Друзья в небе

Самолеты нужны были здесь как нигде.

Помнится, как, пролетая в первый раз вдоль Амура, мы увидели с высоты маленькую деревушку на высоком берегу. Это было Пермское, то самое, на месте которого несколько лет спустя вырос город Комсомольск-на-Амуре.

Отправляясь в полет, я и мои пассажиры оделись по-полярному. Мне достались очень красивые унты. Они были мне немного малы, хотя ног особенно но жали. До первой посадки — Верхнетамбовской — триста пятьдесят километров летели мы два часа двадцать минут, а у меня уже в первый час полета ноги замерзли так, что я готов был сесть куда угодно.

Первое живое существо, приветствовавшее нас, спустившихся с небесной высоты на землю, была собака. Она, видимо, выбежала из деревни вместе с остальными жителями, но намного опередила их. Вслед за собакой показались мальчишки, бежавшие сломя голову. Потом появилась целая демонстрация с красными флагами — школьники во главе с учительницей, степенно шли взрослые.

Как только мы сели, я, не обращая внимания на приветствия, побежал, подпрыгивая, в село, забежал в первый попавшийся дом и сунул ноги в печурку. Через несколько минут пришел в себя, осмотрелся — в доме никого, все, должно быть, убежали к самолету.

Через четверть часа зашел один из моих пассажиров:

— Я видел, как ты забежал в дом… Что с тобой?

— Вам хорошо лететь в закрытой кабине, а у меня ноги закоченели. Не могу дальше лететь в этих унтах.

— А ну-ка, попробуй мои!

Померили — его унты полезли на две пары чулок. Правда, унты были старые, некрасивые, но ноги в них не мерзли.

Мотор нашего самолета все время работал на малом газе, чтобы не дать машине промерзнуть. Бортмеханик, стоя на крыле самолета, накачивал в бак бензин, который добровольные помощники черпали ведрами из бочки. Вокруг собрались почти все жители деревни. Люди щупали крылья, хвост, фюзеляж. Подростки и юноши забирались по лесенке и заглядывали в кабину. Более смелые даже посидели в кабине. Взрослые поднимали детей и давали им возможность посмотреть в «нутро» диковинной птицы.

А вот в селе Мариинском, где была предусмотренная посадка, нас встретили очень недружелюбно. Оказывается, в селе обитало немало кулаков, которые зарабатывали на извозном промысле. Они смотрели на летчиков как на опасных конкурентов.

Из Николаевска мы летели на Сахалин. Местные жители нас пугали:

— В Татарском проливе бывают неожиданные ураганы. Не только ваш самолет может изломать: пароходы и то выкидывает на берег. По четыре-пять дней пароходы штормуют в море и не могут подойти к берегу. Да и вообще Татарский пролив очень редко бывает спокоен.

— Вы же про лето говорите, — заметил я.

— Это все равно, зимой еще хуже. Выпадет снег, ровно покроет землю, а потом подует ветер и наметет высоченные надувы. Здесь ровного места не сыскать.

Работая больше года «воздушным извозчиком» на маршруте Хабаровск — Сахалин, я не раз имел возможность убедиться, что в этих предупреждениях была большая доля истины.

На Дальнем Востоке впервые скрестились летные пути — мой и Ляпидевского. Мы встретились, когда оба были молоды и выполняли ответственное задание Родины. Если бы в 30-е годы художник захотел нарисовать дружеский шарж на Ляпидевского, я бы посоветовал ему изобразить крепкого, чубатого парня, сидящего верхом на самолете. В правой руке у него шашка, левой он выжимает двухпудовую гирю, широкая грудь обтянута матросской тельняшкой, за спиной — верная спутница — семиструнная гитара. Такой рисунок отразил бы многие черты биографии и характера Анатолия.

В казачьей станице

Ляпидевский — кубанский казак, родился в станице Белоглинской. Отец его — сельский учитель, чтобы не идти воевать «за веру, царя и отечество» стал псаломщиком, а потом дьяконом и перебрался в станицу Старощербиновскую. Он изрядно пил и нередко появлялся на заутрене и молебнах, еле держась на ногах. В конце концов его выгнали из церкви. Семье незадачливого священнослужителя пришлось так туго, что Толя пошел батрачить. Ему было только семь лет. Мальчик подавал на току копны, работал на уборке кукурузы, резал подсолнух.

