Страница 17 из 66
Хата сторожихи стояла на околице, выдвинувшись вперед навстречу крылатым зданиям молочнопромышленного комплекса. Их разделяла проезжая дорога и скирды. А сгоревшая была всех ближе к хате.
Хата в таком селе, как Стретинка, где проживало 85 процентов горняков и их семей, — это добротный дом под шифером, на высоком фундаменте с широкими «городскими» окнами, с просторной верандой. Чувствовалось по всему, что хату Верходько ставил серьезный, вдумчивый хозяин, — вон какие добротные ставни приспособил. Зимой о них разбивается злой степной ветер, летом они создают в доме прохладу.
И все-таки чувствовалось: соскучилась хата по мужским заботливым рукам: одна из ставен сорвана, побелка посерела, взялась большими пятнами, и тротуарчик от калитки к крылечку, некогда выстланный старым кирпичом, кое-где пооблысел.
При виде непрошеных гостей тявкнула незлобиво лохматая дворняжка, привязанная у дальнего угла дома. На высоком крыльце появился вихрастый вспотевший мальчишка. Он мазнул по лицу рукавом и крикнул:
— Мамка, до нас хтось!
На крыльцо вышла небольшого росточка, худенькая женщина, брюнетка. Приятные, мягкие черты лица, карие моложавые глаза... По всему видно, она стирала — подол юбки подоткнут за пояс. В руках — ведро с мыльной водой.
— Ой! — сказала женщина, увидев троих мужиков у себя во дворе. Оставила на крыльце ведро и шмыгнула в хату.
«Чуточку прихорошиться», — понял Иван Иванович и невольно подумал: «Почти подросток, а сумела когда-то задержать грабителя». В нем родилось невольное уважение к мужественной женщине.
Через минуту-другую хозяйка вышла уже причепурившаяся.
— Матрена Ивановна, примете непрошеных гостей? — спросил Иван Иванович.
— А мы гостям завсегда рады, — высоким песенным голосом ответила женщина. — Только в хате — содом, стирала. Витек, выплесни-ка из ведерка, — сказала она.
Сын охотно выполнил ее просьбу.
— Пожарищем интересовались, — пояснил Иван Иванович, входя в хату. — Не страшно было, когда скирда загорелась? Располыхается солома — горящие пучки на полкилометра кидает. Вот вспоминаю, у нас на Карповом Хуторе... Сам-то я из-под Благодатного...
Матрена Ивановна хорошо знала и Благодатное, и несуществующий ныне Карпов Хутор. Она закивала головой: мол, бывает всякое.
— Нашей-то скирде и загореться толком не дозволили, — начала она рассказ, видимо почувствовав к вошедшим невольное доверие: как же, речь ведут о ее недавней беде. — На той час вышли из дека... А хтось углядел: горит скирда. Ну и подняли гвалт. И как еще заметили! Занялось от вентилятора, он и загнал огонь под скирду. Да тут дождевалки подоспели и трактора. Оно, конешно, третья часть все же перетлела. Ну да это на семьдесят тонн — считай, крохи. Остальное спасли, как навалились! Хлопцы опосля концерту... И в чем были — на скирду тросы от волокуши заводить...
— Чудеса! — восхитился Иван Иванович. — И не думал, что солому можно из огня выхватить!
— А у нас такие люди! — с гордостью ответила сторожиха. — Казалось бы — чужое! Солома — колхозная, а хлопцы и девчата — кто с шахты, кто со станции. Но понятие имеют...
— И вы помогали? — с самым невинным видом поинтересовался Иван Иванович. Он даже отвернулся от Матроны Ивановны, подошел к окну и стал рассматривать то, что осталось от бывшей скирды, — солому. Ее проветривали после того, как, облитую из дождевалок, растрясли по пахоте, опоясывающей скирды. И все-таки боковым зрением видел, как Матрена Ивановна засмущалась. На крутом красивом лбу выступили росинки. Мочки ушей, а затем и щеки полыхнули, заалели. Говорить ей стало трудно, она проглотила комок вязкой слюны.
— Не-е... Я сторожувала. Мне нельзя объект покидать.
— Ну а вы? — обратился Иван Иванович к мальчишкам, которые внимательно прислушивались к разговору старших.
