Уже мертва

Ламанш ничего мне не сказал – продолжил заниматься вскрытием, переключая внимание то на тело, то на свой блокнот. Он фиксировал каждое повреждение, определял положение и размеры любой царапины, описывал малейший порез. Тело фотографировали.

Мы ждали. Шарбонно закурил.

По прошествии, как мне показалось, нескольких часов, Ламанш завершил внутренний осмотр.

– Хорошо. Теперь сделайте рентген.

Он стянул с рук перчатки и сел за письменный стол, склоняясь над своим блокнотом, как старик над коллекцией марок.

Лиза и Даниель подкатили к столу с телом стальную каталку, с профессиональной ловкостью и бесстрастностью переместили на нее убитую и повезли делать рентген.

Я тихо приблизилась к Шарбонно и села на стул с ним рядом. Он приподнялся, кивнул, улыбнулся, сделал глубокую затяжку и затушил окурок.

– Доктор Бреннан, как дела?

Шарбонно всегда беседовал со мной только по-английски и гордился, что может говорить на нем бегло. Его речь представляла собой странную смесь квебекского и южного сленга. Родом он был из Шикутими, два года работал на нефтяных вышках на востоке Техаса.

– У меня все в порядке. А у вас?

– Грех жаловаться.

Он пожал плечами так, как умеют только истинные франкофилы: чуть сгорбившись, подняв ладони вверх.

У Шарбонно широкое, дружелюбное лицо и скрученные в колючки волосы какого-то серого цвета. Когда я смотрю на него, всегда вспоминаю о морских актиниях. Крупный человек с толстой шеей. Воротники его рубашек всегда обхватывали ее чрезмерно плотно. А узел галстуков, как будто желавших компенсировать этот недостаток, постоянно либо съезжал набок, либо ослаблялся и свисал ниже уровня верхней пуговицы на рубашке. Наверное, Шарбонно сам его ослаблял, просто для удобства. В отличие от большинства детективов КУМа он не пытался гнаться за модой. А может, и пытался. Сегодня на нем были светло-желтая рубашка, полиэстровые брюки и спортивная куртка в клетку. И коричневый галстук.

– Видели фотографии, сделанные на месте преступления? – спросил он, беря со стола коричневый конверт.

– Еще нет.

Шарбонно достал пачку снимков, сделанных "Поляроидом", и протянул мне.

– Их привезли вместе с телом.

Я кивнула и принялась рассматривать фотографии. Шарбонно пристально наблюдал за мной. Мне показалось, ему хочется увидеть меня напуганной, а потом рассказать об этом Клоделю. Так или иначе, он почему-то был крайне заинтересован моей реакцией.

Фотографии в хронологическом порядке воспроизводили сцену приезда на место обнаружения трупа следственно-оперативной группы. На первой из них я увидела узкую улицу со старыми, но ухоженными трехэтажными домами из красного кирпича. Параллельно домам вдоль дороги из небольших квадратов земли, окруженных цементом, росли деревья. Перед каждым из домов темнели прямоугольные дворы, разделенные пополам дорожками, ведущими к металлическим лестницам с крутыми ступенями. Тут и там на дорожках стояли трехколесные велосипеды.

На нескольких следующих снимках были запечатлены разные виды одного из трехэтажных домов. Мое внимание привлекли несколько деталей. На панелях над дверьми на третьем этаже чернели цифры 1407 и 1409. Спереди под одним из окон первого этажа росли цветы. Я разглядела три заброшенных, прижавшихся друг к другу одиноких бархатца, с крупными полузасохшими, склонившимися головками. Выращенные и всеми забытые. К поржавевшей металлической ограде, обрамлявшей малюсенький передний дворик, был прислонен велосипед. Из травы торчал, пригнувшись к земле, будто желая спрятать надпись, знак: "ПРОДАЕТСЯ".

Несмотря на чьи-то явные попытки придать этому дому индивидуальность, он выглядел так же, как остальные на узкой улице. Такая же лестница, такой же балкон, такие же двойные двери, такие же кружевные занавески на окнах.

Я задумалась: почему именно этот? Почему трагедия случилась не в каком-нибудь другом доме? Почему не в номере 1405? Или не в противоположном? Или не в том, который удален на квартал?

