Помни время шипов

Наше минометное отделение тоже переформировывается. Командиром минометчиков вместо тяжелораненого вахмистра Хаука теперь стал унтер-офицер Фендер. Но во всем этом отделении я, если не считать долговязого Вариаса, близко знаком только лишь с ефрейторами Эрихом Шустером и Гюнтером Пфайффером. Отделение минометчиков размещается в соседнем с нами доме, и иногда эти трое приходят к нам поиграть в карты. Другие солдаты в их отделении в большинстве своем новички. Отто Круппка теперь служит в отделении управления и является также личным посыльным нашего обервахмистра, которого мы между собой всегда называем просто «Обер» (буквально «старший», но также и «старший официант» – прим. перев.).

Наш «Обер» опытный солдат, уже награжденный Железным крестом первого класса и серебряным значком за ранение. Мы ему абсолютно доверяем. Но он – старый вояка, и немного солдафон. Он, должно быть, прослужил уже двенадцать лет, и ему уже больше тридцати лет. Даже здесь на фронте он всегда соблюдает некоторую дистанцию. Это характерно для него. Оживленные личные беседы он ведет только с равными себе. Я вижу в этом типичное поведение так называемых «носителей портупеи» (тех, кто носит шпагу с серебряной или золотой кистью). На эту группу фельдфебелей или вахмистров я обратил внимание еще в казарме, они, кажется, получили особое положение между офицерами и низшими унтер-офицерами.

Наш «Обер» на фронте всегда является образцовым командиром, но как опытный солдат он также достаточно осторожен и старается избегать большого риска. Это было очень на пользу нам в отделениях станковых пулеметов, так как при атаках легких взводов мы из-за нашей сильной огневой мощи в большинстве случаев осуществляли огневую поддержку и таким образом не использовались в рукопашных боях.

Вместо нашего ротмистра на короткое время наш эскадрон возглавил один обер-лейтенант. Я ничего о нем не записал, но я вспоминаю о том, что он в перерывах между боями часто вместе с другими офицерами ходил охотиться в низинах Днепра. Еще рассказывали, что его денщик должен был заранее ставить походную кровать для него даже на передовой позиции. За время его командования несколько находчивых солдат устроили в брошенном доме сауну. Замечательная идея, которой мы с удовольствием воспользовались.

Уже с первого дня Виерт и я установили хорошие отношения с Катей, дочкой нашей «матки», хозяйки дома. Катя работала полдня и ее мать целый день на кухне у горных стрелков. Катя была стройной и белокурой русской девушкой, так называемой паненкой. Ее пшеничные волосы заплетены в маленькие косы, уложенные на голове как венок. Она была одета в грубое русское платье, когда-то голубой цвет которого стал теперь блекло-серым от частых стирок. Каждое утро она сияла от чистоты, и при приближении от нее сильно пахла грубым армейским мылом. Как только Катя видела нас, она уже издалека приветствовала нас обычным русским «Здравствуйте», и ее голубые как васильки глаза великолепно сияли. Я думаю, что если бы Катю одели в модное легкое платье, она была бы прелестной и привлекательной девушкой.

Хотя всем нам приказывали не входить в близкие контакты с гражданским населением из-за опасности шпионажа и партизанского террора, но в нашем случае мы не могли не беседовать с местными жителями о различных вещах. Миша, наш «Хиви», который тоже был родом из Украины, был у нас переводчиком. Но позже я и сам выучил несколько слов и фраз на русском языке, так что меня немного понимают, если мне или другим что-то нужно. Причем Виерт больше всех пользовался услугами обоих женщин, так как он часто приносил курицу, которую ему где-то удавалось поймать, и «матка» или Катя должны были ему ее приготовить. Иногда между нами, солдатами, и Катей возникали даже маленькие ухаживания, и ее очень забавляло, когда мы неправильно произносили русские слова или она сама пыталась что-то сказать по-немецки. Но всерьез приставать к Кате или добиваться чего-то от нее никто из нас и не думал. В этом отношении она была для нас табу. И на протяжении последующих дней и недель Катя стала нашим добрым ангелом.

