Побег

«Медленно, очень медленно! – уговаривал себя юноша, подтягивая поближе брошенную рогатину. – Если делать все медленно, то никто ничего не заметит».

Трое в темноте, теперь, из-за костра, совсем невидимые Максиму, негромко переругивались. Застучал топор – звонко, как по промерзшему дереву. Прутик, на который Лесной нацепил кусочек хлеба, вспыхнул на самой вершине. Сам хлеб почти уже превратился в уголек, но спешить было нельзя. Любое резкое движение могло выдать Максима.

«Мы не умеем воевать друг с другом. – Он старался отвлечь себя хоть немного. – Бегущих мутов слышно издалека, особенно ночью. Да и снег скрипел бы у них под ногами. А еще они рычат, когда видят огонь. Поэтому озерным кажется, что они в безопасности… Но люди вели бы себя иначе».

Рогатина сбила прутик, воткнутый в снег. Обуглившийся хлеб зашипел. Максим еще немного помог себе рогатиной, потом дотянулся до прутика рукой. Уголек, но какой вкусный уголек! И это ничего, что он такой горячий, что язык и нёбо будут в волдырях, ничего! Если у человека есть волдыри от ожогов, значит, он живой. Максим изо всех сил старался жевать медленно, но челюсти его не слушались и дробили пищу с чудовищным грохотом, так ему показалось. Он лег рядом с Лесным и вытянул ноги насколько мог близко к огню, пряча их под его длиннополой одеждой. Пока ноги ничего не чувствовали, но пододвигать их ближе Максим боялся: сгорят, а он и не заметит. Возможно, даже почти наверняка, ему еще придется бежать на них по холодному, страшному снегу.

«Нет! – закричало от этой мысли все его естество. – Нет, лучше здесь умереть, в свете и тепле!»

Он сжевал весь ржаной уголь, сглотнул слюну, в которой едва различался вкус хлеба. Мука, вода, и несколько крупиц соли – вот и все, что могла себе позволить Маша-повариха, выпекая его. Плоские лепешки. Максиму вспомнилось, как пекли хлеб в его детстве. Он думал, что давно об этом забыл, воспоминания оказались совсем ранние. А может быть, их и не было, этих воспоминаний, и он придумал их? Но Максим просто чувствовал запах, пьянящий запах, и хлеб не был плоским. Пышный, аппетитный холмик, еще горячий, из печи. Его резали и ломали руками. Отец, мама…

«Проснись! – У Максима был союзник: желудок, который начал отчаянно, до зубовного скрипа болеть. – У него была еда. Лягухи! Где они?»

Лягухи, совсем замерзшие, валялись прямо на снегу. Во время сражения часть драгоценных стеклянных банок, которые Андрей тоже приказал принести будто бы на продажу, оказалась разбита. Оставшиеся отрезать трупам головы озерные выбрали засоленные тушки из осколков стекла и сложили их возле костра горкой. Их было там еще несколько десятков: маленькие соленые лягухи, ободранные, но с косточками. Максим подкатил одну к себе, попробовал разгрызть, но она оказалась слишком твердой, ледяной. Тогда древком рогатины он сгреб их к самому огню. А хлеб нашелся в кармане мертвого Лени Лесного, тоже мерзлый, но во рту от него отпадали крошки, которые можно было глотать, одну за другой.

К ногам вернулась чувствительность, и они стали болеть так, что Максим, проглотив хлеб, набил себе полный рот снега, чтобы не закричать. Теперь заболели и зубы. Максим мысленно поблагодарил за эту боль, вот только сам не понял кого. Он был жив, и уже не впадал в забытье, которое тоже вело к смерти. Пора было действовать. Он заставил себя отползти от костра и присмотрелся к троим озерным. Их неясные силуэты переместились к южной стороне, там они продолжали ворчать друг на друга и обезглавливать топором окоченевшие трупы. Максим прополз еще немного и содрал с двух мертвецов, какого-то озёрца и Мити Лопоухого, как можно больше тряпья, пытаясь при этом остаться неуслышанным и незамеченным. На вражеском бойце оказалась пригодная обувь: деревянная подошва была оплетена через специальные выточки кожаными ремешками, таким образом прикреплялся кожаный же верх. Сняв эти тапки, Максим обнаружил внутри свалявшееся сено.

«Научились кожу мутов обрабатывать, – догадался Максим, снова набивая рот снегом. Когда он наденет эту обувь, ноги опять окажутся в огне боли. – Хотя… Может быть, это человеческая кожа? Разницы-то нет почти никакой. Непонятно только, почему такая хорошая обувка не на всех была. Может, они еще на что-то кожу используют? Эх, озёрцы, почему же вы не хотели с нами дружить… Тогда, может быть, мы все и дичали бы медленнее».

