Живая память

Со склада все чаще пропадало оружие. Подозрение пало на нескольких рабочих и инженеров-бессарабцев. Их долго пытали. Вероника присутствовала на допросе.

   — Эти бандиты способны на всякое, — сказала она палачам.

А когда девушка дотащилась поздним вечером до своей каморки и задвинула за собой засов, долго сидела, окаменев, в старом кресле. Смотрела в пустоту и видела лица бессарабцев. И вспоминала родного отца, который умер в нищете накануне войны.

Много раз сидела Вероника вот так, неподвижно, до самой зари. И снова Паулюс говорил:

   — Опять исчезло три пулемета. Пришлось расстрелять столько же бессарабцев...

   — Справедливое решение! — восклицала Вероника. — Не зря я твержу, что эти бандиты способны на всякое...

Пулеметы попали к партизанам. Мозолистые руки молдаванина издавна быстро приучались к любой работе на земле. Теперь они косили оккупантов, как это делали дружинники Стефана Великого, гайдуки, вроде Кодряну и Урсу.

Бывало, идет Вероника с плеткой вдоль рядов бессарабцев-рабочих, толкающих тяжелые металлические тачки, доверху груженные камнем. Сквозь грохот можно расслышать приглушенные ругательства: «Продажная немка... извалялась со всеми гитлеровцами... Ну ничего, придет ее час..»

«Дорогие мои, — шепчет про себя девушка, — если бы вы знали, как я вас люблю!.. Так нужно, понимаете, нужно. Вечером умерло трое наших, а фашистов перебито три сотни. Что делать дальше? Научите меня!»

Если бы могла Вероника умереть вместо любого из расстрелянных!..

Лес безмятежно спал. Вероника ступала по сухим опавшим листьям. Какая странная судьба! Раньше они укрывали своей тенью, радовали людей. Теперь те же люди топчут их ногами...

Холодный ветер раскачивал вековые дубы и клены. Что ты качаешься, лес?.. А тебе, поэт, доброй ночи... Я люблю своего Михаила...

   — Ты что здесь делаешь?

Девушка едва успела спрятать в карман тяжелые ключи от склада, мило улыбнулась.

   — Что делаю, дорогой Паулюс? У меня разболелась голова, вот я и решила немного прогуляться...

   — Я слышал дребезжание телеги.

   — Верно, верно, сейчас подъедет партизанская кэруца... [9]

   — Мне нравится, когда ты шутишь.

   — Как не шутить, когда ключи от склада в моем кармане...

   — Не поцелую — умру на месте...

   — Доставь такое удовольствие...

Порыв ветра подхватил звук выстрела и унес. Куда унес?..

Вот и подвода. А в ней — два партизана. Сколько раз принимали они оружие из нежных рук Вероники! Следы ее хрупких пальцев чуть ли не на каждом партизанском курке...

И вдруг навалились фашисты. Схватка была короткой.

И когда мертвая девушка распласталась на цементе в камере пыток, ее изуродованные каленым железом руки были как лист виноградный. Желтый лист на поздней осенней лозе...

И сегодня поздняя осень. Я опустился на колени перед небольшим аккуратным холмиком. Смотрю на простой дубовый крест. Его поставили здесь по просьбе матери моей героини. А Вероника, как и все мы, совсем не верила в бога.

1967

Аркадий Первенцев. ВАЛЬКА С ТОРПЕДНОЙ «ДЕВЯТКИ»

Бухта была окружена горами. В порт за волноломом набилось столько кораблей, что казалось, они со скрипом терлись друг о друга боками. Сейнеры и мелкие шхуны-одномачтовки вытаскивали на берег, прямо на набережную, под пальмы, и заливали варом. Здесь же были устроены верстаки, стояли котлы с кипящей смолой, по корабельному дереву со звоном ходили фуганки. В порт приходили эсминцы, побывавшие в морских сражениях, и тоже приводились в порядок, ремонтировались подводные лодки, зашивались борта танкеров, проломленные торпедами. Порт напоминал эвакогоспиталь, где раненые корабли спешили поскорее подлечиться, чтобы снова пойти в сражение.

