Уже мертва

– Гэбби, ты не звонила мне почти три недели. Почему...

– Я не могла. Я... кое-чем была занята. Темпе, мне нужна твоя помощь.

Раздался приглушенный шум: по-видимому, она переложила трубку в другую руку. По звукам игравшей где-то вдали музыки, чьим-то голосам и какому-то металлическому стуку я поняла, что она звонит из увеселительного заведения. Я отчетливо представила ее у телефонного аппарата, вглядывающейся в окружающих людей беспокойными, испуганными глазами.

– Где ты?

Я взяла ручку из кучи рассыпавшихся на моем столе письменных принадлежностей и принялась крутить ее в руке.

– В ресторане. "Чудесная провинция", на углу Сен-Катрин и Сен-Лоран. Приезжай и забери меня, Темпе.

Шум на заднем плане усилился. Голос Гэбби звучал все более встревоженно.

– Гэбби, у меня был ужасно тяжелый день, а ты всего в нескольких кварталах от своего дома. Может...

– Он собирается меня убить. Я больше не в состоянии удерживать ситуацию под контролем. Мне казалось, я справлюсь одна, но это невозможно. Я должна спастись. С ним не все в порядке. Он опасен. Он...

Ее голос все повышался, и я поняла, что с Гэбби вот-вот случится истерика. Неожиданно она замолчала, договорив последние слова по-французски. Я перестала крутить ручку и, глянув на часы, выругалась про себя. Было пятнадцать минут десятого.

– Хорошо, примерно через четверть часа я подъеду. Жди. Я остановлюсь на Сен-Катрин.

Мое сердце неистово колотилось, руки дрожали. Я выскочила из офиса и, практически не чувствуя ног, помчалась вниз. Я ощущала себя так, будто залпом выпила подряд восемь чашек крепкого кофе.

7

Я в волнении ехала домой. Стемнело, но город ярко освещали огни. Окна домов в районе, окружавшем здание полиции провинции Квебек со стороны востока, сияли мягким светом, тут и там вечернюю тьму разбавляла мерцающая телевизионная синева. Люди сидели на балконах, на ступенях крылечек, на вынесенных во дворы стульях. Болтали, потягивали прохладительные напитки, наслаждаясь обновляющей вечерней прохладой после жаркого дня.

Я завидовала их уюту, жаждала поскорее вернуться домой, съесть вместе с Берди бутерброд с тунцом и лечь спать. Естественно, мне хотелось убедиться, что с Гэбби все в порядке, но я была бы рада, если бы домой она все же поехала на такси. Меня пугала перспектива наблюдать ее истерику. Я чувствовала облегчение, дождавшись наконец от нее звонка. Страх за Гэбби. Раздражение, вызванное необходимостью ехать в Мейн. В общем, во мне все смешалось.

Я поехала по Рене-Левеск, затем свернула направо, оставляя позади Китайский квартал. В этом районе почти все магазины были уже закрыты, владельцы последнего открытого упаковывали что-то в коробки и вносили вовнутрь рекламные щиты.

Передо мной лежал Мейн, тянущийся вдоль бульвара Сен-Лоран к северу от Китайского квартала. На Мейне полно магазинчиков, бистро и дешевых забегаловок. Сен-Лоран – его главная коммерческая артерия. Отсюда он лучами расходится в стороны, превращаясь в сеть узких улочек, застроенных убогими домишками, что сдаются по низким ценам. Французский по темпераменту, Мейн всегда представлял собой многокультурную мозаику, в которой сосуществуют, но не смешиваются, подобно отчетливым запахам из магазинов и булочных, разные языки и этнические группы. Сен-Лоран от порта до самой горы заселяют итальянцы, португальцы, греки, поляки и китайцы.

Когда-то Мейн считался в Монреале основной перевалочной станцией для эмигрантов. Вновь прибывшие, привлеченные дешевым жильем и близостью соотечественников, поселялись именно здесь для изучения канадских обычаев. Входя в незнакомую культуру, они держались вместе и оказывали друг другу всяческую помощь. Некоторые из них, выучив английский и французский, добивались определенных успехов в делах и переезжали в иные районы. Другие оставались здесь – может, потому, что чувствовали себя увереннее в уже привычной обстановке, или просто были не в состоянии начинать новую жизнь. Сегодня это скопление консерваторов и неудачников пополнилось отрядом разложившихся элементов и хищников – людьми, отверженными нормальным обществом, и теми, кому поиздеваться над другими доставляет удовольствие. Посещают Мейн и аутсайдеры – с разными целями. Кому-то нужно закупить оптом партию какого-нибудь товара, кому-то – съесть дешевый обед, напиться или позаниматься сексом.

