Страница 17 из 64
Однако, как выяснилось, Вильям радовался напрасно. Сокращение настилов ткани не привело к желаемым результатам. Вдвоем с Константином Ивановичем они успевали подготовить чертежи выкроек, пока работницы настилали ткань, но сам процесс раскроя затягивался — столы оказывались надолго занятыми, и настильщицы простаивали без работы. Простои в раскройном цехе сразу сказались в швейных цехах — там женщины почти каждый день по часу сидели без работы. Швейные цехи забили тревогу в плановом отделе. «Девяносто четыре процента!» — глухо донеслось до администрации. Тогда и начался второй раунд, в котором Количество победило Качество с явным преимуществом.
Как выразился Константин Иванович — так к нему обращался директор и поэтому другие коллеги — кто шутя, кто всерьез, стали именовать его так же, хотя у латышей вообще не принято обращение по отчеству, — он был длинной затычкой. Вильям не понял, что это значит — длинная затычка. Константин Иванович долго и подробно объяснял, что в старые времена у пивных бочек не было кранов, зато были два отверстия: большее — для большой затычки, а меньшее — для слива. Его-то и затыкали длинной затычкой — длинной и тонкой палкой почти на всю длину бочки, чтобы сила бродящего пива не выбила во время слива.
— Так вот я в «Моде» как раз и есть длинная затычка, — говорил он. — Когда дети израилевы уселись в самолеты, меня уговорили на пару месяцев сделаться такой затычкой — поработать начальником раскройного цеха до тех пор, пока найдется кто-нибудь помоложе. А дома сидеть мне к тому времени надоело, — Константин Иванович был пенсионером, хотя во выправке, манере одеваться и жизнелюбию этого сказать нельзя было. — Ну, а теперь этот срок уже давно вышел, и мне снова захотелось на печку.
Константин Иванович — местный поляк, одинаково хорошо говорил на трех языках, о новостях в мире узнавал из сообщений варшавского радио, в обеденный перерыв неизменно играл в шашки с завскладом — такой же длинной затычкой, и тоже собиравшимся обратно на печку, но пока только на словах, а не на деле.
Константин Иванович производил впечатление человека, который за свою жизнь уже успел сделать все, и теперь не знает, чем заняться в оставшееся время. Еще до войны он построил в Пардаугаве солидный дом, сын его работал старшим научным сотрудником в железнодорожном институте и писал докторскую диссертацию, дочь была замужем и довольно удачно, сам он имел большую пенсию. Когда Вильям увидел сшитый им пиджак, он сразу понял, что имеет дело с классным мастером, который, может, если и не поспевает за капризами моды, зато работает основательно, с любовью. Как настоящий мастер Константин Иванович на массовую продукцию смотрел с усмешкой: он вообще немного свысока относился к людям, которые носят купленные в магазине костюмы. Он был убежден, что на человеке даже идеального сложения такой костюм не сидит как положено, хоть где-нибудь да морщит. Отношение к массовой продукции вообще определяло отношение Константина Ивановича к работе в «Моде».
— Чего ты переживаешь, — с искренним недоумением спрашивал он Вильяма, — какая разница: чуть больше или чуть меньше размер массового костюма? Какое покупателю дело до размера, ведь он примеряет в магазине!
Но Вильям переживал. После долгих лет, проведенных в дурмане, он жаждал работать. Ему доверили цех, и он хотел превратить его в образцовый.
Он считал, что начинать ему следует с обновления цехового хозяйства.
— На каждой порядочной фабрике имеется лекальщик, — заявил Вильям главному инженеру, — человек, который вместо изношенных лекал делает новые и в соответствующих инстанциях их утверждает.
— Да ну? — Инженер угрюмо усмехнулась. — Вот так новость!
— И нам такой человек необходим! — Вильям не уловил иронии.
— У нас, товарищ Аргалис, такой человек уже есть. Ваша симпатия и секретарша директора в одном лице. Ирена. Может вы знаете?
