Страница 3 из 5
Хорошее упражнение для мозга. Без пяти минут разминка в клубе веселых и находчивых. Четыре часа утра – время спать, но у тебя есть всего тридцать секунд, чтобы остановить взрослых. Ты понимаешь, что прямо сейчас, в эту самую минуту, во что бы то ни стало должен скинуть с себя одеяло и выбраться из кровати. Ты понимаешь, что обязан оказаться в гостиной, иначе начнется драка. Прямо сейчас, в миг этот, ты должен рассказать им какое-нибудь смешное стихотворение или спеть песню, в которой забавно переделал слова. Другого способа переключить пьяное сознание родителей нет. Ты знаешь, что они любят веселье. Мама часто берет тебя на танцы. Ей это нравится. Ты пытаешься придумать этюд, шутку, репризу, но ничего не выходит. Ты не можешь. Тебя мучает тревога. В тебе варится ужас. Тебе не собраться. Слишком сложная задача. Слишком поздно. Тетива тугого лука уже натянута. Ты сам виноват.
«Дурак! Дурак! Дурак!». Еще утром ты знал, что вечером будут гости. Ты мог подготовиться, что-нибудь придумать на перемене, но ты понадеялся на лучшее. Зря.
Пощечина. Сильная. Открытой ладонью. Отец наотмашь бьет мать. Как ты определил? Со временем можно научиться многому. Тебе десять, ты еще не знаешь, что у страха бывает два нейронных пути, но прекрасно осведомлен о том, что происходит в соседней комнате. Ты слышишь, как мама падает на ковер и начинает кричать: «Ты что, мудак, совсем?!.» В этот момент ты еще не знаешь, что запомнишь эту фразу на всю жизнь.
Ты знаешь только, что ближайшие несколько часов не заснешь…
«Животное! Сука! Сука!»
Удары повторяются, разбивается бокал. Ты собираешься с мыслями: «Давай, Сань, давай, решай, пожалуйста, скорей!». Анекдот не получается, шутка тоже. Через много лет ты станешь человеком, способным переписать пять конкурсов за ночь, но пока этого не выходит, нет. Ты понимаешь, что достаточно было бы уже того, чтобы просто заткнуть мать. Прямо сейчас – все, что тебе необходимо – заставить ее замолчать. «Забейся, пьяная тварь! Терпи и молчи!» – вот все, что нужно было бы сказать, но ты опоздал. Так уже не получится. Не случится. Не выйдет. У этой ночи будет другой, совершенно точно не тобой написанный сценарий. Поплывшая мать начнет провоцировать отца. Отец поддастся. Мама захочет сделать побольнее. У мамы получится. Яго в юбке. Ей бы поджигать Рейхстаг или Рим, управлять глейвицким или майнильским инцидентами, но она ограничится лишь своим мужем. Как змея, она будет бросаться на него. Словно загнанная в угол крыса, окровавленная, она будет защищаться и кричать гадости. «Животное! Ублюдок! Тварь! Тварь! Тварь!» Она будет царапаться, шипеть и брызгать слюной. Ты знаешь, знаешь, что через несколько секунд полетят бокалы, вилки и ножи. Полетят бутылки, шкатулки и фотографии прадеда. Полетят удары и глупые, ублюдские, не достойные мужчины папины слова: «А ты у него с солью сосешь или без?!»
И ты будешь лежать в своей кровати и думать, что если один из них убьет или покалечит другого, то все наконец закончится. Что если кто-нибудь кому-нибудь, в конце концов, попадет в глаз или хотя бы отрежет палец, то они наверняка помирятся, и заживут по-новому, и, быть может, даже перестанут пить…
Только этого не произойдет. Произойдет другое. Будет так: в комнату вбежит мама – мама будет кричать: «Сыночка! Сыночка! Защити! Прошу тебя – защити меня! Посмотри, сыночка!» – мама протянет тебе свой окровавленный зуб и продолжит просить о помощи. Ты будешь смотреть на ее заплывший глаз, на тонкую струйку крови и, прячась под одеялом, станешь взывать к вбежавшему следом отцу: «Нет! Нет! Папуля, любимый! Нет, пожалуйста, не бей ее! Папуля, пожалуйста, я тебя очень прошу, не бей, ради меня!»
