Страница 143 из 150
— Сазай весла! — скомандовал Христо.
«Святой Николай» медлительно закувыркался на тяжелой зыби, слабо подвигаясь вперед. Рыбаки уныло молчали.
Гребли до полуночи, но берега не было. Даже рысьи глаза Тодьки не могли высмотреть ни одного огонька.
— По прорве гляди. Айтодорский, долзно, справу видать, Херсонесский — слева.
Но ни Херсонесский, ни Айтодорский маяки не обнаруживались. Со всех сторон баркас окружала упругая и душная, как подушка, тьма.
— Цорта бабуска, — выругался Христо, — ноцевать в море придется. Отходить надо. А заноцуес, утром на тамозенника попадес — пропадай.
И опять в тишине звенела только капающая с весел вода.
Вдруг Тодька вскочил и поднял руку.
— Стуцит, — шепнул он, скаля зубы в настороженную и тревожную гримасу.
— Саба́с! — крикнул Христо.
Весла неподвижно легли вдоль борта. Христо вытянул шею и прислушался. Модест Иванович, не сводивший с него взгляда, увидел, несмотря даже на душную темноту, как изменилось лицо парня.
— Катер, — произнес он каким-то распущенным голосом.
И в тишине Модест Иванович услыхал над морем крадущийся по воде, чуть слышный, как тиканье часов, монотонный стук пароходной машины.
— У-у-у! — проревел Христо по-коровьи и нагнулся над картушкой привинченного к банке компаса.
Люди сидели, согнувшись, на банках, словно боясь, что уже внимательный глаз таможенника, просверлив черную ночь, видит их, старающихся укрыться. Никто не сказал ни слова.
Но в эту минуту оторвавшийся от компаса Христо взглянул влево и сразу вскочил на ноги.
— Бриза идет! — рявкнул он. — Ставь грот! Святой Николай, выруцай греки!
Модест Иванович увидел, как гладкую поверхность моря пересекла черная полоска. Она разрасталась и неслась к баркасу с головокружительной быстротой. Поставленный грот повис на мгновение безжизненным лоскутом, потом слегка трепыхнулся и в тот момент, когда черная полоса ряби докатилась до баркаса, с шумом вздулся и положил «Святого Николая» на правый борт.
— Ни церта! Уйдем! — крикнул Христо, выпрямляя рванувшийся баркас. — Свецку богородице поставлю, стоб меня громом убило.
Бриз усиливался, посвистывая и шелестя накипающими гребешками валов. Баркас, зарываясь в волну, разбрызгивал шипящую воду и несся с захватывающей быстротой.
Христо обернулся в сторону, откуда доносился стук машины, и, сняв фуражку, домахал ею, прибавив залп ругани.
И, как бы в ответ от нее, из глубины моря на горизонте вылетел молниеносно и угрожающе взвился в небо узкий игольчатый сноп голубого света. Он, дрожа и колеблясь, постоял несколько секунд вертикально, прокалывая небо, и, словно скошенный, рухнул вниз и лег вдоль горизонта, захлебываясь и купаясь в зыби.
И одновременно с его падением Тодька, захохотав ревущим смехом, показал пальцем вперед. Вдалеке, в волнах, то вспыхивая, то погасая, немного влево от носа баркаса, замигал огонек.
— Херсонесский, — сказал Христо, — в самый раз. Два цаса ходу. Лись бы не заметил.
Голубой сноп, покупавшись в волнах, так же мгновенно погас, как и вспыхнул.
Тьма наплыла еще более густая и душная.
Модест Иванович, свернувшись, полулежал на дне, боясь выглянуть.
Он не мог бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как погас страшный голубой сноп. Для него не было больше времени — был только безмерный опустошающий испуг перед темнотой и таившейся в ней, подстерегающей опасностью.
Вдруг он услыхал оживленный говор.
Рыбаки кинулись к борту. Модест Иванович решился подняться и поглядеть в темноту, по ничего не увидел.
— Что там, Христо? — спросил он с замиранием сердца.
— Берег, барба. Скоро дома будем. Клява увидис, — засмеявшись, ответил Христо.
Модест Иванович жалко вздохнул и снова свернулся калачиком. Он с болью вспомнил о Клаве. Захотелось скорей очутиться рядом с ней на прочной и понятной земле.
Баркас валко подбросило, шальная волна окатила Модеста Ивановича, он вскочил, отряхиваясь. И, словно только и подстерегая эту минуту, голубой сноп вспыхнул в море совсем близко от баркаса.