Он подобрал еще один кистень и вернулся к костру. Лягухи начали дымиться. Он подгреб их к себе рогатиной и начал с наслаждением есть. Соль! Яркий вкус! Только теперь Максим понял, что очень хочет пить, и снова потянулся за снегом. Так хорошо ему, наверное, никогда в жизни не было. Даже когда мама обнимала в детстве, даже когда первый раз уговорил женщину, имени которой не помнил, даже когда с Валькой обжирались мясом мутов в овражке. Тепло, пища… Это все, что нужно для счастья.

И тогда его заметили.

– Дядя Леня, сзади! – тонко закричал Мишка. – Дядя Леня, оглянись!

С полным ртом соленых, обгорелых лягух, все еще с наслаждением хрустя их костями, Максим покатился прочь от костра – так было быстрее, чем вскакивать на неверные, больные ноги. Перекатившись несколько раз, он поджал под себя колени и замер, надеясь, что враги потеряли его в темноте.

– Там! Там, глядите!

Видимо, глазастый Мишка показывал в его сторону пальцем, но Максим его не видел.

– Тихо, не беги вперед, увалень! – Это был голос Федора, старшего над всеми. – Может, их тут десяток… Говорил же, одного факела мало!

– Мишка, беги к нашим за подмогой! – тут же потребовал кто-то.

– Стой! Куда ты его посылаешь? В темноте получит по голове, вот и вся подмога! – возразил Федор. – Вместе держаться, во все стороны смотреть! Мишка, ты видишь его?

– Ну, вроде вот там… был.

За то время, что они переговаривались, Максим успел на полусогнутых ногах отступить еще дальше от огня и сместиться в сторону. Оружие он держал наготове: в одной руке рогатина, в другой кистень, еще один висел через плечо, а в кармане ждал своего часа нож. Если рискнут и кинутся его искать, то спрятаться не получится, но и взять себя голыми руками он не позволит. Но озерные осторожничали.

– Там не там… Я ничего не вижу. А ну, к огню идем, нам факелы нужны! – Все вместе, испуганно озираясь, они появились на границе света и мглы. Факел, который держал в руке длинный парень, почти уже погас. Федор вышел вперед. – Леня! Лесной! Ты жив?

– Что ты спрашиваешь? – разозлился длинный. – У него на затылке яма! И когда только приложить его успели, гады! Эй, выходите! Давайте драться по-честному, беженцы поганые!

– А зачем?! – хрипло выкрикнул Максим, отступая все дальше. – Мы вас и так перебьем!

Он тут же сменил направление и пошел туда, где оставил лук. Он ступал очень осторожно. Снег все же чуть поскрипывал, но озерные стояли у костра, в который Мишка тут же подкинул новых дров. Они затрещали, и Максима никто не услышал.

– Вот же гады! – не унимался длинный. – Никогда такого не было, чтобы люди на людей кидались! Предатели! Ваших матерей муты пялили, слыхали?!

– Заткнись! – приказал ему Федор. – Эй, в темноте! Если ты там не один, пусть и остальные голоса подадут!

«Хитрый какой! – усмехнулся про себя Максим, нашаривая лук. Единственная стрела легла на отсыревшую тетиву. – А я вот в удачу теперь верю, а не в хитрость».

Он недолго думал, в кого выстрелить. Если бы не Мишка, Максим еще несколько минут пролежал бы в блаженстве, упиваясь едой и теплом. Пока длинный и Федор по очереди выкрикивали в темноту то предложения, то оскорбления, «беженец» зашел сбоку. Сюда должен был поглядывать длинный, но он оказался уж слишком горячим парнем, а значит, невнимательным. Сырая тетива натянулась не так, как обычно. Беззвучно вздохнув, Максим, рискуя, сделал еще два шага вперед и поднял прицел повыше. Если не выйдет – что ж, придется бежать. Теперь, возможно, хватит сил дойти до Цитадели.

Привычный звук спущенной тетивы в этот раз вышел совсем не звонким, а басовитым и даже хриплым. Но удача и правда повернулась лицом к Максиму: стрела не просто попала в цель, она вонзилась в шею Мишки, пробив тряпье. Вскрикнув, парнишка присел на снег и попробовал было ее вытащить. Зазубрины, нанесенные когда-то дядей Толей на стрелу, причинили ему новую боль.