Страница 4 из 10
– А этот чего? – Лешка тяжело сглотнул и кивнул в сторону лейтенанта, запоздало понимая, чем таким остро-пряным и незнакомым пахло в воронке – свежей кровью, пропитавшей рубашку на животе и штаны мальчонки.
– Да ничего, цел он, – пожала плечами девушка, прислушиваясь к затихающему звуку самолетных моторов. – Вроде уходят… А лейтенант просто сомлел от перевозбуждения и от вида крови. Это ничего – и с крепкими мужиками бывает! Что-то у тебя взгляд нехороший, мутный. Голова кружится, тошнит, нет?
– Да нет, ничего, – Миронов прислушался к себе и неопределенно пожал плечами, – только немного шумит и звенит все.
– Похоже на легкую контузию, – кивнула девушка. – Это пройдет. Ну вот, кажется, и лейтенант наш очухался. Как вы, товарищ командир?
– Нормально я, – буркнул лейтенант, отводя глаза. Тут же исподлобья покосился на Миронова и зло усмехнулся: – Что вылупился? Цирк тебе здесь? Сейчас будет нам цирк – когда на поле убитых считать начнем…
На поле действительно ничего веселого не наблюдалось. Лешка, спотыкаясь, медленно брел к составу, непроизвольно поглядывая на небо: нет – похоже, и правда улетели. Люди выбирались из воронок, отряхивались, осматривали раненых, убитых – и все это проделывалось как-то слишком уж обыденно, привычно, почти без криков и причитаний. Лишь в одном месте Алексей услышал тихий плач – детский. Без особого интереса посмотрел и увидел ребятишек, сгрудившихся около неподвижно лежавшей на земле тетки – той самой, в белом халате.
Женщина лежала вниз лицом в нелепой позе, раскинутыми руками неловко прижимая к себе и прикрывая своих девчонок. На спине женщины вокруг темных дырок краснели расплывчатые, уже начинающие подсыхать пятна. Такие же пятна Миронов увидел и на узеньких девчоночьих спинах.
«Так вот какая смерть бывает», – отстраненно подумал Миронов, не в силах отвести взгляда от некогда белоснежного, а сейчас пропитанного кровью халата. Видимо, немецкий летчик срезал их одной очередью. Просто нажал на гашетку, и все – нет ни доброй тетки, еще вчера кормившей его кашей, ни маленьких девчонок! Ладно, солдаты на фронте друг друга убивают – это еще как-то понятно, а вот этих троих за что?!
До сих пор Алексею пришлось так близко видеть умершего человека лишь один раз – когда восемь лет назад умерла мать. Лешка хорошо помнил длинный гроб и лежавшую в нем женщину с белым и совершенно незнакомым лицом. Мать, как ее помнил Миронов, была веселой и очень красивой. А та – в гробу, в белом платке и с непонятной веревочкой под подбородком… Все было странным, непонятным и таинственным – гроб, какие-то старухи, молчаливый отец и витавшее в душном воздухе слово «поминки»…
– Ее баба Ганя звали, – услышал Лешка за спиной голос медсестры и машинально кивнул. – Там еще шестеро. Надо их как-то похоронить. Поможешь? Лопата, наверное, у машиниста паровоза есть…
– А успеем? Сейчас, думаю, ремонтная бригада приедет. Путь починит, и поезд дальше пойдет.
– Успеем – мы всегда так делаем. Не возить же их с собой – куда и зачем? В воронку поближе к путям уложим и закопаем. Вот так и едем, парень… – вздохнула девушка и, безнадежно махнув рукой, пошла к одной из воронок, куда уже стаскивали трупы.
Миронов подошел к машинисту, с мрачным видом забивавшему деревянные колышки в пулевые пробоины на черном боку паровозного тендера, и попросил лопату.
– В будке возьми, – не прерывая работы, ответил машинист, – только верни, не забудь!
– Колышки – это чтобы вода не ушла, да?
– Да. Без воды паровоз мертвый. Что, разбираешься?
– Отец у меня в депо работает – и такие «Эрки» тоже ремонтирует. И часто вас так? Ну, самолеты…
– Бывает. Неделю назад у меня помощника убило – осколком… Ладно, иди! И про лопату не забудь!
Алексей машинально забрасывал землей кое-как уложенные на дно воронки трупы и размышлял о войне. Еще совсем недавно он был твердо уверен, что война – это всегда что-то невероятно героическое и интересное! Грохочут танки, красивым строем летят самолеты, сверкая шашками, несется кавалерия, лихо пылят и поливают врагов из пулеметов тачанки. И враги, естественно, бегут в страшной панике, бросая винтовки и знамена. А потом всесоюзный староста товарищ Калинин в Кремле награждает отважных красноармейцев орденами и медалями и говорит хорошие слова. И сам товарищ Сталин по-доброму улыбается в усы и хлопает в ладоши, приветствуя героических танкистов, летчиков и славных конников-буденовцев.