Он пролетел по воде и уперся в берег, выхватив из темноты и зажегши уже недалекие, покрытые лесом скалы, покружился на них, спрыгнул вниз и опять побежал в сторону.
— Дерзи на берег. Выбросимся под Форос! — заорал Тодька.
Христо положил на борт, и «Святой Николай», хлебнув воды, понесся прямо на берег. Ветер засвистел в вантинах.
Прожектор, поплясав по далекому горизонту, замер, будто насторожась, и быстро прострочил волны по направлению к баркасу. Секунду луч плясал, как будто ища, и вдруг вонзился в баркас.
Залитый светом парус вспыхнул, как язык белого пламени. Волны засветились по верху неживым стеклянным сиянием и недвижно заледенели, остановленные в беге.
Модест Иванович упал на дно, ослепленный.
— Поймались, — злобно сыпнул сверху Тодька руганью всех наречий.
Прожектор, не отпуская, держал баркас цепкими голубыми лапами. Христо навалился грудью на румпель, стиснув челюсти. Лицо его в блеске прожектора казалось зеленым, как у разлагающегося мертвеца.
— Не дрефь! — крикнул он Тодьке. — Только до скал дойти. Там они сядут.
Под усилившимся ветром «Святой Николай» совсем лег на борт, черпая воду, но прожектор не отпускал его, запутавшись в снастях.
Совсем близко вспыхнуло четкое постукивание машины. Разрезав ветер, хлестнул упругий гудок.
— Свистят парус сбивать! — заорал Тодька.
— Здохну раньсе. — И Христо сделал непристойный жест в сторону катера.
Модест Иванович сидел на дне, вцепившись в бимсы. Страх у него прошел, было только бесконечное жадное любопытство.
Внезапно над баркасом веером развернулся и прошелестел звонкий свист.
— Лозись! — зыкнул Христо. — Пулемет.
Свист снова рассыпался ниже и грознее.
Христо, закусив губы и не выпуская румпеля, левой рукой достал из-под банки карабин.
— Тодька! Все одно пропадать. Бей ему фонаря, растуды его!
Тодька вскочил, хватая карабин, но баркас швырнуло, и взвившийся гик с размаху опустился на Тодькин череп. Тодька повалился на дно, карабин вывалился на колени Модесту Ивановичу. Он испуганно схватил его.
— Барба, пали! — отчаянно завопил Христо.
Странное спокойствие овладело Модестом Ивановичем. Никогда в жизни не державший в руках винтовки, он медленно поднял приклад к плечу и, неловко уткнув ствол в ослепительный шар прожектора, закрыв глаза, нажал собачку. Его бросило обратно на дно баркаса, обдав гулом, и вместе с этим ощущение нестерпимого мерцания в зрачках исчезло.
Лежа на дне, он услышал над собой бешено радостный крик:
— Ай-ай! Паликар, барба! С одного раза. Молодес!
Модест Иванович решился взглянуть. Кругом было темно, беспросветно и страшно. Словно сверху на море, баркас и катер вылили склянку китайской туши.
Модест Иванович привстал, цепляясь за мачту, и увидел, как в этой чернильной гуще замигал синеватый язычок огня. И опять гулкий свист ударил по воздуху, вслед за ним что-то щелкнуло по борту, обдав Модеста Ивановича осколками дерева, и тупая игла небольно прошила ему плечо. Он хотел крикнуть, но язык не двигался, и он, захлебнувшись, сел у подножья мачты.
Перед самым носом баркаса из моря вынырнула осыпанная нитками пены черная скала. Христо лег на румпель, и «Святой Николай» пронесся мимо камней, чиркнув по ним днищем.
Впереди мрачной стеной вспухал берег, и сзади упрямо и злобно стрекотал в пустую тьму обиженный пулемет.
— Ну, слава богу!.. Очнулся.
Рука Клавы мягко лежала на лбу Модеста Ивановича. В глазах дрожала тревога и еще что-то необъяснимое, от чего по телу Модеста Ивановича забегали горячие мурашки.
Он пошевелил губами и спросил чуть слышно:
— Что со мной?
Клава замигала ресницами.
— Молчи, гадкий котик! Молчи! Тебе нельзя говорить. Ты болен.
Тогда Модест Иванович увидел, что он лежит в постели и левое плечо и рука у него онемели. Он сдвинул брови, соображая.