Страница 10 из 64
В то время почти в каждом доме имелась по меньшей мере пара пистолетов да ящик с гранатами, некоторые могли бы даже на своей повозке установить пулемет, ну а кто не имел ничего подобного, мог в лесу набрать этого добра хоть целую корзину. И все же мужики не рисковали вооружаться: дороги часто патрулировались также чекистами, и в таком случае поездка в Ригу могла закончиться на пять тысяч километров восточнее.
И вот в такую трудную пору ко двору хорошо ухоженного хозяйства, взметнув пыль столбом, подрулил грузовик — из кабины вылез молодой энергичный человек.
— День добрый! — весело поздоровался он.
— День добрый, день добрый! — сдержанно отвечал хозяин. До сих пор ему доводилось встречаться только с такими «доброжелателями», которые не прочь что-нибудь отобрать.
— Не продадите ли картошки? — Цауна приготовился к элементарнейшей спекуляции — купить за рубль, продать за два.
Продать? Почему бы не продать? Только деньги давай! Стоп! Но зачем возить картошку, если можно возить мясо? Жена!
Грей воду, свинью будем резать! Сын, беги за Юлием, у него легкая рука! Вы, водитель, присаживайтесь, закусите, а картошку я вам даром отдам! Только отвезите свинину на базар!
Потом уже в волостях, которые взялся опекать, он появлялся поочередно по четвергам. Накануне в среду хозяйства оглашал предсмертный визг свиней, а в четверг вечером в его честь устраивали вечеринку с грампластинками фирмы «Бэллакорд» и застольными песнями, в пятницу он раздавал то, что просили привезти из города, и загружал машину, ну а в субботу с утра хозяева свиней подряжали на базаре рубщиков мяса. Дело наладилось настолько, что теперь уже пассажиры, узнав, в какую волость поедет Цауна, собирались возле его дома, но доход от них по сравнению с остальной прибылью был небольшим — мелочишка на обед, чаевые.
И вот теперь Зутису прежде всего предстояло начать ремонт грузовика «Оре! ВШг»: он работал на газогенераторе, а, когда нельзя было достать бензин, в кузов закидывали несколько мешков с сухими деревянными чурками и пилу на случай, если их не хватит. Так смело можно было пускаться в путь — лесов и пассажиров по дороге еще хватало, пильщики найдутся.
Потом настал черед легковушек. У него было два «фиата», «ТороПпо» и «Ва1М1а» — и пятиместный «мерседес», который выглядел так, словно сам уютно погрузился в свои комфортабельные сиденья.
Глава 2
Отец Цауны был сухой, сгорбленный старик с хромой ногой. Еще во время оккупации он работал грузчиком на товарной станции. Однажды при разгрузке вагона ему на ногу свалилась бочка с маслом. После этого он был зачислен в инвалиды. Будучи ломовым извозчиком, первую мировую войну он прошел пулеметчиком, но когда белые латыши начали воевать с красными, ловко исчез со сцены. В Ригу он приехал в начале двадцатых годов: ломовой извозчик имел телегу на резиновом ходу и нанялся на погрузочные работы — Красный крест Латвии посылал помощь голодающим жителям Поволжья. Рига для него была землей обетованной, он рассчитывал на то, что здесь сбудутся его честолюбивые мечты, ибо чего тогда в конце концов стоит пропаганда равенства и братства — в окопах он кое-что слышал об этом — по сравнению с собственной конюшней, десятком лошадей и извозчиками, которым ты по субботам выплачиваешь жалованье.
На гулянье пожарников Гризинькална — Цауна возил туда в буфет пиво — этот еще в недавнем прошлом деревенщина познакомился с хрупкой девушкой небольшого росточка. Она рассказала, что ее отцу принадлежит контора ломовых извозчиков, и Цауна не мешкая сделал ей предложение. Она, правда, не сказала, что контора отца в одних долгах, а в доме не наскребешь и двух латов наличными. У жениха от радости так дух перехватило, что известие это на некоторое время усыпило даже природное крестьянское недоверие к хитрым горожанам. К тому же отец невесты носил белый пикейный жилет, часы с золотой цепочкой на животе, и ломовику это показалось надежной гарантией.
Он проглотил эту наживку и только потом почувствовал, что нарвался на острый крючок, привязанный к крепкой леске. Не прошло и года, как извозчичья контора тестя развалилась под молотком на аукционе. И все остальное тоже: постройки, инвентарь, лошади и фамильная золотая цепочка.
