Страница 14 из 31
В избу, где помещался штаб Каппеля, прибежал запыхавшийся лазутчик. Ему удалось заколоть штыком красноармейца, везшего на передовые позиции красных под Свияжском телеграмму Ленина. Каппель прочитал телеграмму и сразу оценил нравственное, политическое и вдохновляющее значение ленинских слов для красных.
Каппель вышел на крутой волжский обрыв. Было все еще темно, сыро и знобко. На Левобережье мигала одинокими рыжими огоньками Казань. Каппель посмотрел на реку — скрытые обрывами, притаились пароходы адмирала Старка. А где-то, выше Верхнего Услона, может, совсем рядом, стоят балтийские миноносцы. По обоим берегам Волги, в сосняке, в неубранной пшенице, в ивовых зарослях, в перезревших травах лежат красные. Ни костров, ни стука, ни вскриков. Во всей этой полновесной, но болезненной тишине только сурово шумит волжская вода.
Каппель не знал, что до штурма Казани осталось тридцать минут...
В пять часов утра красная флотилия открыла ураганный огонь по Верхнему Услону, городским пристаням и судам адмирала Старка. В пять часов со стороны Красной горки пошли в наступление рабочие полки левобережных войск Пятой армии. В пять часов Владимирский и Петроградский полки, роты латышских стрелков и волжских матросов ринулись на штурм позиций полковника Каппеля. В этот же час на восточной окраине города Азинская группа завязала бой с белочехами, офицерским батальоном поручика Листовского...
Штурм Казани продолжался весь день. К вечеру красные захватили высоты Верхнего Услона, на левом берегу заняли Красную горку. Белая флотилия отступила от города и укрылась под береговыми обрывами Нижнего Услона...
8
Наступило 10 сентября...
Белые орудия чуть не в упор били по судам красной флотилии. Короткие молнии вырывались из-за складов и дровяных поленниц, офицеры стреляли с чердаков, из окон обывательских домиков — и пули вскидывали пенистые клубки волжской воды.
Буксиришко «Ваня», виляя между фонтанами взрывов, метнулся к пассажирской пристани «Кавказ и Меркурий». Маркий прыгнул на дебаркадер, за ним повалили матросы. Буксир отскочил от пристани, уступая место «Ольге» и «Коноводу». Раздались крики ярости, восторга, отчаяния — их тут же приглушил зловещий треск пулеметов.
Полосатые тельняшки мелькали перед Маркиным, прятались за штабелями мучных мешков, выбегали на берег и падали подкошенные. Мимо Маркина проскочила Лариса Рейснер с растрепавшимися волосами, с гранатой, зажатой в кулаке. Пуля, сдернув с головы Ларисы платок, швырнула его на песчаную отмель. Маркий потерял Рейснер из виду.
За штабелями раздался взрыв. Густое облако муки взвилось над Маркиным, и вражеский пулемет замолчал. «Вот это баба!» — присвистнул Маркин и кинулся было вперед, но отступил, укрылся за железную бочку. На матросов, на Маркина беглым шагом двигались офицерские цепи.
Маркин оглянулся. «Олень», проскользнув между канонерками, приближался к берегу. «Скорей же, скорей!» Маркин ждал долгое мгновение, пока «Олень» разворачивался правым бортом. Маркин невольно вобрал голову в плечи, сжался за бочкой.
Торопливо, зло, весело заработал пулемет на «Олене». Перегоняя его, заговорили второй, третий... Широко шагающие офицерские цепи распались. Маркий прыгнул через бочку, вскинул наган. Побежал вперед, чувствуя тяжелое дыхание, слыша за собой грузный топот матросов...
— Только бы не искрошить своих! Только бы не подрубить. — Серега Гордеев выбросил пустую ленту, вставил новую. — Сева, — окликнул он Вишневского. — Сева, давай!
Увидел красное, вспухшее лицо приятеля, прильнувшее к пулемету. «Он тоже боится подрезать своих». Гордеев опять нажал на гашетку «максима» и вдруг почувствовал, что рядом Вишневского нет. Он повел глазами по берегу и узнал широкую полосатую спину друга. Бросив пустой пулемет, Вишневский мчался к белому офицеру, вскидывая на ходу охотничий нож.
