Чоновцы на Осколе

Владимир Аркадьевич Долин

Чоновцы на Осколе

Владимир Аркадьевич Долин (Белоусов) родился в 1902 году в г. Воронеже. В 1918 году вступил в комсомол, с 1922 года — член КПСС.

В 1917 году пятнадцатилетним подростком ушел добровольцем в Красную гвардию, участвовал в боях с белогвардейскими войсками Краснова, Деникина, Мамонтова, Шкуро.

В 1920 году из-за ранения, полученного на фронте, В. А. Долина демобилизуют из армии. Вскоре он вступает в коммунистический батальон ЧОНа (части особого назначения) и принимает участие в борьбе с контрреволюцией и бандитизмом, в подавлении антисоветских кулацких выступлений в Воронежской и Орловской губерниях.

В начале 30-х годов В. А. Долин в составе добровольческого кавалерийского истребительного отряда особого назначения участвует в ликвидации басмаческих банд в Средней Азии.

В. А. Долин — участник Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.

Литературное творчество В. А. Долина началось в 1924 году. Его первые стихи были опубликованы в орловской губернской комсомольской газете «Правда молодежи». В последующие годы стихи В. А. Долина публикуются в газетах «Комсомольская правда», «Красная звезда», в журналах «Молодая гвардия», «Смена», «Крестьянский журнал», «Новый мир», «Советский воин».

В 1926 году в издательстве «Пролетарий» вышла первая повесть писателя — «Степан Лямкин». В Гослитиздате вышли отдельные сборники стихов В. А. Долина: в 1929 году — «Листья» и в 1938 году — «Клинок».

В повести «Чоновцы на Осколе» автор рассказывает о героической борьбе первых комсомольцев за укрепление советской власти.

ГЛАВА І

— Так. Все ясно. Одевайтесь, молодой человек! — сказал Василию Терехову плотный, широкоплечий доктор, осмотрев и ослушав его.

Василий, взяв со стула нижнюю рубаху, застыл на месте, вопрошающе глядя на доктора серыми удивленными глазами.

— Что на меня уставились? Я вам сказал: можете одеваться. В часть не выпишем. Рановато еще…

Переступая с ноги на ногу, Василий хотел что-то сказать, но доктор не дал ему даже рта открыть.

— Знаю, знаю, что вас ждут боевые товарищи, письма от них вы уже мне показывали. Знаю, что вам не лежится у нас в госпитале. Но ваше состояние здоровья не позволяет пока признать вас годным к продолжению строевой службы. Посмотрите на себя — кожа да кости. Придется еще полежать месяца два. Впрочем, это мое мнение, -доктор развел руками. — Не знаю, может быть, другие члены комиссии найдут нужным вынести иное решение…

Одним махом Василий натянул на себя застиранную госпитальную рубаху и, решительно подойдя к столу, за которым сидели сутулый седой начальник госпиталя и полная румяная женщина — врач-невропатолог, заявил:

— Ни одного дня больше в госпитале не останусь. Нечего мне тут бока протирать. Рана моя зажила, от тифа меня вылечили, а поправиться,- обрасти мясом успею.

Начальник госпиталя, внимательно просмотревший историю болезни Василия, окинул его теплым, участливым взглядом.

— Товарищ Терехов, вы воронежский?

— Из Троицкой пригородной слободки, — ответил Василий.

— Родные у вас тут есть?

— Нет, здесь никого не осталось. Как умер отец, сразу же после революции мать уехала с младшим братишкой в слободу Уразово. Там у меня сестра фельдшерицей в земской больнице работает. С тех пор я их не видел. — Василий тяжело вздохнул.

— Ну, раз вы так настаиваете, товарищ Терехов, можем вас выписать с двухмесячным отпуском на поправку здоровья. Поезжайте в Уразово. Литер на проезд и продовольственный аттестат вам выдадим.

Накинув на плечи серый госпитальный халат, забыв поблагодарить начальника госпиталя, обрадованный Василий схватил в руки спадавшие с ног стоптанные чувяки и стремглав выскочил из кабинета…

На следующий день, получив необходимые документы и продовольственный аттестат, Василий вышел из проходной госпиталя. На нем были латаные-перелатанные сапоги чуть ли не сорок пятого размера, застиранные ватные брюки, выцветшая гимнастерка и драный овчинный кавалерийский полушубок.