Глава 8
Инженеру Валентине Мукшане давно перевалило за тридцать, одевалась она со вкусом и в дорогие вещи. Жила одна, а в таком возрасте это уже порождает комплексы: во-первых, делала вид, что мужчины ей абсолютно безразличны и что ее интересует только работа; во-вторых, каждому мужчине на фабрике в своем воображении она приставила по хорошенькой работнице и ко всем им относилась едко. Она очень переживала свое одиночество и не видела из него выхода.
Валентина выросла в многодетной католической семье, где была старшей дочерью. Уже в пятнадцать лет она покинула живописные озера Латгалии и перебралась в Ригу. Чтобы остальным братьям и сестрам досталось на завтрак и ужин по лишнему куску.
Для завоевания столицы она имела трудовую закалку, какую получают деревенские дети, ситцевое платье, привлекательную фигуру почти созревшей женщины и кусок сала для того, чтобы задобрить дальнюю родственницу, у которой она надеялась получить кроватное место.
Все устроилось очень удачно — у родственницы в кухне стоял обтянутый зеленой материей узкий матрац, который она именовала «кушеткой». Еще у нее была большая скука. Проживание такой девчонки обещало известные перемены, разнообразие и сиделку на случай болезни — родственница была уже в том возрасте, когда можно слечь в любой день.
Валентина пошла работать ученицей в швейную мастерскую неподалеку от дома родственницы, — Рига пугала девушку своими просторами, вокруг рассказывали всякие страсти о кражах, грабежах, о том, что из людей варят мыло, и не без основания: это была послевоенная реакция. Валентина сразу же решила, что выходить из дому будет только на работу и в костел, ну, разве что когда сходит в кино: о трофейных фильмах она слышала много восторженных отзывов.
Валентина с детства привыкла к мысли, что работать придется всю жизнь — ни на минуту в ее голове не могла возникнуть мысль о праздной жизни. Она уже изведала, хоть и понемногу, всех тяжелых крестьянских работ и теперь знала, что от них грубеют руки. Поэтому ее практический ум привел ее не на завод, а в швейную мастерскую, где ее приняли ученицей со смехотворно низкой зарплатой. Валентина все время не упускала из виду одно обстоятельство — вдруг придется возвратиться в деревню, тогда она сможет работать портнихой. Реклама «училась в Риге!» тогда будет иметь немалое значение.
Швейная мастерская находилась тогда в помещении, где теперь был раскройный цех. Валентина во всем очень старалась, и все-таки часто вся в слезах выбегала во двор и плакала за конюшнями, потому что всегда находился желающий разыграть простодушную деревенскую девушку или какой-нибудь болван ко всеобщему удовольствию и веселью подтрунивал над ее латгальским выговором. Она изо всех сил старалась научиться правильно произносить слова, поэтому такие шутки были особенно обидны.
По воскресеньям вместе с, родственницей они ходили в костел. Зная об отношении окружающих к религии, на работе об этом она никому не рассказывала. Костел был большой, прихожан много, но в основном это были пожилые люди или совсем маленькие дети, которых женщины приводили с собой — в отличие от Латгалии молодежи здесь не было видно.
В католические праздники, бывало, семья Мукшанов отправлялась в Краславу в храм Святого Людовика, где алтарь был расписан Яном Матейко. Рижский костел не мог равняться с храмом ни алтарем, ни пышностью богослужений. По какой причине Валентина вскоре перестала ходить в костел, никто не мог бы сказать, даже сама она. Может потому, что и родственница ходила туда в основном для того, чтобы узнать кое-какие новости, а вовсе не из религиозных убеждений, а может потому, что Валентина пошла учиться в вечернюю школу, в шестой класс, и у нее, наконец, появились подружки-одногодки. Но смело можно утверждать: антирелигиозная пропаганда не вправе записать в свой актив вероотступничество Валентины, ведь она умела только повторять: «Бога нет!» — а на вопрос, есть ли черт, отвечала уклончиво.
К тому времени, когда Валентина кончала начальную школу, она уже почти свыклась со столицей. Потом поступила в техникум. На вечернее отделение.