Это началось с того, что однажды мы, вернувшись с передовой мокрыми и замерзшими, нашли нашу комнату уже приятно протопленной и сверкающей чистотой. Даже наши соломенные постели были совершенно свежими. После этого Катя делала это снова и снова. В благодарность за это мы давали ей шоколад из наших армейских пайков. Когда она однажды попросила у нас пару носков для ее матери, то получила от нас сразу несколько пар, а также нижнее белье в придачу. «Профессор» даже подарил ей рубашку цвета хаки, которую он сохранил еще из своего тропического обмундирования из Италии. Катя в ней выглядела настоящей спортсменкой. Она радовалась как ребенок и со всех сторон рассматривала себя в мутном зеркале. Но если нам предстояло уходить на очередное боевое задание, она становилась серьезной, и я часто видел также слезы в ее глазах. Когда мы сидели в грузовике, она подходила к нашей машине, чтобы попрощаться и махала нам вслед так долго, пока не теряла нас из вида. Иногда она прибегала в самый последний момент, потому что она во время тревоги находилась внизу в деревне, где чистила картошку на кухне.

20 ноября 1943. Мы чувствуем, что перерыв между боями закончился. Хотя уже за несколько дней до этого мы все время слышим грохот боя попеременно на участках фронта пехотинцев и горных стрелков. Но это всегда были только короткие бои, которые быстро заканчивались. На этот раз все по-другому! Ведется громкий беспрерывный ураганный огонь, который длится уже почти час. Мы знаем, что это артподготовка русских к наступлению. Пока мы еще обсуждаем, смогут ли войска на передовой задержать врага, звучит сигнал тревоги. Проходит всего несколько минут, и мы уже в машине и наш водитель заводит двигатель. Мы едем вдоль шоссе, которое ведет в южном направлении к деревне, до которой почти десять километров. Ураганный огонь перед нами становится слабее, зато усиливается боевой шум от пехотного оружия. До переднего края уже близко.

Внезапно в небе над нами появляется множество вражеских штурмовиков и истребителей, которые поливают нас огнем бортового оружия и забрасывают осколочными авиабомбами. Мы спрыгиваем с машин и ищем укрытие в овраге. В одно из наших орудий попадает бомба. Раненые зовут санитара. Маленькая бомба попала в двух солдат из нашего эскадрона. Один сразу мертв, другому оторвало руку. Пока наши машины едут назад, мы медленно идем вдоль оврага, а затем дальше к передовой.

Нас встречает только слабый ответный огонь. Перед нами горят несколько стогов соломы и амбаров. Мы с Вилли Краузе опять выкопали три противотанковые щели. Но нам снова и снова приказывают вставать и двигаться дальше. Земля влажная и липкая. Наконец, мы располагаемся в маленькой балке. Мы снова должны окопаться и оставаться всю ночь в боевой готовности.

21 ноября. Ночью было морозно, и наши мокрые шмотки затвердели от холода. Когда мы шевелимся в одиночном окопе, они трутся о земляные стенки и шуршат как картон. Как только светлеет, русские штурмовики опять над нами и снова сбрасывают проклятые осколочные бомбы. Мы все настолько злы на них, что я ставлю на свой пулемет прицел для зенитного огня и пытаюсь со спины Фрица Хаманна обстреливать их патронами со стальной оболочкой, как только они сбросили свои бомбы и повернули обратно. Прежде чем они исчезают за оврагом, мои очереди с треском бьют по фюзеляжам, так что разбрызгиваются искры. Если нам даже не удается сбить их, то мы, все же, заставили их уважать нас. Во второй половине дня нас усиливают полковыми зенитными пушками. После того, как они сбили два русских самолета, вражеские летчики перенесли свои действия дальше в наш тыл.

22 ноября. Ночью опять было холодно, но к утру начался легкий моросящий дождь. Он снова размягчает землю, и мы стоим по щиколотку в грязи. После этого штурмовики снова атакуют нашу позицию в овраге. Несколько взрывов и облаков дыма показывают нам, что они смогли поразить свои цели. Наконец, мы видим на пасмурном небе несколько немецких истребителей. Они сбивают несколько русских самолетов и снова исчезают. К полудню мы при поддержке артиллерии и танков начинаем атаку. Вскоре после этого мы снова вынуждены вернуться.