Одна за другой фотографии подпускали меня все ближе и ближе к жизни убитой женщины. Я неторопливо рассмотрела внутреннюю обстановку ее квартиры, обращая внимание на каждую мелочь, каждую деталь. Маленькие комнаты. Дешевая мебель. Неизменный телевизор. Гостиная. Столовая. Спальня мальчика с обвешанными хоккейными плакатами стенами. На кровати книга: "Как устроена вселенная". Я почувствовала приступ боли, хотя сомневаюсь, что книга каким-то образом связана с тем, что произошло.

Маргарет Адкинс любила голубой цвет. Все двери в ее квартире и все отделочные деревянные панели были ярко-голубыми. Как небо Санторини.

Тело нашли в крохотной комнате, расположенной слева от парадного входа. Одна дверь из нее вела в спальню для гостей, вторая – в кухню. Сквозь кухонный дверной проем виднелись столы и коврики на полу возле них. В тесной гостиной, где Адкинс умерла, стояли только телевизор, диван и сервант. Ее тело покоилось между ними, в самом центре.

Она лежала на спине, ноги широко расставлены. Одежду с нее не сняли, но край застегнутой спортивной куртки задрали, накрыв лицо. Запястья связали рубашкой, подняв руки над головой локтями наружу. Ее кисти безвольно свисали в стороны. Как в третьей позиции у начинающей балерины.

Разрез в туловище алел свежей кровью и был частично накрыт затемненной пленкой, окружавшей тело и все вокруг. На месте левой груди краснел квадрат, образованный рассечками плоти. Длинные перпендикулярные полосы пересекались под углами в девяносто градусов. Рана напомнила мне трепанацию, которую я видела на черепах древних майя. Только это увечье было нанесено на тело жертвы отнюдь не для избавления ее от боли и не чтобы выпустить злого духа. Если какой-то фантом при этом и высвободился, то не из нее. Маргарет Адкинс стала дверью, сквозь которую к извращенной душе какого-то незнакомца пришло облегчение.

Брюки ее спортивного костюма были спущены до разведенных в стороны коленей, а их эластичная резинка растянута до предела. Струившаяся из промежности кровь образовывала на полу красную лужу. Маргарет Адкинс умерла в спортивных туфлях и носках.

Я без слов вернула фотографии в конверт и отдала их Шарбонно.

– Ужасающе, правда?

Он убрал какую-то крупинку со своей нижней губы, осмотрел ее и смахнул с пальца.

– Да.

– Этот урод воображает себя черт знает кем! Хирургом или ковбоем! – Он покачал головой.

Я только собралась ответить, но заметила Даниеля, вернувшегося с рентгеновскими снимками и начавшего прикреплять их к кинескопу. Чуть сгибаясь в его руках, они издавали приглушенный звук, похожий на отдаленные раскаты грома.

Мы по очереди рассмотрели рентгенограммы, постепенно переводя взгляды от изображения головы жертвы к изображению ступней. На снимках черепа спереди и сбоку были видны множественные повреждения. Плечи, руки и грудная клетка не отличались ничем особенным. Что потрясло нас всех, так это снимок брюшного отдела и таза.

– Проклятие! – воскликнул Шарбонно.

– О Боже!

– Merde!

В глубине брюшной полости Маргарет Адкинс белела маленькая женская фигурка. Мы в полном оцепенении уставились на нее. То, что мы сразу не заметили этот предмет, объяснялось единственным: он был введен через влагалище и продвинут слишком глубоко внутрь.

Мне показалось, меня насквозь протыкают раскаленной кочергой. Сердце заколотилось как бешеное. Я невольно прижала руки к животу и пристальнее вгляделась в фигурку.

Это была статуэтка.

Обрамленный широкими тазовыми костями, ее силуэт резко отличался от изображений органов. По всей вероятности, эта фигурка – с чуть выдвинутой вперед ножкой и склоненной набок головой – была изображением какой-то богини.

Некоторое время все молчали. В комнате царила полная тишина.

– Я увидел это, как только сделал рентгенограмму, – сказал наконец Даниель, порывистым движением возвращая на место съехавшие на кончик носа очки. Его черты, подобно мордашке сдавленной резиновой игрушки, искривило судорогой. – Она... Гм... Наша Дева. Мария.