в ведре, потом менял животных и запрягал свежую пару в только что прибывшую повозку.
Затем он помогал остальным побыстрее разгрузить повозку. Сначала ему было трудно, но потом он привык, его плечи стали шире, и он смог грузить огромные корзины. Закончив в этом доме, Пуаль снова гнал лошадей на склад, весело напевая, а угольщик с помощником тем временем направлялись к другому дому.
Илзе, в свою очередь, помогала хозяйке пансиона, где они жили, а в обмен та сделала небольшую скидку в оплате, что было весьма кстати, потому что жалования помощника угольщика едва хватало на двоих.
- Я бы с радостью снизила оплату больше, герр Райнер, но мне особо и помощь-то не нужна, - сказала ему хозяйка.
Пауль кивнул, понимая, о чем та говорит - его мать не сильно ей помогала. Другие жильцы пансиона перешептывались, что Илзе иногда застывает посреди коридора во время уборки или на кухне с наполовину очищенной картошкой, сжимая в руке швабру или нож и глядя в пространство.
Обеспокоенный Пауль поговорил с матерью, но она всё отрицала. Когда Пауль стал настаивать, Илзе частично призналась.
- Возможно, в последнее время я стала немного рассеянной. Слишком много переживаний, - сказала мать, ласково проведя по его лицу.
"Это лишь вопрос времени, - подумал Пауль. - Плохи дела".
Однако он подозревал, что мать скрывает что-то еще. Он собирался выяснить правду о смерти отца, но не знал, с чего начать. Невозможно было приблизиться к фон Шрёдерам, по крайней мере, пока они пользуются благосклонностью судьи. Они могли бы бросить Пауля в тюрьму в любой миг, а он не смел рисковать, когда мать в таком состоянии.
Эта проблема снедала его по ночам. Сейчас он хотя бы мог грезить, не боясь разбудить мать, потому что они впервые в жизни спали в разных комнатах. Пауль переехал в комнату на втором этаже, хоть и тесную, но зато он мог наслаждаться одиночеством.
- Никаких девушек в комнатах, герр Райнер, - повторяла хозяйка по меньшей мере раз в неделю. И Пауль, обладающий воображением и желаниями шестнадцатилетнего подростка, находил время, чтобы пофантазировать и на эту тему.
В следующие месяцы Германия снова возродилась, как и Райнеры. В конце июня 1919 года новое правительство подписало Версальский договор, в котором единственной виновницей войны была названа Германия, и ей присудили выплату огромных репараций. На улицах росло подспудное возмущение тем унижением, которому подвергла немцев Антанта, но в основном люди наконец-то вздохнули спокойно. В середине августа вступила в действие новая конституция.
Пауль стал ощущать, что жизнь возвращается к нормальному порядку. Еще непрочному, но порядку. Он также понемногу стал забывать окружающую его отца тайну. Частично из-за трудности этой задачи, частично из-за страха ей заняться, а частично из-за всё возрастающей необходимости позаботиться о матери.
До той минуты, когда во время полуденного перерыва, как в тот день, когда он просил работу, Клаус отставил пустую пивную кружку, скомкал обертку от бутерброда и вернул Пауля к реальности.
- Ты кажешься умным пареньком, Пауль. Почему же ты не учишься?
- Такова жизнь. Война. Люди, - ответил тот, пожав плечами.
- С жизнью и войной ничего не поделаешь, но люди... людям ты можешь вернуть удар, Пауль, - заявил угольщик, выпустив облачко сизого дыма. - Ты из тех, кто возвращает удары?
Пауль внезапно ощутил досаду и бессилие.
- А если знаешь, что тебя ударили, но не знаешь, кто это и как?
- Тогда не оставь от них камня на камне, пока это не выяснишь, парень.
12
В Мюнхене стояла тишина.
Однако в роскошном здании на берегу Изара слышался какой-то шум. Недостаточно громкий, чтобы разбудить кого-либо из его обитателей. Из одной из комнат, выходящих на площадь, доносился лишь приглушенный звук.
Это была старомодная комната - детская, которая совершенно не соответствовала возрасту ее хозяйки. Она покинула этот дом пять лет назад и пока не имела времени поменять обои на стенах, заставленные куклами полки или кровать с розовым балдахином. Однако в такую ночь ее раненое сердце с благодарностью принимало все эти предметы, возвращающие ее к тому безопасному миру, который она давно покинула. Она проклинала себя, что так отступила от своих принципов независимости и решительности.
Это был тихий плач, заглушенный подушкой.
На кровати лежало письмо, полускрытое сбившимися простынями, так что можно было прочитать лишь первые строчки.
"Колумбус, Огайо, 7 апреля 1920 года.
Дорогая Алиса!
Я надеюсь, у тебя всё хорошо. Если бы ты знала, как нам тебя не хватает, хотя до начала бального сезона осталось всего две недели. В этом году мы наконец-то сможем ездить на балы без родителей, только с компаньонкой. И мы сможем выезжать на балы по крайней мере раз в месяц!
Однако самая грандиозная новость за этот год - это помолвка моего брата Прескотта с одной девушкой с востока, Дотти Уолкер. Все кругом только и говорят, что о богатстве ее отца, Джорджа Герберта Уолкера, и о том, какая это хорошая партия для них обоих. Мама очень рада предстоящему браку, а мне бы хотелось, чтобы ты обязательно приехала на свадьбу, потому что это первая свадьба в нашей семье, а ты ведь - одна из нас".
Девушка всхлипывала медленно, словно никак не могла признать эти слезы своими. В правой руке она сжимала куклу, а когда это осознала, то швырнула ее в другой конец комнаты.
Я уже взрослая. Взрослая.
Той же рукой, что только что сжимала куклу, она медленно нащупала впотьмах край ночной рубашки на середине бедер и задрала ее наверх. Другая рука некоторое время сражалась с резинкой трусиков, приоткрыв проем, через который могла проникнуть правая, примкнув к тонкой коже живота.