Квинт Лициний 2

- Эээ... Раз хлопчатник, значит Николай Иванович?

Он с одобритением посмотрел на меня:

- Молодец. Да, он. Быть его учеником, это, знаете ли, накладывает, да. Я стараюсь быть в курсе науки вообще, смотреть широко. Но такого не слышал, нет.

- Понимаете, Давид Вартанович... Это как в доме повешенного не принято говорить о веревке, так же и в храме современной науки не любят вспоминать о Гёделе. Его теорема о неполноте ничуть не сложнее для популяризации, чем теория относительности Эйнштейна, но популярности не наступило. Может быть, потому, что люди все еще хотят надеяться, что кто-то, наконец, скажет им всю настоящую правду - сиречь истину? А нет ее больше. Светлая ей память, она была так красива и так страшна, но поиск ее был так велик.

- Может, какая-нибудь ошибка? - с надеждой спросил мой спутник. Мы остановились на широкой лестничной площадки у огромного, метров пять в высоту, окна. Давид Вартанович переводил дух, пытаясь справиться с одышкой.

- Да вряд ли. Уже почти пятьдесят лет минуло. Два поколения математиков перепроверяло. Это ж не синхрофазотрон, тут только лист бумаги да карандаш надо. Кстати, ситуация с этим кризисом очень на физику похожа. Ну, помните, все эти настроения конца прошлого века, что все уже открыто и известно, осталось по углам немного разгрести? А из тех углов как повалили, то квантовая физика с ее принципом неопределенности, то теория относительности Эйнштейна? Вот и в математике так же было тогда. Уже все, финишная прямая, почти полная ясность в основах. Вот-вот, и будет создана самоочевидная аксиоматика, из которой на основе однозначной логики будет расти весь куст человеческого познания. Рассел как раз написал фундаментальный трактат "Principia Mathematica", чтобы, значит, навести полный и окончательный порядок в математике. Так, чуть-чуть небольшие неясности остались, кое-где подрихтовать - и все. Первым из великих, кстати, Гильберт заподозрил недоброе. Ну, право, это ж не зер гут, когда из парадоксов, обнаруженных в теории множеств, без всякой логической ошибки можно вывести, что "1 = 2"! Риманы еще всякие хулиганят, попрекают недоказанностью пятого постулата Эвклида. Непорядок. И Гилберт в ответ составил целую программу исследований для будущих поколений. Если бы ее выполнили, то, в частности, доказали бы, что полнота мира принципиально познаваема. А Гёдель взял и доказал обратное! И этим закрыл век Просвещения. Все. Мы никогда не познаем весь мир.

­- Это... Это сильное утверждение, - он внимательно посмотрел на меня. - Как бы это вам, Андрей, сказать... Не надо его говорить здесь громко, да.

Я улыбнулся:

- Понимаю. Эта непознаваемая область - бальзам для теологии и мистицизма. А уж если вспомнить другие подвиги Гёделя... Он же работал бок о бок с Эйнштейном, на одной кафедре в Принстоне, был одним из немногих, кто тогда полностью разобрался в теории относительности. Так вот, он, разобравшись, доказал, что в рамках этих уравнений можно построить космологическую модель с замкнутым течением времени, где удаленное прошлое и удаленное будущее совпадают... Фактически он показал принципиальную возможность путешествия во времени, и пока это никто не опроверг. Просто отодвинули в сторону и забыли. А как вам его слова о том, что "время является величайшей иллюзией. Когда-то оно перестанет существовать и наступит иная форма бытия, которую можно назвать вечностью"?

- Да... Хорошо сказано. О! - он звучно хлопнул себя по лбу. - Хех... Молодой человек! Ну, вы меня и запугали со своим Гёделем. Сразу и не сообразил... Ленин ведь говорил о непознаваемости материи. Как там... "Процесс человеческого познания бесконечен, как бесконечна вечно развивающаяся материя, поэтому человек не может выразить объективную истину сразу, целиком, абсолютно". Вот! Уф... Ладно, пошли, - он измерил взглядом оставшийся нам высокий пролет и решительно двинулся на приступ.