Ты знаешь, что так и будет. Прямо сейчас, когда раздался первый удар, когда звучит увертюра мерзости, ты знаешь, что будет именно так, ибо так было, так есть и так будет. И в этом есть маленькая радость и счастье, потому что тебе известна программа. Ты понимаешь, что это не навсегда, что это всего-навсего до утра. И в середине ночи отец остановится. И повалится на кровать. И он заплачет, и любой другой ребенок, вероятно, обрадуется завершению скандала, но только не ты. Ты будешь знать, что это только середина. Но и это хорошо, ведь это уже середина и, значит, осталось всего ничего! И, пользуясь тем, что ты пришел на помощь, мать продолжит орать: «Мразь, ублюдок, животное! Пошел вон из моей квартиры! Это моя квартира! Это квартира моей мамы! Ты здесь никто! Слышишь, говно, – ты никто!».
«Замолчи! – закричишь ты на мать. – Папа, папуля, любимый, не обращай на нее внимания! Она пьяная! Папочка, пожалуйста, только не бей ее, она пьяная!»
И будет ночь, и ты будешь знать, что всегда необходимо думать не о правде, не о том, кто прав, кто виноват, но только о том, кто сильнее, и кто может победить, и кто, скорее всего, доведет дело до конца, потому что конец и есть правда.
Тебе бы стать дипломатом. «Давайте говорить не о том, что нас разъединяет, а о том, что нас объединяет». Все мы хотим спать. Давайте отталкиваться от того, что все мы хотим спать, от того, что, по разным причинам, вы все равно не разведетесь, и всю жизнь проживете вместе, и раз уж так будет продолжаться вечно, раз уж в этом перманентном конфликте всем нам придется жить – давайте хотя бы сегодня закончим пораньше, потому что завтра опять в школу.
Тебе будет десять, и ты будешь знать, что отцу нужна помощь. Важно, чтобы он знал, что на его месте ты бы поступил точно так же. Ты бы тоже бил. О, да! Любой бы на его месте бил. Эту информацию нужно донести очень быстро – одним взглядом. Он еще умничка – другой бы вообще убил! Необходимо, чтобы в этот момент разгневанный отец чувствовал себя мужчиной, но не дерьмом. Только это поможет ему остановиться. Если вдруг он почувствует свою вину – забьет мать до смерти. Ты знаешь, что прямо сейчас нужно внушить ему, что он прав. И ты кричишь на мать: «Заткнись! Заткнись, я тебе говорю!». И мать плачет, и смотрит на тебя, и ничего не понимает. Ей кажется, что она права. Ей кажется, что на женщину нельзя поднимать руку. Ей, пьяной, кажется, что она имеет право на все, но перед ней стоишь ты, и тебе десять, и ты кричишь, чтобы она заткнулась, и это способно отрезвить получше любой капельницы. И по ее лицу течет кровь, и град слез, но ты не говоришь ей «мамочка», ты и не думаешь гладить ее по голове, ты и не думаешь обнять ее, хотя она тянет к тебе руки, ты думаешь только, что, возможно, прямо сейчас сам начнешь ее бить. И делаешь это – ты даешь ей первую пощечину, и грудь твоя наполняется страхом, гневом и радостью – ты понимаешь, что это лучшее, что ты мог придумать. «Умница, Саша! Умница!» Ты хвалишь себя за гениальный замысел, и обезумевший отец хватает тебя за руку: «Ты что, с ума сошел? Нельзя! Никогда и ни в коем случае нельзя бить мать!»
И ты опускаешь голову. И ты берешь отца за руку и отводишь его в спальню. И ты извиняешься. И все время шепчешь: «Папочка, папочка, прости! Папочка, прости! Папочка, пожалуйста, не наказывай меня! Папуля, я больше так не буду!».
И ты накрываешь одеялом отца, и ты целуешь его. И только после этого ты возвращаешься в свою комнату и прикладываешь к маминому глазу вымытый в ледяной воде стакан. Она хлюпает носом и плачет. И ее колотит, и ты обнимаешь ее. И она смотрит на тебя испуганными глазами, и ей страшно, и она понимает, что больше не узнает в тебе сына. Ты больше не тот, кого она кормила грудью и собирала на прогулки. И тебе уже все равно. Сильный своими несчастьями мальчишка, ты целуешь мать в лоб и решаешь, что завтра пойдешь в школу в новых, привезенных из Югославии кроссовках, чтобы все тебе завидовали.