Страница 14 из 28
– Та я б его, товарищ подполковник, на штык принял! – не растерялся сержант.
Пошарив рукой под светящейся в полумраке приборной доской, водитель включил радиоприемник. Однообразные, назойливые эстрадные ритмы, которые Самохин терпеть не мог, заколотили, зазвенели, кажется, прямо в мозгу.
– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал! – игриво, стараясь перекричать шум, продекламировал комбат. – Слышь, Золотарев? Ты как там, живой? Глянь, с каким торжеством в тюрьму возвращаешься! И почетный караул тебе, и оркестр! Дави железку, Панасенко! Поехали!
Подвывая натужно, «уазик» помчался по улице, ухая с размаху в глубокие лужи, кренясь, как корабль в штормовом море, и мутные брызги били в лобовое стекло, размазывались грязно мечущимися суетливо «дворниками», а зачастивший вдруг дождь торопливо смывал мазню, делая стекло прозрачным, но тут подворачивалась очередная лужа, окатывала машину по самую крышу, и все повторялось.
– А я, слышь, майор, до тебя еще успел в райцентр вскочить! – сквозь грохот музыки и вой двигателя кричал Крымский. – Там вечером мои орлы всех ментов местных перебаламутили. Представляешь? Я трех прапоров на развилке дороги у села Тыждысай поставил. Думаю, надо эту глухую трассу блокпостом перекрыть, а то уйдет жулик в Казахстан – ищи его потом по кошарам… Ну, полый день простояли – ни одной машины. А уж как вечереть стало – прет какой-то колхозник на ЗИЛе. Прапора – балбесы этакие, на дорогу выскочили и давай руками махать – стой, мол! А оделись как бичи: кто в бушлате драном, кто в тулупе, холодно же! Водитель с перепугу – объехал их, да по газам. А прапорщик Туровец – мудила тот еще – пистолет достал и давай вслед палить. Я, говорит, по колесам стрелял. Какой хрен по колесам, когда в одном стекле кабины две пулевые пробоины! Ну, водила примчался в деревню ни жив ни мертв. Позвонил в район, в милицию. Так мол и так, банда какая-то на дороге напала. Менты переполошились, стали группу захвата снаряжать, бронежилеты напялили, автоматы похватали. Насобирали войско и уж совсем было настроились прапоров моих мочить, да тут кто-то сообразил, наконец. Вспомнили, что зэк убежал и что внутренние войска дороги блокируют. Вышли на меня, разобрались…
– И что? – поддерживая разговор, вяло поинтересовался Самохин.
– Да что?! Морду набил Туровцу, пистолет отобрал. И блокпост их снимать не буду. Пусть всю ночь на дороге колотятся, если мозгов нет! Чекисты, мать их! Ни украсть, ни покараулить…
Самохин, не слишком прислушиваясь к словам комбата, сонно и равнодушно смотрел в темное боковое окно, то и дело тычась правым плечом в сидящего рядом Золотарева. По тому, как захрустел, защелкал по днищу автомобиля гравий, майор угадал, что выехали за околицу, на грейдер. «Уазик» прибавил скорость, тонко засвистел у самого уха пробившийся в теплое нутро машины сквозь щель в дверце ветерок, и Самохин подставил под эту ледянистую струйку разгоряченный лоб, омыл ею тяжелые, слипшиеся в навалившейся дреме веки. И удивился вдруг про себя, как мало порой нужно человеку, чтобы, ощутив уют и покой, подремывать расслабленно в темноте и тепле рядом с только что повязанным заключенным, с автоматчиками, оружие которых хоть и поставлено на предохранитель, но в тускло блестящем, щедро промасленном казеннике ствола покоится до поры тяжелый золотистый патрон…
– Майор! Подъем! Кончай ночевать, – услышал вдруг Самохин и открыл глаза. Он, видимо, задремал все-таки и теперь чувствовал себя немного ошарашенным, но посвежевшим и отдохнувшим. Да и головная боль отпустила наконец, сердце притихло, и майор, как всякий нормальный человек, не ощущал его вовсе.
– Ну и любите вы, «кумовья», поспать! – веселился комбат. – Если бы не мои «чекисты», у вас бы все жулики давно разбежались. Панасенко! Притормози у тех вон кустиков. Не видишь, что ли? Радиатор кипит!
За окном приметно светало. Небо над горизонтом побелело и напоминало сырую, плохо выжатую гигантскую простыню, накинутую на кроны виднеющейся впереди лесопосадки.
