Тамралипта и Тиллоттама

— А полиция? Разве она не сможет защитить Тиллоттаму?

— Полиция не будет вмешиваться в священные дела. Что такое Тиллоттама — она девадази и обязана ею быть. Богатый и родовитый главный жрец всегда будет прав.

— Как бы я хотела, чтобы кто-нибудь помог Тиллоттаме! — вздохнула девочка. — Жаль, так жаль, что я еще молодая, ничего не знаю и ничего не умею!

Гуру очнулся и посмотрел на художника.

— Хорошо. Я знаю, что в этой жизни это не твой путь, но испытание позволит тебе найти свой. Ты — сильная душа и страдаешь жестоко и мучительно, а потому всячески избегаешь страдания. А страдание — путь к высокому, и весь мир только благодаря страданию становится лучше. Но страдание должно, как и все в жизни, иметь меру, иначе оно обратится гибелью души и станет источником зла. Нет меры страдания в этом мире, — гуру сложил обе ладони чашей, — если зачерпнуть сейчас оттуда, — он показал на туман в глубине долины Брамапутры, — все чувства живущих там людей, то я поднял бы к небу полную чашу человеческого горя. Если учесть и сложить горести и радости всех людей на земле, то получится печальный итог. Женщины, которых ты так любишь, страдали всегда больше мужчин. С тех пор как холодная белая кровь одержала верх на земле, женщину славили в воображении, а на деле гнали, презирали и угнетали только за то, что она по духу ближе к черной крови лемурийцев. Она лучше, нежнее и открыта природе больше мужчины. Мечтательность и фантазия самой природы погружена в женскую душу — оттого женщины всегда богаче звучанием души, чем мужчины.

И женщину всегда обманывали, продавали и покупали, смеялись над ее любовью, открывали нежные тайны ее души недругам, насиловали, если она не зажигалась страстью, обвиняли во всех грехах за страсть, жгли на кострах, называя ведьмами из-за собственных низких мужских слабостей. Извечное надругательство над красотой женщины — той самой Парамрати, что так влечет тебя, — зависть, ревность и злоба так и вьются вокруг красоты. Миллионы миллионов женщин тысячелетия погибали в произведении на свет человеческого рода, в непосильном труде, жертвуя собой ради детей и мужчин. Скольких гнали кнутом по степям, лесам и пустыням, привязанных к вьючным животным в качестве военной добычи, разлучив с родиной, детьми и близкими…

И человечество с тех самых пор, как кончились поклонение женщине и ее власть, забыло, что женщина не только красота, не только мать, но и воспитательница человека, не только ребенка, но и мужчины. Вспомни о глубине первобытной души над чашей Ом и поймешь, что воспитать человека — это главная задача для всего будущего Земли, более важная, чем накормить его. Я говорю это тебе для твоих размышлений во время предстоящего испытания.

Попробуй побыть наедине с собой, перестрадать заново все свои горести — увидишь сам. Очень страшно оказаться самому с собой без выхода и возможности уйти, но мы выдерживаем это годами на пути к совершенству. Не бойся, я буду с тобой и узнаю, что тебе нужна помощь… — гуру помолчал и затем обвел рукой снежные вершины.

Здесь, в царстве высоты и света, легче чувствовать себя возвышенным над самим собой и другими, легче быть хорошим. Но в молчании и мраке выдержать гораздо труднее… Там, за Гауризанкаром есть гора такой же высоты, как и Трон жреца, Аннапурна. На ней мало снега, и она не носит такой великолепной снежной короны — слишком круты, слишком гладки ее почти отвесные каменные кручи. Вот эта грозная, отвесная, обледенелая круча Аннапурны, лишенная всего живого, не блещущая переливами света, а вечно хмурящаяся серым камнем и неимоверно трудная для подъема, и есть то, что тебе предстоит сейчас. Решаешься ли ты, сын мой?

Тамралипта с тревожно забившимся сердцем облизнул пересохшие губы, но упрямо кивнул.

— С тобой, учитель, когда ты обещал мне свою помощь, я не боюсь ничего. Пусть испытание свершится как можно скорее.

