Помни время шипов

Возвращение в русский ад

21 октября. Поезд уже два дня грохочет на восток. Мы лежим в товарных вагонах на постелях из соломы. Если кто-то именно в этот момент не пишет письмо, не играет в карты или занимается другими делами, тот, как я, предается своим мыслям. Я вспоминаю многое из того, что мне пришлось испытать в России. Но сегодня все не так, как тогда. Не только потому, что я в отличие от моей прежней эйфории и последовавшему за ней ужасному разочарованию нашим неровным и порой халатным ведением войны уже знаком с реальностью войны. На этот раз это скорее уверенность в принадлежности к сильным войскам, с хорошо обученным личным составом и принадлежащим к этому тяжелым оружием, войскам, которые могут сопротивляться даже самому сильному врагу и побеждать его.

Я сам немного удивлен тем, насколько быстро то негативное отношение, которое было у меня несколько месяцев назад, сменилось на позитивное. Постоянная пропаганда, с ее лозунгами о патриотическом исполнении долга и о почетной борьбе за славный «Великогерманский Рейх», не прошла бесследно также и для меня. Я снова убежден в том, что сражаюсь на стороне добра, и собираюсь сделать все что могу, чтобы исполнить свой долг.

22 октября. Сегодня к вечеру мы должны были прибыть к месту назначения. После короткой остановки мы снова едем дальше. Со всех сторон гром и грохот. Мы, простые солдаты, ничего точно не знаем, только гадаем, где именно нам придется воевать. Мы, тем не менее, слышали, что русские после августовского наступления через Харьков продвинулись дальше на запад и стоят теперь где-то между Кременчугом и Днепропетровском. Заново сформированная 6-я армия, к которой мы принадлежим, должна участвовать в продолжительных боях именно в этих местах.

Через несколько часов нас высаживают просто посреди дороги и везут дальше на военных грузовиках, все время навстречу канонаде. Мы едем по засохшей степной траве и еще не убранным кукурузным полям. Вокруг нас лежит разбитая боевая техника. Это как русские танки и артиллерийские орудия, так и немецкое оружие, свидетельства переменчивых боев последних недель. Где фронт? Он, должно быть, здесь полностью расколот, и нашему ротмистру тоже приходится пробираться вперед осторожно, почти ощупью.

23 октября. На краю кукурузного поля мы делаем привал. Машины разъехались далеко в разные стороны. Мы спрыгиваем, чтобы размять ноги. Кукурузное поле сияет золотом в последних лучах заходящего солнца. С земли уже медленно поднимается туман, и я чувствую приближающуюся русскую зиму. Тени наших машин становятся расплывчатыми. Гром орудий перед нами все громче. Мы различаем выстрелы танковых пушек сбоку от нас. Фронт здесь извивается как змея, которой отрубили голову. Даже если шум боя еще довольно далек, то передовые подразделения врага в некоторых местах могут быть уже за нашей спиной. Так, похоже, думает и пилот «швейной машинки», который с ясного неба внезапно тарахтит прямо над нашими головами. Он, должно быть, появился из низины перед кукурузным полем.

Мы озадачено смотрим на русский биплан, который буквально над нашими головами выписывает спираль, а потом, выключив мотор, подлетает к нам в низком планирующем полете. Неужели этот парень сошел с ума?

Летчик сильно высовывается из машины к нам вниз, и тогда мы слышим, как он громким голосом по-русски спрашивает: – Русские? Германские?

Мы теряем дар речи. Разве кто-то уже сталкивался с такой дерзостью? Парень даже не знал, кто именно находится под ним, и, все же, осмелился спуститься так низко на своем хрупком самолетике. Конечно, с ним ничего бы не произошло, если бы теперь он быстро исчез прочь. Мы просто в изумлении глядим на русский биплан, и нам даже в голову не приходит стрелять в него. Но летчик все еще не удовлетворен. Он в полумраке и через свои толстые защитные очки наверняка еще не узнал нас, «германских». Так как по нему также никто не стреляет, он, похоже, уверен, что под ним находятся русские. Он делает только короткий правый поворот и в планирующем полете снова возвращается назад..., но тут уже его встречает залп из множества винтовок. Пули изрешечивают тонкий каркас и разрываются в двигателе. Машина камнем падает с высоты примерно десяти метров на кукурузное поле и вскоре после этого начинает гореть. Подбегают солдаты и помогают пилоту выбраться из машины. Он сначала ругается как пьяный казак. Но когда он снимает запотевшие очки и узнает нас, «германских», он ошарашено таращит на нас глаза и сдается, громко смеясь над своей глупой ошибкой. Ефрейтор Рудник из отделения управления эскадрона предлагает ему сигарету, которую летчик поспешно вставляет между губами и дымит. У него самого в сумке есть начатая коробка папирос с бумажными мундштуками, которые, по-видимому, больше нравятся ему, так как он выбрасывает нашу наполовину выкуренную сигарету и закуривает свою папиросу.