— Ого! Еще как! — отозвался старший. — Как зачалось — дым повалил. Потом огонь. И людей набегло — сила-силенная. Мамка прибежала, отперла, ну мы и сиганули. Дождевалки воду в брюхо скирде так и гонют, так и гонют. Как из пушки, аж солома летит под самое небо.
— Что ты верзешь! — накинулась мать на сына. — Да я вас в тот вечер не запирала!
Но мальчишки в два голоса заорали:
— Запирала! Только ты запамятовала. А как отперла, начала барахло из хаты выносить и все крестилась.
Мать ударила старшего сына по щеке и заплакала.
— Напрасно вы на сына, — усовестил ее Иван Иванович, — он ничего, кроме правды, не сказал. И вас можно понять: неподалеку от дома горит скирда, а дети заперты. Наверно, и я на вашем месте побежал бы спасать сыновей.
Женщина с благодарностью глянула на Ивана Ивановича, но плакать не перестала. Молча, беззвучно. Стояла, безвольно опустив руки, ссутулившись, а слезинки рождались в уголках распахнутых настежь немигающих карих глаз, со страхом взиравших на непрошеных гостей, — по всему видать, начальство.
Слезинки созревали, набухали, грузкие от тяжести, и скатывались по щекам.
Матрену Ивановну колесовало чувство вины.
— Поуспокойтесь и расскажите, как все случилось, — как можно доброжелательнее сказал Иван Иванович, — Это очень важно...
Она закивала: расскажу! Обязательно! Все, что знаю... Что видела... Что пережила.
Возле машины они закурили. Молча, попыхивали дымком.
Капитан Бухтурма громко выругался по-гречески и сказал:
— Фокусник! Как ловко он отключил сигнализацию и увел сторожа!
«Он» — пока еще неизвестный розыску человек... Но они трое уже знали, что где-то на белом свете есть он. Теперь надо только узнать, кто такой и где обитает.
— Стра-ате-ег! — согласился начальник райотдела. — Давненько таких не встречал... Думал уже, что перевелись. Сразу после войны были ухари...
Но были и другие, еще более страшные, вроде Гришки Ходана. Он в свои бандитские дела привнес богатый опыт карателя-мародера. В Мариуполе явился к зубному технику: «Тетка, отдай золотишко». И ломал ей пальцы, зажав в дверях. Дробил молотком руки священнику, к которому явился за тем же золотом...
Но жизнь брала свое, и вор, как говорили работники милиции, постепенно поизмельчал, хотя и не стал скромнее. Некоторые виды преступлений вообще исчезли, например, организованный бандитизм.
Ограбление универмага в Стретинке «провернул», вне сомнения, кто-то из опытных, из бывалых.
— Даже бумажная пломба в замке оказалась нетронутой! — напомнил капитан Бухтурма.
Он понимал, что с задержанием директора универмага Голубевой дал маху. Говорят же: поспешишь — людей насмешишь. Капитан Бухтурма нервничал и досадовал. Но, как показалось Ивану Ивановичу, лишь на то, что придется освобождать «задержанную», а это значит — расписываться в своей некомпетентности. Щекотливая ситуация!
Иван Иванович хотел помочь капитану найти корень ошибки.
— А вы послали эту пломбу на графологическую экспертизу? — спросил он.
— Какая экспертиза? — удивился Бухтурма. — Голубева признала свою подпись: есть акт.
— Признала... Это еще ни о чем не говорит, — возразил Иван Иванович, — Когда вы показывали пломбу, она была уже порвана. А если учесть психологическое состояние? Утром пришли, открыли магазин — пусто! У директрисы — волосы дыбом... Она позвонила, вы приехали и, уверенный, что она — виновна, начали ее допрашивать: «Ваша подпись?» А сами бумажку разглаживаете на столе, намекаете, мол, сознавайся, набирай, пока не поздно, смягчающие вину обстоятельства. Вы не предлагали Голубевой чистосердечное признание?
— Предлагал, — пробурчал обескураженный капитан Бухтурма.
Иван Иванович выбросил сигарету, растер ее носком туфля и сказал:
— Ну что ж... Одно о нем мы уже знаем: не дурак. А с умным все же попроще... Хотя у него все продумано заранее и семь раз отмерено, но действует он в силу логики. А дурак иногда такое отчебучит — сто лет всей академией разбирай, не поймешь, почему именно так, а не иначе. Будем искать логику в событиях... А пока — поехали извиняться перед директрисой. В данном случае, капитан, вам предоставляется самая неограниченная свобода действий.