Энтузиаст-деревенщина хотел схватить оглоблю и огреть ею аукциониста: «Где деньги, обещанные мне в приданое?»
Однако с женой ему повезло — после свадьбы она не стала корчить из себя светскую даму, а усердно взялась за работу. Хоть и была невелика ростом, но упорная, выносливая. Разорение отца сделало ее болезненно бережливой — Цауны годами, не покупали дров, жена приносила из Бикерниекского леса сучья и шишки, соседи даже прозвали ее Хворостинкой. Не дай бог, если кто-нибудь что-то покупал у нее или продавал ей! Своим нытьем, слезами и долгим торгом она доводила несчастного до того, что он бросал свой товар и убегал. А женушка собирала сантим к сантиму, сантим к сантиму. Сто сантимов — один лат. Других недостатков у нее, кажется, не было. Убогий домик всегда был опрятным, во дворе полным-полно цветов, а в огороде — ни одной сорной травинки.
Бережливость жены позволяла мужу быть немножко расточительнее, чем другие извозчики, поэтому, обедая в столовой, он всегда брал порцию пивных сосисок побольше, чем остальные его товарищи, от этого росла и его самоуверенность — как только начинались какие-нибудь разговоры, он всегда ругал правительство за высокие цены на овес.
Цауна-отец хромал по двору, опираясь на палку, и мешал Зутису работать. Он всегда подкрадывался сзади и как надзиратель следил, не бездельничает ли Зутис; или приносил где-нибудь подобранную гайку, бросал в ящик для инструментов, и приговаривал:
— Достанется тому, кто вещи разбрасывает! Ужо я поймаю!
Хотя и так было ясно, что на такое способен только пролетарий Зутис — только он может это сделать, да и делает он это сознательно, чтобы разорить хозяина.
Во время войны Цауны всплыли на поверхность, как кружочки жира всплывают в закипающем супе.
Еще за несколько дней до приближения линии фронта к Риге Цауна был всего лишь калекой, который хлебал чечевичный суп и трясся за свою припрятанную лошаденку. Но однажды ночью, когда артиллерия громыхала уже совсем близко, а советские самолеты густо «развесили» над городом «свечки», к нему примчался извозчик Сайсмакс, который жил недалеко от центра, поэтому припрятать лошадь ему не удалось.
— Уехал Ринтелис, — поведал он. — Удрал в Германию.
— Ну и что?
— Запрягай, нечего чтокать! У него в сарае полным-полно досок!
— М-м-м-м, — замычал Цауна. Доски ему были нужны, но и страшно тоже было. — А вдруг он вернется?
— Не вернется. Его зять жидов расстреливал.
— М-м-м-м… Как бы не вляпаться в дерьмо… — Но в уме уже прикидывал, в какую телегу запрягать.
— Скажу, что эти доски он мне перед отъездом отдал.
— Ладно, тогда поехали…
Сарай даже не был заперт. Они увезли три воза.
— Хорошо, что мы приехали, иначе забрал бы кто-нибудь другой, — сказал Сайсмакс для самооправдания.
— Конечно! — согласился приятель.
Никогда до сих пор ничего чужого они не брали, но в это утро, когда последние доски были уже погружены, они с жадностью глядели на другую сторону улицы, где в глубине, за большим старым фруктовым садом виднелась рыжая стена большого особняка. В нем жил директор какого-то департамента.
— Этот тоже, наверно, драпанул…
— Там, поди, дворник, сволочь, все подгреб.
— Нет, кажись, и дворник исчез… Да ведь он и не жил здесь. Моя старуха все разнюхает.
Следующей же ночью они взломали дверь черного хода в особняк и, спустившись в полуподвал, очутились в просторной кухне.
Выключатель находился у самого дверного косяка.
Такой большой кухни Цауна никогда раньше не видал — больше, чем весь его дом. Над плитой, на белой кафельной стене, висели начищенные до блеска кастрюли, и сверкали одна ярче другой.
Цауна и Сайсмакс стояли, сраженные порядком, в каком тут все было оставлено. Казалось, что кухарка лишь ненадолго вышла куда-то — в погреб или в кладовую. Нигде не было ни пылинки. Они никак не могли сообразить — что бы здесь взять. Сайсмакс сунулся в овощной погреб — дверь его выходила прямо на кухню, — там лежала только горсть высохших морковок. Даже директора департамента война, оказывается, не баловала продуктами.