– Ты что, считал нас своими даже после того, как мы начали стрелять? – усмехается Рудник и забирает у летчика кожаную полевую сумку с картами и другими важными бумагами, которую он передает ротмистру. Санитар перевязывает летчика, получившего легкое ранение бедра, и затем грузит его в санитарный автомобиль.

Пока мы обсуждаем происшествие, внезапно слышится выстрел, и солдаты за нами громко кричат. В то же самое мгновение что-то коричневое проносится мимо нас и с хлопком ударяется о ноги Вариаса. – Заяц! – удивленно кричит долговязый, а Виерт, стоящий рядом с ним, нагнувшись, пытается поймать зайца, который перекувыркнулся при ударе. Однако заяц убегает от него и снова несется назад. Солдаты быстро образуют круг и не выпускают длинноухого. Он мечется туда-сюда и в отчаянии ищет выход. Когда он, все-таки, сделав крюк, смог проскочить между ног одного вояки, он бежит, как будто убегая от чертей, прямо в сторону канонады, где, как мы предполагаем, находится фронт. Выстрелы, которые еще посылают ему вслед несколько солдат, заставляют бежать его еще быстрее. Жаль, заяц это редкий экземпляр в районе военных действий. Он также первый заяц, которого я увидел, и ему также довелось остаться единственным, которого я вообще видел в России. Этот заяц явно родился в пороховом дыму, иначе он никогда не побежал бы туда, где стреляют.

Солнце между тем уже зашло. На западном горизонте можно видеть только лишь красноватую полосу света, которая постепенно тускнеет.

– Завтра будет хороший день, – говорит Фриц Кошински и последним залезает в машину. Затем мы медленно двигаемся дальше в темноте, пока связной-мотоциклист, который разведывал ситуацию при поддержке бронеавтомобиля, не дает водителям сигнал остановиться. Перед нами находится деревня, якобы занятая русскими. Они охраняют шоссе, которое проходит мимо деревни. Но по самому шоссе ездят очень редко.

Спешиться! Машины едут в укрытие, а мы стоим и ждем. Я слышу, как наш ротмистр опрашивает командира разведывательной бронемашины о численности русских в деревне и о том, есть ли поблизости танки. Тот этого не знает. Затем появляется связной-мотоциклист с приказом ждать до рассвета на исходной позиции, пока не подтянутся другие подразделения. Утром нашу часть усилят несколькими штурмовыми орудиями.

24 октября. Погода солнечная, но холодно и ветрено. Весь полк подготовился к наступлению. Когда мы атакуем деревню, у нас есть первое соприкосновение с противником. Для меня это совсем не так, как тогда под Калачом. Здесь мы сильнее, и мы заставляем врага отступить. Это снова дает стимул также простому солдату. Русских в деревне было мало, и по шоссе ездили редко. Мы захватываем, тем не менее, массу оружия, которое наши саперы тут же взрывают. Примерно шестьдесят пленных отправляют в тыл. Фронт здесь очень запутан. В некоторых местах русские танки уже прорвались и находятся у нас в тылу.

25 октября. Мы проходим через деревню и на ночь окапываемся на ее южной околице. Ночью начинает идти дождь, и мы стоим в грязи и в воде. Только отделению управления эскадрона повезло – они расквартировались в Новой Праге. В течение дня русские сильными частями атакуют Новую Прагу. Между тем у нас больше нет непосредственной связи с нашими соседями, которые сами ведут бои. В трудной борьбе, иногда в рукопашном бою, мы к вечеру отбрасываем врага.