– Километров шестьдесят по такой дороге отмахали, – объяснил обстановку комбат, – все кишки вытрясло, спину не могу разогнуть… Выходи, разомнемся чуток. Торопиться некуда, через час дома будем.
Крымский первым ловко, несмотря на свой высокий рост, выбрался из машины и, отойдя на несколько шагов, отвернувшись, застыл у придорожных кустов.
– Товарищ подполковник, а жулика выводить? – поинтересовался сержант.
– Тащи сюда, пусть оправится. Небось натерпелся со стpaxy, – добродушно разрешил комбат.
– А штаны ему кто снимать будет, я, что ли? – обиженно спросил водитель.
– Нет, я, сержант Панасенко! – рявкнул, не оборачиваясь, Крымский.
– А как же… Придется наручники расстегнуть, – канючил сержант.
– Хасанов, вытащи зэка, сними с него наручники и пристегни одной рукой вон к той скобе, – комбат указал куда-то на заляпанный грязью задок «уазика», – пусть дует под колесо!
– Ну да… а мне потом это колесо менять, руками за него браться! – возмутился водитель.
– Тогда снимай с его штаны! – усмехнулся, застегивая ширинку, комбат.
– Ладно, вылазь из машины, – приказал Панасенко Золотареву. – Хасанов, где у тебя ключи от наручников?
– Стой, твою мать! – вмешался комбат. – Ну куда ты, Хасанов, черт нерусский, с оружием к зэку лезешь! Отдай автомат Панасенко! Во… Теперь прищелкни его вот сюда… Ну-ка? – Подойдя к Золотареву, Крымский проверил надежность наручников и скобы, за которую был пристегнут стальной браслет. – Нормально… Теперь, если побежит, так вместе с машиной, – удовлетворенно заявил он Самохину. – Давай, майор, перекусим, а то жрать хочется – спасу нет! Панасенко! Тащи сюда свою заначку.
Расторопный водитель откинул переднее сиденье, вытащил из углубления под ним объемистый сверток.
– Куда класть-то, товарищ подполковник?
– Давай сюда, на капот. Стакан есть?
Сержант развернул промасленную бумагу, в которой оказались уже напластанные шматки густо посоленного, розоватого на разрезе сала, очищенная крупная луковица, буханка серого солдатского хлеба и бутылка пшеничной водки.
– А тушенку притырил? Ну до чего ты прижимистый хохол! Не жмись, тащи сюда. Дай-ка штык-нож, хлеба нарежу. Да стакан-то протри, он же у тебя в пыли весь! Ну, бестолочь…
Крымский указал Самохину на импровизированный стол, сооруженный на горячем еще, с подсохшей грязью капоте «уазика».
– Присоединяйся, майор. Бойцы, налетай! Ты, Хасанов, сало-то ешь? Правильно, молодец, солдата Аллах простит. Ты ж не для удовольствия, как Панасенко, свинину трескаешь, а для поддержания боеспособности! Водки вам, салабонам, не положено, ну а мы с майором врежем по стаканчику!
Комбат ловко сорвал зубами пробку из серебристой фольги, сплюнул ее в сторону, недрогнувшей рукой налил тяжелой, как ртуть, водки в стакан.
– Давай, майор, заслужил. Я тебя за ликвидацию побега к нагрудному знаку представлю! «За отличную службу в МВД» называется. Красивый такой, там щит и меч изображены.
Самохин взял стакан, кивнул подполковнику, солдатам, – мол, за ваше здоровье, и выпил одним глотком, зажмурившись и суетливо нашаривая хлеб на закуску. Потом, прихватив сала и толстое кольцо луковицы, принялся жевать, морщась от водочной горечи.
– Хорошая водочка, из Москвы! – похвалился комбат, наливая себе. – Экспортный вариант! У меня боец один из столицы родом, хороший чекист. Я ему отпуск дал, так он этой водки приволок – ящик, не меньше. Ешь, Хасанов, ешь, не стесняйся, глянь, какой ты дохлый! Вот, Панасенко, хохол, такой здоровенный, на сале вырос. А дома у тебя свинину едят? – поинтересовался вдруг Крымский. За разговором он как-то незаметно выпил свою порцию водки и теперь одной рукой отправлял кусок хлеба с салом себе в рот, другой заботливо подсовывал бутерброд вконец смутившемуся солдату.
– У нас в Чечне, товарищ полковник, свиней не держат.
– А чего ж вы едите? – весело изумился Крымский.
– Барана едим, этот… козу едим, птица разный… гусь, индюшка… Курица еще, тоже едим…