Страница 13 из 17
А потом разговор, естественно, переключился на Марию, и тут уже начались разногласия.
Да нет же, — горячилась Анна Дмитриевна, — я хорошо помню, носик у Маши был прямой, а вы говорите — курносенькая… И я бы не сказала, что она «рыженькая». Скорее русая, светлая…
Не спорьте, — примирял их Николаев, — вы оба правы. Это смотря при каком освещении смотреть — при солнечном свете она могла показаться и рыженькой, при сумрачном освещении — русой.
Боюсь я этих криминалистов, — ворчливо заметил Аглиц-кий. — А вдруг не сумею точно рассказать? В поезде ехал, и для эксперимента попробовал свою сестру описать. Взял бумагу, карандаш и стал записывать. Не получается. Глаза — карие, нос прямой, овал лица — обычный, губы — обыкновенные. Что еще можно сказать? У всех овал лица обычный, у многих глаза карие, губы обыкновенные… Вот если какого пирата описать: черная повязка на глазу, на щеке — рваный шрам, хромает…
На следующий день пошли к Михаилу Григорьевичу Любарскому. Перед началом работы он отвел меня в сторонку и сказал:
— Мне бы хотелось побеседовать с товарищами по одному, по очереди. Вы, конечно, можете присутствовать.
— А, понимаю, — догадался я, — вы не хотите, чтобы они друг другу подсказывали.
— Ну, — улыбнулся Михаил Григорьевич, — точней, не влияли Круг на друга… А потом, за стенами моего кабинета, они могут спорить сколько угодно…
Никаких фотороботов в кабинете Любарского не было. Был обычный письменный стол, стопка бумаги иа нем, мягкие кресла. Каждый рассказывал все, что помнил о Маше Усковой, а Ми-I хайл Григорьевич по ходу рассказа задавал вопросы и изредка что-то записывал. У окна, за другим столом сидел главный художник «Костра» и на большом листе ватмана делал наброски.
А вопросов было много. Какой был нос: прямой или с горбинкой, курносый, короткий, длинный, узкий или широкий в переносице, какие ноздри, крылья иоса и т. д. Оказалось, что о глазах человека можно расспрашивать целых полчаса!
Не помните, какой был лоб?
Обычный лоб, — отвечает Аглицкий, — как у всех людей.
— Да нет, — мягко возражал Любарский, — лбы у людей совершенно разные. Послушайте, я вам расскажу, какими они бывают.
Конечно, в первый день мы ничего не успели сделать. На следующий день все повторилось, и на третий, и на четвертый… Б результате получилось три словесных портрета, и три — рисоваиых.
Наконец, из окончательного варианта портрета была смонтирована фотография — иа специальной установке были подобраны подлинные фотофрагменты.
На столе портрет. Вот такой была Маша Ускова. Я впервые увидел ее за долгие месяцы поисков.
У Анны Дмитриевны слезы на глазах, она не скрывает их.
Спасибо, Михаил Григорьевич, — говорит Аглицкий, — вы прямо волшебник…
Ну что вы, — смущенно говорит Любарский, — это вам спасибо. Я рад, что сумел вам помочь. Теперь и я знаю, какой была Мария…
Часть третья
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ФОТОГРАФИЯ ИЗ ШТАБА ПАУЛЮСА
Глава 13
СЛУХИ
Чтобы восстановить доброе имя Марии, добиться официального признания ее подвига, нужно было заново доказывать, казалось, очевидные истины. Слишком много лет прошло с тех пор — многое забылось, перепуталось в сознании людей, обросло неверной информацией. Ложные слухи, как медленно действующий яд, жили до сих пор и убивали правду. Да, существовал документ, доказывающий, что Мария была повешена. Но еще нужно было установить, что ее казнили вместе с Сашей. И это обстоятельство, которое сейчас ни у кого не вызывает сомнения, тоже нужно было доказывать.
Помочь делу могли только свидетельства очевидцев.
Здание бывшей церкви на Дар-горе стоит на возвышении, от него тянется улочка, еасаженная деревьями и застроенная частными домиками, утопающими в зелени фруктовых садов. Сейчас это здание ничем не напоминает церковь — купол давно снесли, дом перестроили, здесь обычная поликлиника номер шесть. Скорее всего именно тут, во дворе, были повешены Саша и Мария, а вместе с ними неизвестный парень.