Обмундирование было не с его плеча. Кладовщик объяснил, что вся хорошая одежда, поступающая в госпиталь с ранеными, дезинфицируется и тут же отправляется в армию, а что похуже остается. «В армию! Как же! Продают, наверно, подлецы», — решил раздосадованный Василий, не получив при выписке из госпиталя ни своих ручных часиков, ни полевого бинокля, ни трофейной кавказской шашки. Но спорить с кладовщиком было бесполезно.

С вещевым мешком за плечами, в котором были пара сухих таранок, полтора фунта черного кислого хлеба с просяной лузгой и три пачки гнилой фабричной махорки — паек, полученный на дорогу, Василий поспешил на вокзал, надеясь с первым отходящим поездом добраться до Уразова. И ему посчастливилось. До станции Лиски он доехал на крыше вагона пассажирского поезда, облепленного спекулянтами и мешочниками, пробирающимися на юг за хлебом.

Припекало весеннее солнце, с полей сходил снег. Кирпичное здание вокзала и высокая бетонная платформа, полуразрушенные снарядами, забиты пассажирами. С крыши вагона хорошо были видны длинные очереди к дымящимся железным камерам-вошебойкам и кипятильникам. За станцией виднелись железнодорожный мост, Дон, сверкавший в лучах заходящего солнца, меловые горы.

«Отсюда до Уразова рукой подать», — думал Василий, поеживаясь от дующего с реки ледяного ветра. Он запахнул полы полушубка, собираясь прилечь на пригретую солнышком железную крышу, но вдруг поднялась паника. Паровоз от их состава отцепили и подали к стоявшему на втором пути воинскому эшелону. Пассажиры с узлами, мешками, корзинками устремились к солдатским теплушкам.

— Эй, служивый, слезай с крыши, если не хочешь дня три тут сидеть! — крикнул Василию какой-то бородатый старичок с сундучком за плечами.

С трудом спустившись на землю, Василий еле протолкался к воинскому эшелону.

— Товарищи, выручайте, в отпуск еду после ранения! — обратился он к стоявшим в дверях теплушки военным.

Из вагона слышались задорные звуки балалайки, топот ног, заливистый смех.

Молодой светловолосый красноармеец с носом, похожим на грушу, и большими пушистыми бровями с вздернутыми кончиками, повертев в руках отпускное удостоверение Василия, нерешительно пожал плечами.

— Взводного надо бы спросить… — Он сочувственно подмигнул Василию и крикнул внутрь вагона:- Товарищ Пащенко, к выходу!

В дверях показался высокий, перекрещенный брезентовыми патронташами, с наганом на поясе командир взвода.

— Разрешите посадить раненого, в отпуск едет, — обратился к нему красноармеец, протягивая документы Василия.

— Чего ты мне суешь? Приказано никого не сажать! — строго прикрикнул на красноармейца Пащенко и, окинув пренебрежительным взглядом Василия, уже спокойно добавил: — Не можем мы на всех станциях разных калек подбирать. Отвоевался, и некуда тебе спешить. Домой пассажирским доберешься!

Василия оттиснули от вагона женщины.

— Родненькие, спасители наши, — умоляли они на разные голоса, — посадите солдаток. Из Иванова мы, за хлебом едем, дети с голоду умирают!..

Не теряя надежды уехать хотя бы на тормозной площадке или буфере, пробираясь от теплушки к теплушке, Василий неожиданно натолкнулся на начальника эшелона — командира маршевого полка.

Гладко выбритый, со шрамом через всю левую щеку, командир выслушал просьбу Василия и сам помог ему взобраться в штабную теплушку.

— Подрезков, устрой-ка товарища! — приказал он своему вестовому.

…Проснулся Василий поздно ночью, ударившись головой о стенку вагона. Брякнули железные буфера, заскрежетали тормозные колодки, поезд остановился. В открытом люке мелькали звезды, лицо обдавало ночной прохладой, кругом слышались громкие голоса, топот ног.