Тропинки тьмы

Тихо и пустынно было в Бхутесварском храме Шивы. В эту яркую лунную ночь все его население отправилось на праздник в городок. Никто не видел, как к боковому входу подъехала повозка. Из нее вынесли закутанную в огромное покрывало, связанную, задыхающуюся, измученную Тиллоттаму. По указанию Крамриша девушку понесли не в храм Шивы, а в древнее святилище, примыкавшее ко второму двору, где главный жрец заранее подготовил потайное помещение, охраняемое верными приспешниками. Тиллоттаму освободили от душного покрывала, развязали, бросили на убогую постель и удалились — все, в том числе и Крамриш. Девушка лежала в темноте, отдыхая после тяжкой дороги, — посланцы Крамриша не особо церемонились с ней, опасаясь полиции. Самые безотрадные мысли теснились в голове девушки. Возвращение назад, в плен храмовой жизни, в рабство Крамришу было невыносимо, и Тиллоттама чувствовала, что она больше не сможет жить прежней жизнью. Девушка боялась жестокого и безжалостного Крамриша и страшилась будущего — этот привыкший повелевать беззащитными женщинами храма жрец мог позволить себе любую низость.

Сквозь щель наспех сколоченной двери в каменную клетку Тиллоттамы пробивались узенькие лучи лунного света. Где-то вдалеке шептались два сторожа — им, очевидно, было не по себе в старом храме, наполненном привидениями и духами тьмы. Девушка незаметно для себя забылась тревожным сном и очнулась, лишь почувствовав на себе тяжелый взгляд Крамриша.

Несомненно, уже наступил день, но сюда, в глубину каменного мешка, не проникали звуки окружающей жизни, и огонь жаркого солнца, пылавшего снаружи, здесь не мог превратить тьму в сумерки, оставляя мрак властвовать во всех углах и подземных проходах.

— Встань, Тиллоттама! — приказал жрец, и испуганная девушка послушно поднялась. — Подойди!

Девушка осторожно приблизилась. Довольная усмешка искривила тонкие губы жреца.

— Следуй за мной в Тиртха, место священного омовения, и я совершу обряд очищения тебя, побывавшей в мире. Я все знаю о тебе, можешь ничего не говорить. И прощаю тебя, хотя следовало бы наказать. Пусть все будет по-старому, идем.

Пока жрец говорил, перед девушкой пронеслись все дни ее существования в храме. Наступали роковые минуты, и, странно, чем ближе они были, тем больше мужества вливалось в быстро колотившееся сердце девадази. Подчиняясь этой внутренней силе, Тиллоттама покачала головой.

— Нет, не будет по-старому, — едва слышно проговорила она, — я больше не могу. Отпусти меня, господин!

Крамриш вскинулся, словно сраженный кинжалом.

— Что? Ты смеешь противиться?! — вскрикнул жрец, сдавливая запястье девушки. Она резким и сильным движением вырвала руку.

— Я больше не могу, — звонко повторила Тиллоттама. — Я была покорна тебе, хоть и не любила тебя, но теперь не буду. Я хочу уйти, пусть на погибель, на нищету и голод, но здесь мне больше не жить.

Жрец почувствовал твердость решения наложницы. В первый раз кроткая и покорная девадази так дерзко говорила с ним. Обманутые ожидания, неутоленная страсть вскипели во властной душе жреца. Крамриш схватил девушку, сжал так, что она вскрикнула от боли, и повалил на постель. Тиллоттама молча боролась, как загнанное в западню животное, без надежды на победу, но не сдавалась. И сильное, гибкое, годами упражнявшееся тело танцовщицы, вместо привычной покорности, вдруг оказало необычайное сопротивление. Она столкнула жреца с ложа, отбросила назад раз, другой, третий. С рычанием, оскалив зубы, Крамриш ринулся на девушку и схватил ее за горло, готовый убить. Девадази охватил ужас, когда она почувствовала, что жестокие руки ломают ей шею. И девушка, извернувшись, изо всей силы ударила жреца ногой в пах.

С хриплым воем Крамриш упал, перевернулся и скорчился на каменных плитах.

Обессилевшая Тиллоттама, задыхаясь, лежала почти без чувств, едва соображая, что происходит.

Жрец отлежался, со стоном поднялся, осторожно выпрямился и вышел. Тиллоттаме показалось, что прошел всего миг, как Крамриш появился вновь, неся длинную цепь.