Мы пришли сюда, чтобы посмотреть это место и поговорить с двумя местными жительницами, сестрами, которые, как оии утверждали, своими глазами видели, как казнили Сашу Филиппова. Их адрес узнал Александр Алексеевич Бычик.
Домик этот совсем рядом с поликлиникой, отсюда хорошо видно и здание, и старые акации во дворе бывшей церкви. Вошли в маленький дворик, затененный двумя раскидистыми ябло-ьиями.
Поскольку речь в этой главе пойдет не о фактах, а о слу-хах, не буду называть имен и фамилий. Старшей сестре лет Восемьдесят, судя по всему, она очень больна. Руки и голова старухи мелко-мелко трясутся, она недоверчиво смотрит иа нас. Младшей лет шестьдесят пять, она оказалась более гостеприимной, усадила иа лавочку во дворе и стала рассказывать.
Видели мы, как Сашку повесили, — говорила она, — вон там и висел, на дереве. Мы Сашку хорошо зиали, и отца его, и мать, Дусю. Сашка-то разбойник был, шустрый мальчишка…
Так ведь троих повесили, — возразил Иван Николаевич. — Сашу, девушку и еще одного парня…
Какую еще девушку? — вступила в разговор старшая сестра. — Никакой такой девушки не было. Сашку — повесили, сами видели, а больше никого не было…
Ему еще памятник деревянный поставили, — уточнила младшая сестра. — Вон там, во дворе.
— А куда он потом делся, этот памятник?
— Да на дрова кто-то забрал, — ответила младшая. — Тогда же морозы стояли, топить нечем было…
к — Вы были в эвакуации? — неожиданно спросил Иван Николаевич. — Были…
Когда уехали из города?
Да еще по теплу.
А когда вернулись?
Когда наши город взяли.
Все стало ясно, продолжать разговор ие имело смысла.
— А Сашу повесили в декабре, — сказал Иваи Николаевич. — Значит, вы не могли видеть, как его казнили.
Он говорил медленно, с трудом подбирая слова.
— Мы с вами уже немолодые. Не годится нам друг друга обманывать. И памятника здесь ие могли поставить, потому что я сам хоронил Сашу, в феврале, возле кинотеатра «Гвардеец». Вот там и поставили деревянный памятник, временный…
Младшая сестра горестно махнула рукой, отвернулась и заплакала. Всем было неловко. Молчали.
— Может, видели, может, нет, — грустно сказала оиа. — Мне об этом Дуся рассказывала, мать Сашки… Ну, мы уже старые, глупые, не помним ни черта…
И вдруг с силой, с какой-то злой обидой закончила:
— Но вы-то, Иван Николаевич, где вы были эти сорок три года? Почему вы не рассказали людям правду?
Как часто бывает в подобных историях, находятся свидетели, которые иа самом деле свидетелями не являются. Не стоит очень строго судить этих людей. Одним из иих под влиянием многочисленных разговоров и воспоминаний уже кажется, что они сами это видели, другие хотят стать свидетелями из обычного человеческого тщеславия.
Таксист, который однажды вез нас из Волгограда в Бекетов-ку, рассказывал, что видел казнь, причем утверждал, что повесили Сашу и Марию вовсе не у той церкви, а у другой — Кузнецовской церкви, где тоже была комендатура. И опровергнуть это утверждение было нелегко, поскольку Кузнецовская церковь находится на Дар-горе — это факт.
Потом появились сведения, что в городе живет некто Геннадий, который работает на городском элеваторе слесарем. Рассказывали, что ои учился в школе вместе с Сашей Филипповым и тоже видел, как его казнили. Фамилии Геннадия мы не зиали, но на элеватор пошли. Там работало много людей по имени Геннадий, но никто из них не учился с Сашей.
Вечером в номере гостиницы Иван Николаевич как-то растерянно говорил:
— А где же я был эти сорок три года? Воевал, после войны работал, и, говорят, неплохо…
Я хотел сказать, что напрасно он придает такое значение словам «свидетельницы», но промолчал. Потому что понял — этот вопрос Николаев адресует самому себе.
— Наверно, мало делал, не так. Ну, писал письма, рассказывал о Марии. А нужно было ие рассказывать, а кричать во все горло…