Уже мертва

Когда нас наконец-то посадили за столик, Гэбби заказала феттучине, а я пиккату со спагетти. От чисто красного блюда я отказалась, увидев плавающий в стакане с перье, который мне принесли сразу же, кусочек желтого лимона.

Ожидая заказ, мы с Гэбби завели разговор, но довольно неохотно и по сути ни о чем, а вскоре опять замолчали. Молчание это было отнюдь не привычной паузой в болтовне близких, привыкших друг к другу подруг. Мы обе чувствовали себя неловко.

Я отлично знаю Гэбби. В тот день она держалась напряженно. Ее взгляд избегал встречи с моим и по-прежнему изучающе и беспокойно задерживался то на одном, то на другом из окружавших нас людей. Она слишком часто брала со столика и подносила к губам бокал с кьянти. В свете вечернего солнца вино горело ярко-красным пламенем, словно закат в Каролине. Гэбби явно что-то тяготило.

Я прекрасно знала это состояние: когда тебя что-то сильно тревожит, ты жаждешь заглушить свою тревогу алкоголем. В свое время я часто прибегала к его помощи. Лед в моем перье медленно таял. Я долго наблюдала за лимонным кругляшом, плавающим между уменьшавшимися прозрачными кубиками.

– Гэбби, в чем дело?

Гэбби вздрогнула:

– Ты о чем?

Она коротко и нервно рассмеялась и откинула с лица дред. Глаза ее приняли бесстрастное выражение.

Я заговорила на отстраненную тему, решив, что если у Гэбби возникнет желание, она сама позднее поделится со мной своими проблемами.

– От кого-нибудь с Северо-Запада есть вести?

Мы встретились с ней в семидесятых, когда учились в аспирантуре. Я была замужем и завидовала Гэбби и остальным свободным от семейных уз друзьям и подругам. Мне так не хватало сближающих вечеринок до самого утра, коллективных походов прямо с пирушек на философские заседания. Я была их ровесницей, но жила как будто в другом мире. Только с Гэбби мы стали близкими подругами. Понятия не имею почему. Ведь мы с ней настолько разные, насколько вообще могут различаться две женщины. Возможно, дело было в том, что Гэбби нравился Пит, по крайней мере она делала вид, что он ей нравится.

Воображение перенесло меня в прошлое. Я ясно увидела Пита: по-военному жесткого, окруженного накурившимися травы, напившимися дешевым пивом хиппи. Мои аспирантские вечеринки приводили его в страшную неловкость, он ненавидел их, но делал вид, что относится к ним просто с презрением. Одной Гэбби из всех моих однокашников удалось найти с ним общий язык.

Теперь я поддерживаю отношения лишь с несколькими из товарищей по учебе. Они живут в разных уголках Штатов, большинство работают в университетах и музеях. А Гэбби на протяжении всех этих лет общалась со многими, возможно, потому что никто не хотел терять с ней связь.

– Иногда мне звонит Джо. Он занимается преподавательской деятельностью в каком-то местечке в Айове. Или в Айдахо.

Географию Гэбби всегда знала плоховато.

– Правда? – спросила я, желая поддержать разговор.

– Берн продает недвижимость в Лас-Вегасе. Пару месяцев назад он приезжал в Монреаль на какую-то конференцию. С антропологией никак не связан и вполне счастлив. – Гэбби сделала глоток вина. – А волосы у него все такие же. – Она рассмеялась, теперь вполне искренне. То ли вино, то ли моя компания постепенно расслабляли ее. – Ах да! Недавно я получила электронное письмо еще и от Дженни. Подумывает вернуться к научным исследованиям. Ты знаешь, что она вышла за какого-то придурка и бросила классную работу в Рутджерсе? – Обычно Гэбби не так отчетливо выговаривает слова. – Теперь наша Дженни – адъюнкт или что-то в этом роде и ждет, что ей предложат заниматься чем-нибудь эдаким. – Она опять глотнула вина. – Если, конечно, благоверный ей позволит. А как у тебя дела с Питом?

Вопрос застал меня врасплох. До настоящего момента я тщательно старалась избегать упоминаний о своем замужестве. У меня было ощущение, что если я облеку в слова свои мысли о нем, то буду вынуждена взглянуть в глаза правде, а я чувствовала, что еще не готова к этому.

