Страница 58 из 102
— Обо мне спрашивал, вспоминал?
— О ком еще ему спрашивать да говорить! Сто раз вспоминал, — ответила Франчишка Игнатьевна. — А нам он сказал, что тебя проводил и ты далеко уехала… Что-то ты, девонька, не больно далеко уехала!
— Мы, тетя Франчишка, сначала быстро поехали… А потом как начали наш поезд бомбить… впереди все рельсы пораскидало. Мы побежали, и сами не знаем куда… Встретили какую-то воинскую часть, там посадили всех ребятишек на повозку и меня вместе с ними. Другие, кто мог, пешком пошли. Всю ночь по степи ехали. Вот так больше месяца мытарства продолжались отсиживались в лесах да болотах. Но вот, видишь, добралась…
— Теперь знаешь, как замуж бегать? — подняв голову, проговорила Стася, с удивлением думая, как это могла ее Галинка перенести такое.
— Если, мамочка моя, можно было бы все снова повторить, я бы не задумалась, лишь бы Костя был жив.
— Хоть помолчала бы перед матерью! — крикнула Стася.
— А чего мне молчать? Кто же виноват, если война началась? Мы, что ли, ее начинали? Прогонят фашистов, тогда заживем…
— Вот ты скоро родишь, — обратилась Стася к Галине, — а что будешь с ребенком делать? Знаешь, какое теперь время!
— Жить буду, мама, жить! Если вы не хотите, чтобы я у вас жила, пойду к Франчишке. Не прогонишь меня, тетя Франчишка?
— У нее уже есть своя дочка, — сказала Стася, — Оля Шарипова.
— Оля осталась без мамы? — с тоской спросила Галина.
Отстранив сидевшую рядом Ганну, она встала, высокая и суровая, повзрослевшая за эти недели.
— Пойдем, тетя Франчишка, я хочу видеть эту бедную девочку!
Франчишка Игнатьевна рассказала Галине все, что произошло с Олей, как она осталась без родителей и что ее хотят сейчас куда-то увезти.
— Никому ее, тетя Франчишка, не отдадим! Никому! Пусть я не останусь жить на этом свете! — решительно заявила Галина.
— Я узнала, что если девочку удочерить и дать другую фамилию, то ее никуда не отправят…
— Так нужно это сделать! Разве можно ее отдавать? — Галина вопросительно посмотрела на всех и, видя их растерянное молчание, твердо добавила: — Вот что я вам скажу… а ежели скажу, то так и сделаю! У меня теперь другая фамилия, русская, — Кудеярова. Я запишу девочку на мою фамилию и буду считать ее своей дочерью!
— Вот теперь я вижу, что это моя дочь, — негромко сказал Олесь и отвернул лицо к печке.
— Это, Галиночка, я должна сама сделать. Спасибо твоему доброму сердцу, — сжав свой сухонький кулачок и поднося его к глазам, дрожащим голосом сказала Франчишка Игнатьевна. — Я нашла Олю, и хай она навечно будет моей родной дочерью! Пойдем, Галиночка, в хату…
В том же виде, в каком она заявилась к своим родителям, — босая, загорелая, не успевшая привести себя в порядок, — Галина побежала к Августиновичам, чтобы увидеть девочку. Но когда увидела ее, то остановилась ошеломленная и с сильно заколотившимся сердцем замерла около кровати. Там лежала не прежняя Оля, а маленькая, похудевшая девочка с утомленным взглядом, в беленьком платьице, с растрепанными косичками, в беспорядке упавшими на бледное лицо.
— Олечка! Милая моя деточка! Вот и я, Галина, вернулась к тебе!
— Ой, Галя! — протягивая руки, вскрикнула Оля.
Она целовала Галину и чувствовала от нее запах свежих лесных трав и душистой хвои.
Через час Галина остригла Олины каштановые волосы, вымыла теплой водой голову, принесла свою старую кофточку, надела на девочку и, закутав ее в одеяло, уложила в постель.
Спустя некоторое время Оля обрела других родителей и стала носить новую фамилию и отчество — Ольга Иосифовна Августинович.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Шел 1943 год. Давно отгремели бои под Москвой. Победоносно закончилась незабываемая Сталинградская битва. Отголоски ее докатились в далекое Вулько-Гусарское. От радостных вестей потеплели, отогрелись сердца многих обездоленных людей, находившихся в тяжелой фашистской неволе.
В солнечный летний день, как и два года назад, во дворе Франчишки Игнатьевны гоготали гуси.
— Ох, чтоб вам скорей головы отрубать, опять чегой-то загалдели, только сейчас накормила! — крикнула Франчишка Игнатьевна и появилась на пороге.
Взору ее представилось следующее зрелище.
