Страница 8 из 47
Встречный бой, он самый тяжелый и бестолковый.
* * *
А потом увидели, как завертелся на месте и остановился танк, по которому они не стреляли.
- Второе орудие подошло, - понял Столяров. - Успели!
Возле развалюхи, куда лейтенант приказал поставить второе орудие, мелькали вспышки выстрелов.
И сразу стало легче. По-прежнему, выбивались из сил, волокли пушку, по-прежнему бегали за снарядами, и лейтенант Столяров ловил в перекрестие прицела танки... Но были уже не одни. А это совсем другое дело...
Но танки неумолимо приближались. Впереди шли оба "тигра". У этих лобовая броня такая, что ее и бронебойный из 57-миллиметровки не брал. Если бы в гусеницу попасть... Но такое, чтобы из орудия да в гусеницу - это только в кино бывает. Бой продолжался. Ничего еще не кончилось.
- Товарищ лейтенант, - закричал Малюгин. - Товарищ лейтенант, наши идуть! Поспели! В самый раз!
Столяров оглянулся. Точно, идут! С запада, наперехват немецким танкам, мчали "тридцатьчетверки". Вот и все. Для артиллеристов бой закончился. Придержали. И главное - без потерь.
* * *
Они остались возле орудия. Лица у всех были черными от пыли и копоти. И только у Столярова вокруг правого глаза, которым он прижимался к окуляру прицела, белел кружок. В остальном он ничем не отличался от солдат. Такая же почерневшая от пыли и пота гимнастерка, измятые, испачканные землей шаровары, серые, покрытые плотным слоем пыли сапоги. Вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем щеголеватого офицера, каким он выглядел всего полчаса назад. Ворот гимнастерки у лейтенанта расстегнут, ремень и портупея лежат на земле. Лейтенант Столяров без ремня и портупеи - такое не только Гольцев, но и знавший командира добрых полтора года Малюгин, видел впервые.
Невдалеке от лейтенанта устроился Гольцев. Опирался спиной на теплую, прогретую солнцем станину и блаженно улыбался. Настолько хорошо Гольцеву еще никогда не было. Такой бой - а он не сдрейфил. Наравне с Трибунским и Малюгиным воевал. И побили они эти танки. Вдрызг. Аж пять штук. Или четыре? Нет, все-таки пять. А сами все целы, никого даже не зацепило. И командир хороший, с таким не пропадешь.
Сбросив сапоги, растянулся на земле Трибунский. Закинул руки за голову, смотрел на легкие облачка, проплывающие в синем небе. Возможно, видел там что-то свое, такое, чего никто другой увидеть не мог.
У колеса на корточках сидел Малюгин и с удовольствием курил самокрутку.
Земля вокруг них была в густых оспинах от немецких снарядов. На припорошенной соломой темно-зеленой траве блестели золотом гильзы, валялись никому теперь не нужные серые шершавые ящики из-под снарядов. А над орудием, над дымившимся ометом, над разбитыми танками, над всем бескрайним полем стояла тишина: светлая, торжественная... Только после хорошего боя, во время которого все гремит и грохочет, во время которого глохнешь, и команды не столько слышишь, сколько угадываешь, можно понять, как это здорово, когда тихо. Настолько тихо, что можно услышать, как пролетела пчела, как стрекочет в траве кузнечик.
Трибунский поднялся, посмотрел на разбитые танки.
- Накрушили. Другого слова и не подберешь. На-кру-шили, - повторил он по слогам. - Хорошо звучит.
- Были танки и нет танков, - хихикнул Гольцев. - Железо, а горит. Я и не знал, что железо гореть может.
- Коптять, - поморщился Малюгин. - Вони от них много. Все кругом провоняли. Чего это фрицы в своих танках такое возять, что от них так сильно воняеть?
- Пусть коптят, главное - мы с вами металлолом заготовили. Я, в свои пионерские годы, никак не мог план по металлолому выполнить, - вспомнил лейтенант Столяров. - Мечтал, что когда вырасту, больше всех соберу. И вот, пожалуйста.
Все рассмеялись, как будто услышали что-то очень веселое и остроумное. А оно так и было: после боя, если жив остался, что ни скажешь - хорошо получается.
Потом лейтенант посмотрел на часы и сказал:
- Бой длился ровно семнадцать минут.
И опять все рассмеялись. Особенно весело Гольцев. Он, Гольцев, понял, что это лейтенант так шутит. Гольцев был уверен, что бой продолжался час, или два часа.