Теперь он понимал, что все его былые представления почти ничего общего с реальной жизнью не имеют. Нет, где-то там, недалеко, на фронте, наверное, и самолеты наши летают, и танки немцев бьют, но здесь-то все совершенно иначе! Здесь немецкие самолеты вот так запросто бомбят мирные эшелоны с беженцами и расстреливают из пулеметов теток и детишек. А потом по убитым неторопливо ползают муравьи…
Лешке вдруг вспомнился вчерашний сон, в котором были озеро, цветущая черемуха и нежно-зеленый вечерний сумрак. Если бы сейчас кто-то спросил его, мол, так что же такое война, Миронов-младший ответил бы точно: «Война – это черный туман!» Туман, который убивает и заставляет людей бояться всего – неизвестности, холода, голода, валящей с ног усталости и многого другого. И всего этого «другого» оказывается столько, что уже и сама смерть не кажется такой уж страшной! И исчезнет туман войны лишь тогда, когда – как в детской сказке – развеется ужасное колдовство. Оно непременно развеется – надо только разбить и уничтожить всех врагов! Всех до единого, до самого последнего фашистского гада…
Лишь спустя сутки Алексею удалось догнать и разыскать свой эшелон. Бондаренко выслушал сбивчивый рассказ отчаянно красневшего от стыда Миронова о неудачном походе за лимонадом, о бомбежке и о последующем путешествии на перекладных, помолчал и, устало обмахиваясь своей шляпой, подвел итог:
– Я ж говорил, что одна беда с вами, молодыми. Еще один такой фокус – я тебя, стервеца, лично выпорю, а потом батьке напишу обо всех твоих художествах! Марш в теплушку, и пока до места не доедем, чтоб ни шагу никуда!
Глава 3. Март 1942 года – февраль 1943 года
Каждый раз, натыкаясь взглядом на развешанные по городу плакаты «Родина-мать зовет!», Миронов-младший испытывал смешанное чувство досады и раздражения.
«Звать-то ты зовешь, – размышлял Алексей, хмурясь и чуть ли не демонстративно отворачиваясь от сурового и требовательного взгляда плакатной тетки, – вот только кого и куда? Ну, с мужиками понятно – их на фронт, врагов бить в хвост и в гриву. А с нами как же? Ну, нет мне еще восемнадцати, так и что? Конечно, Родине-то виднее, куда нас посылать, – на то она и мать! Вместо фронта или военного училища – к станкам, в цеха разные – вкалывать до кровавых мозолей за пайку хлеба и робу рабочую…»
Правда, насчет кровавых мозолей Лешка слегка привирал, но в целом так все оно и было: Родина озабоченно хмурила брови и, не спрашивая мнения молодых парней и девчонок, не по-женски твердой рукой направляла их туда, где молодежь могла принести больше пользы.
Миллионы мужиков забрал фронт – промышленность и сельское хозяйство задыхались от нехватки рабочих рук, а где их было взять? И правительство в приказном порядке проводило мобилизацию подростков и молодежи в ФЗО – училища фабрично-заводского обучения. Месяц-другой ученичества – и к станку! Фронту нужны танки, самолеты, боеприпасы, амуниция, продовольствие и многое-многое другое. Питание неважное, рабочий день по десять-шестнадцать и даже больше часов, дисциплина почти военная, условия труда самые что ни на есть спартанские… И ничего – терпели, работали, старались изо всех сил. Поскольку и без особых уговоров и политинформаций каждый понимал – так надо: война!
Свое недовольство Миронов, естественно, никогда и нигде не демонстрировал. Не только потому, что с другого плаката тетка помоложе призывала не болтать, – просто хватало ума понять, о чем можно во всеуслышание говорить, а о чем лучше помалкивать. До чего может довести владельца длинный и глупый язык, Лешка узнал еще в первые дни войны. Тогда он своими глазами увидел, как военный патруль схватил верткого мужичонку, с умным видом убеждавшего толпившийся на городском рынке люд, мол, немца бояться нечего – народ они культурный, простых работяг не тронут, а зажравшихся коммуняк и жалеть не за что! Патрульные поставили «работягу» у стены, старший произнес короткую речь о борьбе с паникерами и распространителями ложных и вредных слухов и скомандовал: «По пособнику фашистов – огонь!» Ударили выстрелы из винтовок, мужик боком сполз по стене и ткнулся лицом в серую пыль…