Наш путь закончился в огромном длинном зале. Высоченный, на два этажа, потолок. Вдоль стен, упираясь в идущую по кругу резную ограду внутреннего балкона, пристроились ярусы старинных книжных шкафов. Ряды таких же старых столов поперек зала взывали к солидности своими обтянутыми черной кожей столешницами. Неяркий свет приплюснутых светильников пробивался сквозь матированное зеленоватое стекло на раскрытые книги недетских форматов. Читальный зал, сердце библиотеки, был заполнен примерно наполовину.

- Алина, - директор БАНа подошел к женщине-регистратору, - оформите молодому человеку читательский билет. Бессрочный.

Он повернулся ко мне:

- Давайте, Андрей, дерзайте. Мой учитель часто повторял: "Батенька, жизнь слишком коротка, нужно спешить". Так что вы все делаете правильно. Удачи вам, терпения и характера, - он посмотрел куда-то сквозь меня и со вкусом сказал, - вечность... Эх, что вы, молодежь, можете в этом понимать...

Я провожал уходящего старика взглядом и думал, что зря, ох, зря я только что качнул информационный пакет про профессора Тер-Аванесяна. Вот зачем, зачем мне было знать, что через полтора года его сердце не выдержит?

Повернулся к женщине и, через силу улыбнувшись, представился:

- Соколов. Андрей Соколов.

Понедельник, 03 октября 1977, день

Москва, пл. Дзержинского

- Нет, ничего нового, - напоминающий добродушного бегемотика криминалист огорченно покачал головой, - чернила и бумага стандартные, почерк тот же. По микромаркировке - конверт куплен в центре города, в Невском районе. Микромаркировка тетрадных листов та же. Пыльцы нет, так и не сезон. Перхоти заметно меньше, так опять же - тепло еще, шапки не носим... В общем, дополнительных зацепок не появилось.

Жора огорченно вздохнул, поднимаясь со стула:

- Жаль, Лазарь Соломонович, очень жаль... Ну что ж, будем цедить сетями воду дальше, до посинения, пока не зацепим.

Бегемотик задумчиво погрыз дужку очков и, чуть поколебавшись, добавил:

- Мысль у меня тут, Жора, появилась. Если операция важная и долгосрочная, и вы ожидаете появления новых писем, то можно попробовать нестандартный вариант...

Минцев скользнул на стул обратно и с укоризной заметил:

- Как вы могли, Лазарь Соломонович, даже на минуту представить себе, что я могу заниматься не важной работой? - И, посерьезнев, добавил, - очень важная, очень, поверьте. И, полагаю, письма еще будут.

- Тогда смотрите, Жора... По конвертам, как мы поняли, в данном случае точно район не определить, ни по микромаркировке, ни по местам вбрасывания. Но и покупают их часто на ходу, в случайном месте. А вот баночку чернил, заметьте, обычно берут недалеко от дома, правильно? Вот вспомните, где вы обычно покупаете чернила?

- Хм... - Жора наморщил лоб, припоминая. - А ведь верно, я всегда в канцелярке около дома беру.

- Вот! - палец-сарделька возделся к небу. - А почему?

Минцев задумался, потом неуверенно предположил:

- Эээ... Чтоб уменьшить вероятность случайного расплескивания в портфеле?

- В точку! Именно! Флакончик не герметичен и, если потрясти, то пара капель может вытечь при неплотно закрытой крышке. А это - неприятно. И, заметьте, молодой человек, впрок чернила обычно не запасают. Сколько вы берете за раз? Один флакон? Два?

- Один, Лазарь Соломонович, один, - кивнул Жора.

- Вот! Почерк там высоконаработанный, а это значит, что пишет этот человек регулярно и в немалых объемах. Так что, скорее, за квартал флакон уходит, да... - криминалист откинулся на спинку стула и, победно поглядев на Минцева, выложил, - я тут вспомнил байку, что мой учитель рассказывал. Якобы в 1934 году на семнадцатом съезде партии каждому делегату в чернильницу на его месте были налиты чернила с индивидуальным составом присадок. А после голосования по результатам экспертизы бюллетеней выявили тех, кто проголосовал против Сталина. Смотрите, Жора, а что, если попробовать сделать такие специальные партии чернил для Ленинграда и, заменив ими обычные, реализовывать в привязке к строго определенным кустам продаж, а?