Помни время шипов

15 декабря. Погода холодная и морозная. Ветер немного ослаб, но зато начался снег. Мое настроение почти на нуле. Мы узнаем, что некоторые солдаты действительно уехали от нас куда-то на грузовике. Теперь у нас остается два грузовика и три штурмовых орудия. Поговаривают, что сбежавшие солдаты раньше служили в штрафной роте. Но какие только слухи тут не ходят! Один солдат рассказывает, будто они считают, что враг скоро начнет наступление. Они уже отправили разведдозор, чтобы прояснить ситуацию.

В первой половине дня подъезжает какой-то офицер в светлой меховой шубе и в шапке и отдает несколько приказов. Фельдфебель подходит к нам и объясняет, что может начаться вражеское наступление, и нам нужно занять позиции примерно в одном километре перед колхозом. – Мы должны любым путем остановить врага и удержать позиции, – говорит он решительно. Но какими силами? Парой старых ружей, что остались у нас в руках? Я вижу только один пулемет, который несет на плече какой-то унтер-офицер. Всего один пулемет на группу из пятидесяти или шестидесяти человек.

Мы маршируем, все время вперед и неизвестно куда. Снегопад усиливается, и вскоре мы видим только сплошную белую поверхность, которую то там, то здесь прерывают редкие кустики. Где здесь могут быть позиции? Если они тут и есть, то эти окопы уже давно замело снегом. Похоже, что и фельдфебель не очень-то ориентируется в этой снежной пустыне. Перед широким оврагом он приказывает остановиться. Внезапно откуда-то доносятся выстрелы. Из снежной пелены появляется несколько фигур, и бегут к нам в овраг. Это снова немцы, убегающие от противника. Они сообщают, что еще вчера заблудились в этой снежной пустыне, и только по счастливой случайности не наткнулись на русских, которые, похоже, здесь повсюду. Они входили в состав боевой группы, которая размещалась на берегу замерзшей реки Чир и вчера была разбита атакой советских танков Т-34 и пехоты. Те, кто остался в живых, бежали сломя голову и сейчас бродят где-то в заснеженной степи. При перестрелке погиб один из их товарищей, который больше не мог бежать, потому что минувшей ночью он уснул и отморозил обе ноги. Русские как раз где-то впереди нас и устанавливают свои четыре миномета.

Фельдфебель пребывает в нерешительности. Потом он посылает связного назад, чтобы вызвать сюда штурмовые орудия. Как только они подтянутся сюда, мы атакуем позиции русских минометов. Мы ждем… и из-за холода глубже зарываемся в снег. Из-за движений нам сначала тепло, но когда ветер усиливается, он пробирает нас до костей, и мы начинаем дрожать от холода. Вариас похлопывает себя по плечам и лодыжкам. Его шинель слишком коротка. На ногах разрезанные ножом валенки, снятые с убитого солдата. У Громмеля на ногах такие же чужие валенки. Шинель у него совсем тонкая, но он говорит, что под шинелью у него потрепанный и наверняка завшивленный жилет из овчины, который нашел в колхозе кто-то из наших солдат и отдал ему из-за неподходящего размера. На голове у него русская меховая шапка, подаренная ему кем-то из экипажа штурмового орудия. В этом виде Громмель похож на русского, и некоторые солдаты уже называют его Иваном. Я в моем маскировочном наряде выгляжу еще достаточно прилично. Но я все равно чертовски мерзну в этой проклятой России, где уже погиб Наполеон с его армией. Все, что я когда-то читал в учебниках истории, мне теперь приходится испытывать на собственной шкуре. С содроганием думаю о том, каково оказаться раненым в этой снежной пустыне и лежать без надежды на помощь, пока мое тело медленно не превратится в ледышку.

Почему же еще не прибыли штурмовые орудия? Мы ждем и ждем, …. но оказывается, что слишком поздно! Слышим над собой разрывы мин и свист осколков. Хотя мины взрываются еще далеко от нас, но некоторые осколки проносятся довольно близко от наших голов. Нам это пока не особо мешает, мы привыкли и к худшему. Я даже встаю, чтобы немного размять затекшие ноги.