- Теперь понимаешь, Гольцев, - сказал, поднимаясь, Столяров, - какое это простое дело - бить фашистские танки. Только надо спокойно и аккуратно. Что мы видим сейчас перед собой?
- Подбитые танки, товарищ гвардии лейтенант, - Гольцев тоже поднялся с теплой земли.
- Нет, Гольцев, это не танки.
- Доброкачественный металлолом, - подсказал Трибунский.
- Совершенно верно, высококачественный металлолом для мартенов. Понял ты это, Гольцев?
- Понял, товарищ гвардии лейтенант!
- А раз понял, то будет из тебя, Гольцев, хороший пушкарь и настоящий гвардеец. Ну-ка, подойди сюда.
Гольцев подошел к лейтенанту.
- Давай, что ли, Гольцев, поборемся, - неожиданно предложил лейтенант.
Он обхватил Гольцева и попытался сделать подсечку. Но Гольцев был крупней Столярова, тяжелей и сильней его. Солдат устоял, обхватил свое непосредственное начальство, подтянул его к себе, немного пригнулся и, совершенно неожиданно, поднял над головой.
- Отпусти Гольцев! - кричал лейтенант, беспомощно и смешно размахивая ногами в воздухе. - Отпусти, а то хуже будет... Пять нарядов вне очереди! Трибунский, уйми этого бычка!
Трибунский бросился на выручку лейтенанту. Все трое упали на землю и барахтались там, пыхтя и покряхтывая.
А Малюгин покуривал самокрутку и с улыбкой смотрел, на то, как они возятся. Гольцеву было восемнадцать лет, Трибунскому и лейтенанту Столярову по девятнадцать, а Малюгину целых тридцать два года.
* * *
Всем взводом они ехали к штабу полка и вспоминали подробности короткого боя. А за машиной торжественно плыли оба орудия. Второе цепью привязали к первому. И сейчас это нисколько не портило гвардейского вида взвода. Цепь держала крепко, надежно.
На ящиках со снарядами сидел гвардии сержант Логунов в новых яловых сапогах. А Птичкин трепался.
- Это же совершенно разные вещи: сапоги и танки. Но теперь, благодаря нашему опыту, вполне можно написать большую научную книгу под названием: "Роль яловых сапог в истреблении фашистских танков". И раскрыть эту важную роль на конкретных примерах жизни нашего взвода. Профессор, я излагаю достаточно научно?
- Вполне научно, - подтвердил Трибунский. - Но взвод хочет знать, куда девались обмотки? Нехорошо получилось. Григоренко считал, что обмотки уже у него в сидоре и собирался подарить их после войны деду, который разводит телят, потому что этому деду нравиться привязывать телят обмотками...
- Учитель, имейте терпение, будет вам про обмотки, будет вам и про Григоренко. А пока не мешайте очевидцам, - после того, как они врезали по немецким танкам Птичкину необходимо было "разрядиться" и слушали его с удовольствием. - Добежали мы тогда до пушки и стоим... Потому что машины нет, снарядов тоже нет. Нет даже лейтенанта, который должен нами командовать. И что теперь делать с пушкой, без снарядов и без лейтенанта, никто не знает. Кругом шестнадцать. А если говорить по-научному: тупиковая ситуация. Коллектив должен сражаться, а он не сражается. Топчется на краю деревни и даже ствол у пушки направлен не на запад, как это положено, а совсем в другую сторону.
Больше всех беспокоился Гогебошвили. Потому что перевозку орудия должен обеспечить он, но машины нет. А народ собрался настырный: вполне могли заставить его вези пушку на себе. Особенно Огородников. Не знаю, чем Огородников занимался в своих Чебоксарах, но здесь, на фронте, у него привычка такая: перед обедом стрелять по фашистским танкам. Причем он уже пять или шесть дней эти танки не видел. А тут они сами в руки идут, и грех не воспользоваться. А с другой стороны, обстановкой очень заинтересовался командир полка. С высокого штабного крыльца он, правда, не спустился, но стал говорить о нашем взводе всякие нехорошие слова. Такие нехорошие, что нам всем, включая сюда и Григоренко, стало стыдно. Обстановка накалялась и следовало немедленно действовать. Но в пушке нашей, сами знаете, живого веса больше тысячи килограммов. Скажи, кацо: взялся бы ты лично, без помощи автомобильного транспорта, доставить на позицию орудие?