Сен-Катрин образует южную границу Мейна. Здесь я повернула направо и подъехала к обочине, у которой мы с Гэбби останавливались вот уже больше двух недель назад. Сейчас было не очень поздно, и проститутки только начинали выстраиваться вдоль дороги. Байкеров я не увидела.

Наверное, Гэбби уже давно меня ждала. Когда, остановив машину, я взглянула в зеркало заднего вида, она, прижимая портфель к груди, чуть не летя от страха, бегом пересекала дорогу. Так бегают все взрослые: чуть согнув ноги, наклонив голову. Сумка Гэбби, висевшая у нее на плече, болталась в такт ее неестественно быстрому шагу.

Обогнув машину, она забралась внутрь, закрыла глаза и сжала кулаки, чтобы не дрожали руки. Ее грудь вздымалась. Было понятно, что прийти в себя стоит ей неимоверных усилий. Я никогда не видела Гэбби такой, поэтому испугалась. Преодолевая многочисленные жизненные кризисы, Гэбби нередко драматизировала ситуацию, но ни одна из предыдущих бед моей подруги не приводила ее в подобное состояние.

Некоторое время я молчала. Было тепло, а у меня по коже бегал морозец. Дыхание сделалось частым и прерывистым. Откуда-то с улицы раздался автомобильный сигнал. Какая-то машина остановилась рядом с проституткой, тут же запевшей что-то обольстительным голосом. Ее речь летела в ночь, словно игрушечный самолет: то плавно повышаясь, то понижаясь, то петляя, то двигаясь по спирали.

– Поехали.

Гэбби сказала это настолько тихо, что я едва расслышала. Дежа-вю.

– А ты не хочешь объяснить, что происходит? – спросила я.

Она подняла дрожащую руку, но тут же опустила ее, прижимая к груди. Я чувствовала, что откуда-то с противоположной стороны улицы как будто веет угрозой. От Гэбби пахло сандаловым деревом и потом.

– Я все объясню. Дай мне отдышаться.

– Я ничего не понимаю, Гэбби! – воскликнула я резче, чем намеревалась.

– Прости. Умоляю, давай поскорее отсюда смоемся, – пробормотала она, опуская голову и прижимая к лицу ладони.

Я решила подчиниться. Ей действительно следовало отдышатся.

– Домой?

Гэбби кивнула, не отрывая ладоней от лица. Я завела мотор и направилась к площади Сен-Луи. Когда мы подъехали к дому Гэбби, она все еще молчала. Теперь ее дыхание было ровно, хотя руки еще дрожали, сцепляясь и расцепляясь, сжимаясь и разжимаясь в танце ужаса.

Я припарковала машину и заглушила двигатель, напряженно ожидая начала разговора. Мне не раз доводилось быть советчиком Гэбби в вопросах здоровья, конфликтов с родителями, самоуважения, учебы, верности и любви. Это всегда меня выматывало. А Гэбби забывала о своих бедах довольно быстро. Бывало, на следующий же день после очередного происшествия она веселилась и радовалась жизни так, будто ничего и не происходило. Я вспомнила о ее беременности, которой не было, об украденном кошельке, который спокойно лежал себе между диванными подушками... Но несмотря на эти воспоминания, нынешнее ее состояние все больше и больше меня волновало. Я по-прежнему мечтала об уединении, однако видела, что Гэбби оставлять нельзя.

– Может, переночуешь сегодня у меня?

Она ничего не ответила. Я проследила за каким-то стариком, положившим под голову узелок и улегшимся спать на скамейке в сквере. Пауза затянулась. Решив, что Гэбби просто не услышала моих слов, я повернула голову, собираясь повторить свое предложение, и увидела, что она напряженно смотрит в мою сторону – выпрямив спину, слегка наклонив вперед голову, абсолютно недвижимая. Одна рука лежит на коленях, вторую со сжатыми в кулак пальцами она крепко прижимала к губам, глаза прищурены. Нижние веки едва заметно подрагивали. Создавалось впечатление, что в данный момент она что-то тщательно обдумывает: просчитывает какие-то варианты и возможные последствия. Эта неожиданная перемена в ее настроении повергла меня в ужас.