Гордеев, ухватив единственную гранату, кинулся за Вишневским. Над ним повизгивали пули, и почему-то казалось — каждая пуля предназначена ему. Гордеев мгновенно растратил свое душевное равновесие. Ярость рукопашного боя стала его яростью, чужие стоны и проклятия вырывались из его глотки.
Гордеев забежал за угол склада. Он увидел, как орудие белых методично стреляло по кораблям красной флотилии. Номерные деловито подносили снаряды, артиллерист спокойно ждал команды. Молоденький прапорщик покрикивал рыженьким тенорком:
— Па са-вец-кой влас-ти — агонь!..
Сжимая потную гранату, Гордеев дико смотрел на прапорщика, слышал его щупленький голосок. Это был голос гордеевского врага, слова, произносимые им, подавляли для Гордеева все грохоты боя. Его до сих пор бессмысленная ярость обрела, наконец, осязаемую форму, стала цельной и ясной.
— Па ка-мис-сарам — агонь! — повторил прапорщик.
— Ах ты, гнида! — Гордеев с острым восторгом ненависти швырнул гранату в зеленую спину прапорщика.
...Азин дернул поводья, пришпорил гнедого горбоносого кубанца. Повернул голову к полусотне всадников: поварам, санитарам, связистам — единственному своему резерву, своему обозу.
— За мной, орлы, за мной!
В смрадном дыму мелькали магазины, дворянские и купеческие особняки. Перед Азиным возникла гигантская бронзовая фигура Державина, вросшая в красный гранит. Азин промчался мимо, вскинув холодно и сухо блестевшую шашку. Все, что называется самосохранением или страхом, померкло в нем. Все было придавлено новым, необычным «рефлексом цели». Целью являлся Казанский кремль. Перед целью этой не существовало ни страха, ни боли, ни гнева — было лишь ощущение огромного физического препятствия, которое необходимо как можно скорее преодолеть.
— За мной, за мной, за мной!— надрывался он, видя всеобщее стремительное оживление.
«Обозники» врезались в скопище белых. Азин взмахивал шашкой, нанося во все стороны удары, сам увертываясь от чьих-то ударов. С балкона соседнего дома в него выстрелили — острая боль вспыхнула в локте левой руки. Как ни странно, боль придала Азину новую силу. Он даже не заметил, что кто-то бросил гранату — балкон с офицером обрушился на тротуар. Подавляя боль в руке, Азин рывком послал своего кубанца вперед.
Горящий, визжащий, воющий бесконечный коридор улицы кончился. Перед Азиным открылись белые стены с зияющим полукругом ворот. В дымной перспективе надвигалась башня Суумбеки...
Кремль оказался пустым. Генерал Рычков со штабом бежал на пароходы адмирала Старка. Белая флотилия, потеряв половину судов, ушла вниз по Волге, а потом повернула на Каму.
Полковник Каппель со своими батальонами отступил по правому берегу к Симбирску.
9
Казань праздновала освобождение.
Хотя все население и бойцы азинской группы второй день тушили пожары, убирали убитых, расчищали улицы и площади от завалов, Казань торжествовала победу. Гремели военные оркестры, над городом лился могучий поток колокольного звона. В Кремле, на площади, перед башней Суумбеки, толпились люди — ожидался митинг. Все повторяли имена Владимира Азина и Николая Маркина. У шаткой трибуны Азин и Маркин впервые увидели друг друга. Грязные и потные, они все же сияли, и улыбались, и казались свежими от зеленой своей юности.
— Целуй руку врага, если не можешь ее отрубить! Казанские попы встречали белых малиновым звоном. Вернулись красные — и для нас такой же перезвон. Великолепна диалектика поповского лицемерия!— раздался мягкий, искрящийся иронией женский голос.
Азия обернулся. У трибуны стояла молоденькая женщина. Высокие, со шнуровкой ботинки, пестрая юбка, гимнастерка, подпоясанная солдатским ремнем, метили юную красоту женщины строгостью гражданской войны.
— Кто это? — спросил Азин у неистового комиссара.
— Ты не знаешь Ларисы Рейснер?
Лариса уже подходила к ним, протягивая маленькую ладонь. Серые глаза остановились на Азине; он смутился под этим светлым, проницательным взглядом.
— Вы сегодня — как рыцари Революции, — улыбнулась Рейснер милой улыбкой. — Слышите, как приветствуют нас попы?