– Он в порядке. Иногда мы разговариваем по телефону.

– Люди порой меняются.

– Верно.

Принесли салаты, и в течение нескольких минут мы занимались добавлением в них специй и перца. Когда я подняла голову, то заметила, что Гэбби сидит неподвижно, держа вилку над тарелкой. Она опять от меня отстранилась, но на сей раз для изучения не окружающих людей, а собственного внутреннего мира.

Я опять подкинула ей тему для разговора:

– Расскажи же о своем проекте.

– Что? А, о проекте... Все отлично. Я уже вхожу к ним в доверие, и они начинают по-настоящему мне открываться.

Она отправила в рот то, что было на вилке.

– Гэбби, я помню, ты рассказывала об этом исследовании, но я ничего не поняла, объясни еще раз, в чем его цель. Я отношусь к физическому типу, ты ведь знаешь.

Гэбби рассмеялась. Между культурной и физической антропологией огромная разница. Наша группа была маленькой, однако весьма разнообразной: одни аспиранты занимались этнологической, другие лингвистической, археологической или биологической антропологией. Я знала о деконструкционизме настолько же мало, насколько Гэбби – о митохондриальной ДНК.

– Помнишь, какие книжки по этнографии заставлял нас читать Рэй? О племени яномамо, о народности семаи? Наш проект практически то же самое. Мы хотим подробно описать мир проституток и для этого изучаем их жизнь, беседуем с ними. Все очень откровенно и правдиво. Кто они такие? Откуда берутся? Почему выбирают именно этот путь? Чем занимаются, помимо проституции? Как помогают друг другу? Каким образом сосуществуют с системой принятых в стране законов? Как относятся к самим себе? Где...

– Я поняла.

Может, на Гэбби так воздействовало вино или разговор о единственной в ее жизни страсти, но она все больше и больше оживлялась. Несмотря на сгустившиеся сумерки, я видела, как пылают ее щеки. В глазах горело отражение фонарного света. Или то был блеск опьянения.

– Общество просто списывает этих женщин со счетов, – продолжала она. – Их судьбы абсолютно никого не волнуют, разве только тех, кто мечтает от них избавиться.

Я кивнула, жуя.

– Большинство людей считает, что эти девочки становятся проститутками, потому что кто-то когда-то над ними надругался, или по принуждению. В действительности же все не так. Многие из них занимаются этим просто ради денег. На рынке труда они никому не нужны, так как ничего особенного не умеют делать, потому и принимают решение поторговать пару лет собственным телом, ведь для них это самый прибыльный бизнес. Продавая гамбургеры, много денег не заработаешь. – Она отправила в рот очередную порцию салата. – Кстати, как и любая другая группа людей, они имеют собственную субкультуру. Больше всего меня интересуют организуемые ими системы взаимосвязи, поддержка, которую они друг другу оказывают, и другие подобные вещи.

Официант принес главные блюда.

– А мужчины, пользующиеся их услугами? – спросила я.

– Что?

Мне показалось, вопрос охладил ее пыл.

– Я говорю о мужчинах, которые этих женщин покупают и, несомненно, играют важнейшую роль в их жизни. С ними вы беседуете?

Я намотала на вилку спагетти.

– Я... Да, с некоторыми, – ответила Гэбби с запинкой, явно приходя в волнение. Последовала пауза. – Хватит болтать обо мне, Темпе. Расскажи, над чем работаешь ты. Над чем-нибудь интересным?

Она смотрела в тарелку.

Переход был настолько неожиданным, что я, совершенно к нему не готовая, не задумываясь, выдала:

– Эти убийства никак не идут у меня из головы.

Я тут же пожалела о сказанном.

– Какие убийства?

Голос Гэбби прозвучал резко, окончание последнего слова смазалось.

– Об одном из них – довольно кошмарном – нам стало известно в прошлый четверг.

Я замолчала. Гэбби не любила вдаваться в подробности моей работы.

– Да ты что?

Она откусила кусочек хлеба и выжидающе уставилась на меня. Наверное, из чувства вежливости.

– Удивительно, что в прессе об этом упомянули лишь вскользь, – продолжила я. – Тело нашли недалеко от Шербрука. Личность пришлось устанавливать. Ее убили в марте или в апреле.