Как горд был паренек, когда осенью привез домой заработанное — три мешка пшеницы, по полвозу кукурузы и подсолнуха. По окончании сельскохозяйственных работ сел на школьную скамью.

Толя был мальчишкой резвым, драчливым, но одновременно мечтательным и впечатлительным. Достаточно было малейшего толчка для полета его неудержимой фантазии.

…В станице Старощербиновской остановился автомобиль, в котором ехал какой-то генерал. Вот так удивительная машина! Нужно построить такую! Толя раздобыл доски, гвозди, молоток, нашел трехколесный велосипед, сломал его и приспособил колеса. Первая личная машина Ляпидевского передвигалась, если ее сзади подталкивали мальчишки. Тогда же и произошла первая в его жизни авария. «Автомобиль» покатился под гору, налетел на дерево и рассыпался. Водитель отделался синяками и не очень сожалел о случившемся. Ему дозарезу нужны были колеса для другой технической новинки.

Попался ему тогда в руки журнал «Нива» с фотографиями танков. На одном снимке танк рушил каменную стену. Толя укрепил бревно на велосипедных колесах и таким «танком» стал таранить заборы в станице. Как его били за эти «подвиги»!

Потом «танкист» переквалифицировался в кавалериста, обзавелся пикой и стал джигитовать на соседских лошадях. Один конь рванулся, «казак» упал и вывихнул себе ногу.

Незадолго до Октябрьской революции Ляпидевский бросил школу и начал работать подручным у кузнеца. Ему хотелось сразу начать делать что-нибудь сложное, интересное, а кузнец не спешил учить его. «Я пятнадцать лет молотом шлепал, прежде чем стал мастером. Пошлепай и ты…»

Толе шлепать не хотелось, он покинул кузнеца и устроился учеником у слесаря. Это уже была солидная работа. Исполнилось тогда Ляпидевскому девять лет. Наступила зима 1917 года. В Старощербиновской, как и повсюду на Кубани, хозяйничали белогвардейцы.

Первой ласточкой приближения красных был самолет со звездами на крыльях, низко пролетевший над станицей в 1919 году. Это был первый самолет, который видел будущий летчик. Затем из Ростова, который уже был в руках красных, каждый день стали летать самолеты.

Толя Ляпидевский мастерил модели самолетов. Летающую модель сделать так и не удалось, а нелетающие самолетики получались совсем как настоящие. Это наверняка был первый случай авиамоделизма на Кубани.

По соседству, в Ейске, организовали авиабазу. Мальчишки из станицы под предводительством Толи Ляпидевского ежедневно совершали паломничество к авиаторам. Иначе, чем паломничеством, эти походы не назовешь. Все, что касалось авиации, вызывало в их юных душах восторг. Они не могли спокойно произносить такие волшебные слова, как «пропеллер», «мотор», «бензин», «фюзеляж»! Толя бегал за авиаторами по пятам. Красные военлеты разрешали мальчишкам мыть машины, охотно рассказывали им про полеты и воздушные бои.

Станичные ребята так увлеклись авиацией, что стали даже для своих непрекращающихся драк влезать на высокие деревья. Там была уже не просто драка, а «воздушный бой»!

Но «счастье» продолжалось недолго. Летную базу из Ейска перевели.

Вскоре в Старощербиновскую прибыл революционный матросский отряд. Матросы привлекали мальчишек не меньше, чем летчики. Все они, в том числе и Толя, сделали себе татуировку — якорь на руке. Авиация была забыта: морская форма подействовала неотразимо, а рассказы матросов были еще увлекательней.

Особенно полюбился Толе матрос Кошарин с крейсера «Петропавловск». Бывалый моряк научил мальчишку петь матросские песни и аккомпанировать себе на гитаре.

В то время в округе свирепствовал белобандит Сидельников. Этот новоявленный атаман создал банду в 250 сабель и совершал частые налеты на Старощербиновскую.

Однажды бандиты ворвались в станицу и оцепили Особый отдел и тюрьму, в которой находились заложники. Взад и вперед по притихшим станичным улицам, размахивая шашкой, носился на взмыленном коне Сидельников. В помещении Особого отдела были только Кошарин и одна женщина. Они забаррикадировались. Матрос поставил пу-лемет на окно, женщина подавала ему ленты. Кошарин открыл такой сокрушительный огонь по бандитам, что они отступили из станицы.