Тут еще одна мина взрывается на склоне напротив нас. Мы видим, как осколки падают в снег. Какой-то солдат зовет о помощи, и я сам неожиданно чувствую легкий удар под левой коленной чашечкой. Они зовут санитара, который есть в нашей группе. Он уже начинает перевязывать раненого, у которого осколком разворочено бедро и сильно идет кровь. Санитар – обер-ефрейтор в голубой форме полевой дивизии Люфтваффе. Он с тремя другими солдатами прибился к нашему отряду, после того как его часть была разбита.

Когда санитар закончил перевязывать раненого, я показываю ему свою рану. Прямо под левой коленной чашечкой появилась крошечная дырочка размером с горошину. Рана не болит, и я могу нормально двигать ногой. Только по моей голени стекает тонкая струйка почти черной крови. Санитар наклеивает на рану кусок пластыря. – Не повезло, – говорит он почти с сожалением и пожимает плечами. Я понимаю, что он имеет в виду. Он пытается сказать, что, к сожалению, этой раны недостаточно, чтобы отправить меня в тыл на лечение.

Я испытываю разочарование. Моя не высказанная вслух надежда испарилась. Но как быстро, все же, меняется у человека настроение и отношение к одному и тому же делу. Ведь всего несколько недель назад я мечтал о воинской славе и подвигах. Меня почти распирало от воинственного духа. А теперь я уже мечтаю лишь о ранении, которое дало бы мне возможность отправиться на лечение домой. Потому что оно представляется для меня единственной возможностью хотя бы частично с честью попрощаться с этой группой деморализованных людей и хотя бы на пару недель вырваться из этой ужасной страны с ее жуткой зимой.

Разве это трусость думать так, когда понимаешь, что эта война здесь подобна попытке остановить человеческими телами начавшуюся горную лавину. Тем более, с людьми, которые, дрожа от отчаяния и холода, прячутся в обледеневших норах в снегу, и каждое утро радуются тому, что их кости еще не замерзли – ведь они им еще понадобятся, чтобы спастись от наступающего врага. Кроме того, я не верю, что мы, горстка наскоро собранных солдат, не имеющая тяжелого вооружения, еще сможем остановить русских. Если солдат благодаря ранению сможет вырваться отсюда, он действительно может сказать, что ему повезло. Но когда исполнится эта мечта? Осколки или пули не ориентируются на желания маленького солдата. Они твердые, горячие и жестокие. Они предпочитают поразить пульсирующую жизнь, прячущуюся под грязными лохмотьями, и пытаются убить ее с первого раза.

Ветер усиливается. Он воет в овраге и визжит у нашей норы в снегу. Он бросает нам в лицо жесткий снег, который тает на наших горячих лицах. Когда я двигаю левой ногой, то ощущаю легкую боль, мне кажется, что рана под коленной чашечкой воспалилась.

Только во второй половине дня прибывают три наших штурмовых орудия. Из-за сильной метели они предпочитают пока не торопиться с наступлением. Но враг опережает нас. Для русских такая погода как раз хороша для атаки. Мы замечаем их в снежном буране только тогда, когда они уже совсем близко от оврага.

Самоходки используют разрывные снаряды. Мы стреляем наугад в снежную мглу. Снег по-прежнему метет прямо в лицо, забивая нам лицо и глаза. Потом противник пропадает как привидение. Он в нас даже почти не стрелял. – Это был всего лишь разведывательный отряд, – уверяет один ефрейтор из числа приближенных фельдфебеля. Он еще рассказывает, что вчера утром противник тоже пытался атаковать нас, и под снегом повсюду лежит много убитых солдат.

Потом мы на одном из флангов слышим стрельбу. Штурмовые орудия получают приказ вернуться назад и уезжают на территорию колхоза. Что же будет дальше? Мы снова сидим в ямах, вырытых в снегу, и ждем. Когда я снова хочу размять ноги, мне даже не удается встать. Моя нога как будто одеревенела. Левое колено полностью отвердело. Если русские сейчас начнут атаку, то мне конец. Я не смогу идти, не то, что бежать. Только не это! Во внезапном испуге я зову санитара. Он ощупывает мое колено, которое сильно опухло. Оно толстое как камера надувного мяча. Кожа натянута так, будто ее смазали эмалитом, да еще и сильно посинела.