Посреди двора с палкой в руках, в коротких синих штанишках и совсем без рубашки стоял крепкий, загорелый, темноволосый мальчишка и, размахивая палкой, отбивался от наседавшего на него молодого гусака.
— Я тебя все лавно забью, плотивный гусака! — забавно картавя и посапывая носом, упрямо выкрикивал мальчик, тыча палкой и стараясь угодить в шипящую гусиную голову.
— Эй! Костя! Костик! А ну, иди сюда и кинь палку, бо я такого отчаюгу сейчас лупцовать начну вместе с тем гусаком! — подходя к мальчику, крикнула Франчишка Игнатьевна.
— Погоди, бабуся, дай мне забить того плоклятого гусаку, а то шипит и кусается!
— Когда ж я перестану тебе говорить, чтоб ты не лез до этого гусака? Или ты хочешь, чтоб у тебя остался один глаз? — отталкивая упирающегося Костю, сказала Франчишка Игнатьевна. — Сколько он насажал синяков на твои голяшки!
— Он сам на меня кидается и шипит, — оправдывался Костя. — Я ж его забью!… Он может утащить нашу Олю. Одну девочку утащил, мне мама лассказывала.
— Не утащит он нашу Олю, она уже ось якая великая выросла. Посмотри, вон идет твоя Оля.
С вязанкой травы за плечами из огорода шла Оля. Ее трудно было узнать. Это была рослая миловидная большеглазая девочка. На вид ей можно было дать лет четырнадцать-пятнадцать. За два с лишним года Оля сильно развилась и окрепла. Она уже выучилась жать, копнить, косить и во всем была незаменимой помощницей Франчишке Игнатьевне.
Увидев Костю, она остановилась и, сбросив с плеч связанную веревкой траву, отведя усталые руки за спину, звонким голосом крикнула:
— Костик, а ну, беги до меня, что-то тут для тебя найдется!… — она уже говорила на том наречии, какое употребляется в западных районах, но к польским и белорусским словам, как и Франчишка Игнатьевна, добавляла русские слова.
— Ягодки, да? — подбегая к ней, спросил Костя. — А живого зайчика не плинесла?
— В другой раз принесу и живого зайчика, а сейчас кушай ягодки, подавая ему веточки перезревшей земляники, сказала Оля.
— А ежика плинесешь? Маленького такого… — тормошил ее мальчуган, заглядывая в лицо.
— У вас там Косточки нет? — раздался из сада звучный женский голос.
— А где же ему быть, твоему Косточке! — отозвалась Франчишка Игнатьевна. — Все с гусаком воюет!
Через садовую калитку вошла Галина. Она была в цветном поношенном, выгоревшем платье, такая же, как и раньше, живая и по-девичьи статная, только шире стали полукруглые плечи и круче выдавалась вперед высокая грудь.
— Что ты делаешь, мой Костяшка-черняшка? Где же твоя рубашечка? Галина подошла к ребенку и взяла его на руки.
— Лубашка? Нету лубашки, — разводя ручонками, ответил мальчик. — Я ту лубашечку сушить повесил…
— Где же ты ее вымочил?
— А в колыте, где гуски воду пьют… — ответил Костя.
Это был прелестный мальчуган с умными черными, как смородина, глазами.
— Нашла твою рубашку, — сказала Франчишка Игнатьевна. — А то поджарился, как грибок-боровичок…
— Оля! Тетя Франчишка! Идите сюда, что-то я вам расскажу интересное! — крикнула Галина.
Франчишка Игнатьевна и Оля подошли.
— Наша армия выгнала фашистов из Орла, из Харькова и еще из других городов. Их под Курском так разбили, что они удирают без оглядки. Бегут, а скрывают, как тогда скрывали свое поражение под Сталинградом. Сегодня наши самолеты листовки сбросили. Хоть бы одну подобрать!… Староста Михальский ходит злющий! Приехал Владислав из Белостока и, наверное, привез неприятные вести.
— Листовки, говоришь? А ну, стой! — Франчишка Игнатьевна полезла за пазуху. — Сегодня пришел мой Осип с рыбалки, и вижу, ходит такий петушистый… В хату не зашел, а прямо в хлев шмыгнул… Ну, думаю, тут что-то не так! Посмотрела в щелочку, ховает что-то за кормушку… Вышел из хлева и усики подкручивает, и веселый такой, и насвистывает! Ну ж, думаю, сейчас я тебе подсвистну! Своими очами гляну, что такое ты там сховал… Он пришел в хату, а я побегла в хлев. Сунула руку, чую, бумажка. Читаю я по-русски не гораздо, а все-таки разобрала, что большими буквами написано: «Дорогие товарищи!» А ну-ка, почитай, Галиночка, что там пишут дальше, попросила Франчишка Игнатьевна.