Город был наполнен моряками, сходившими вечерами с кораблей. Белый город, ослепительно-белый под лучами южного солнца, эвкалипты и магнолии на улицах и во дворах, грузины в легких костюмах, аджарцы, приехавшие с гор с корзинами овощей и фруктов. Иногда город дрожал от орудийной стрельбы, которая производила большое впечатление на базаре. Моряки были по-прежнему спокойны, так как знали — после ремонта отстреливается какой-нибудь военный корабль, повернув бортовые орудия на море, где в синей дымке колыхались щиты.

Однажды в порт пришел на мелкий ремонт торпедный катер. В тот же день поездом из Тбилиси приехал грязный и оборванный мальчишка в шахтерской шляпе. Мальчишка, сойдя с поезда, немедленно направился в порт, куда тянуло каждого прибывающего в этот город. Моряки торпедного катера только что закрепили швартовы и вышли на гранитные плиты стенки. Их всего было пять человек вместе с командиром лейтенантом Балашовым, механиком и боцманом. Внимание лейтенанта привлекла шахтерская шляпа мальчишки.

   — Из Крындычевки? — спросил лейтенант, называя свой родной Красный Луч по-старому, как привыкли называть его шахтеры.

   — Нет. — Мальчишка отрицательно покачал головой.

   — Горловки?

   — Нет.

   — Может, ты никакого отношения к шахтерам не имеешь. Только шляпу надел?

   — Нет...

   — Что нет? — Балашов приблизился к нему, взял за подбородок. На него смотрели два черных быстрых глаза.

   — Я с-под Артемовска, — сказал мальчишка, строго смотря на лейтенанта, — мой батя работал на эмтеэс, в совхозе. Шляпу проездом достал, в Кадиевке.

Лейтенант опустил руки и со вздохом сказал:

   — Что-то никого с Крындычевки здесь не вижу. Или там всех повыбили...

   — Моего батю убили, — сказал мальчишка уходившему лейтенанту.

   — Убили? — Балашов обернулся. — Вот оно что? Дело плохо... А ты чего сюда?

   — Так...

   — Как так?

   — Ехал, ехал и приехал сюда...

   — А...

Балашов набил трубку. Короткими и закопченными пальцами он долго вминал табак, потом понюхал трубку и зажег ее.

   — Куришь небось, шкерт?

   — Вы ко мне? — спросил мальчишка.

   — А то к кому же? Тут больше ни одного шкерта нет.

   — Я не знаю, что такое шкерт...

   — Не знаешь? — Лейтенант улыбнулся. — Если не знаешь — ничего. Не знаешь, можно научиться, а вот если не знаешь и знать не хочешь, плохо. Шкерт — это конец, небольшой такой конец... веревка. Понятно?

   — Теперь понятно... — ответил мальчишка.

   — Как тебя звать, шкертик?

   — Шкертик, — стараясь сдержать подрагивающие от смеха губы, ответил мальчишка.

   — Шкертик? — удивился Балашов и внимательно уставился на мальчишку.— Ты мне нравишься, парень. У тебя есть смелость и юмор. Так все же, теперь по-серьезному, имя?

   — Валька, — не спуская своих черных глаз с лейтенанта, ответил мальчишка.

   — Отца жалко, Валька?

   — Отца? — Мальчик нахмурился, но, прочитав на лице лейтенанта подлинное участие, тихо сказал: — Жалко... У меня хороший был батя. Ударник эмтеэс...

   — Ударник эмтеэс? — Лейтенант полуобнял мальчишку и пошел с ним по набережной...

Боцман Свиридов, рыжеватый и веселый парень, посмотрел вслед командиру и сказал с сожалением:

   — Дались ему эти мальчишки. Своего потерял где-то. Теперь как приходим в порт, так обязательно какого-нибудь подцепит. Может, с горя? Бывает.

Лейтенант недолго шел по набережной. Вскоре он повернул обратно вместе со своим новым знакомым. У них, очевидно, состоялся довольно дружеский разговор: мальчишка уже не смотрел на лейтенанта с самолюбивой настороженностью, как несколько минут тому назад.

   — Опять познакомились, товарищ командир? — спросил боцман.

   — Опять, Свиридов, — и обратился к мальчишке: — Будьте знакомы: Валька, боцман нашего «океанского корабля» старшина первой статьи Свиридов.

Валька протянул правую руку, стесняясь того, что она у него грязная, а у боцмана Свиридова чистая, загорелая, покрытая у кисти медными пятнами зажаренных на солнце веснушек.

9

К э р у ц а — подвода (р у м ы н.).