Страница 8 из 14
– Я думаю, что вы пут лен.
По-тайски это значит «вы несете несусветную чушь». Кальвино улыбнулся и повернулся к столу. Ратана вернулась на свое место, и он смотрел, как неторопливо она двигается. Она была аккуратным человеком. Ему это нравилось, потому что он был неряшлив, небрежен в таких вопросах, как банковские реквизиты.
На противоположной стене в рамке висела картина маслом, изображающая распустившийся белый цветок лотоса. Капли утренней росы лежали на раскрывшихся, гладких, длинных, нежных лепестках, и его язык покалывало от удовольствия, когда он смотрел на них. Никакая порнографическая картина не переносила на полотно больше сексуальности, чем этот одинокий цветок.
Художник был лучшим другом Кальвино. Полковник Прачай Чонгватана, бангкокский полицейский, был художником и играл на саксофоне – эту тайну знали только несколько особенно доверенных друзей. Рисовать цветы – это не то хобби, о котором полковник полиции будет болтать в любой стране.
Когда в середине семидесятых годов Прачай был в Нью-Йоркском университете, он обнаружил, что никто не в состоянии произнести его имя, хотя по тайским стандартам оно было простым. Кальвино придумал прозвище «Пратт», потому что Прачай был известен своими посещениями Института Пратта, где брал уроки живописи. Официально Пратт приехал на учебу в Нью-Йоркский университет по образовательной программе для полицейских. Его родители были довольны. Тем временем он совершенствовал свою технику акварели и гравюры на дереве и три раза в неделю ходил в лофт на Бликер-стрит брать уроки игры на саксофоне у бывшего джазмена, который учил когда-то Херби Хэнкока. Кальвино учился на втором курсе юридического, когда однажды в воскресный день наткнулся на худенького тайского паренька из Бангкока, пытающегося продать свои картины на Вашингтон-сквер.
– Соедини меня с Праттом, – сказал Кальвино, пытаясь привлечь внимание Ратаны.
Она вела с кем-то оживленные переговоры по телефону насчет стоимости кремации Бена Хоудли. И бросила трубку на рычаг, отвергнув несколько цифр.
– Боже мой! Они хотят двойную цену за кремацию фаранга.
– Цифры, – сказал Кальвино. Система двойных цен применялась во многих видах деятельности, от посещения древних руин в Аюттхае до проката длинной лодки на реке Чао Прая. – Тайцы считают, что наши тела больше и гореть мы будем дольше.
– Боже мой! Именно так он и сказал!
– Соедини меня с Праттом.
Кальвино перебрал стопку неоткрытых писем. Там был розовый конверт с американской маркой и надписанный детскими каракулями. Он открыл письмо и прочел его. Его десятилетняя дочь Мелоди жила с его бывшей женой и ее новым мужем в северной части штата Нью-Йорк. Мелоди написала пять строчек: «Я живу хорошо. Надеюсь, ты тоже живешь хорошо. В школе тоже все хорошо. Мне нравится Маршалл, и, думаю, я ему нравлюсь, только я с ним не разговаривала. И он со мной не разговаривал – пока. Целую, Мелоди».
Ратана выглянула из-за угла.
– Полковник Прачай сегодня на семинаре. – Она никогда не могла набраться смелости и назвать его Праттом.
Винсент медленно поднял глаза от письма, гадая, не отразилась ли на его лице боль, которую он чувствовал. Он пытался ее скрыть.
– Заканчивай переговоры насчет похорон, Ратана. Поверь моему слову, пять дней песнопений достаточно, чтобы англичанин попал на небеса.
Он скомкал письмо от Мелоди в комок и бросил его в плетеную корзинку в углу. И промазал. Было что-то тревожное в письмах дочери, пустота, словно ее не было в ее собственных словах, а она была далеко, и слова были всего лишь словами на клочке бумаги, который исчезал в пустоту, где жил некто под названием ее отец. Кальвино встал из-за своего стола, натянул куртку и двинулся к лестнице.
– Когда вы вернетесь? – крикнула ему вслед Ратана, стоя на площадке и перегнувшись через перила.
Его глаза находились на уровне ее шрама на коленке. Под таким углом тот был похож на глаз слепого.
– Не знаю. Но не волнуйся. Я буду на связи. И еще одно, последнее «не», Ратана. Не беспокойся о своей матери. – Он повернулся и продолжал спускаться по лестнице.
– Кхан Уини?
Он посмотрел вверх на Ратану.
– Да?
– Спасибо.
Винсент сбежал вниз по ступенькам, несколько растерянный. Он взялся за два расследования по одному делу. От отца жертвы и от признавшегося токсикомана. И поэтому чувствовал себя неловко. Попытался убедить себя, что рассказал об этом противоречии отцу Бена. Но старик отмахнулся от него, как от мухи. Только противоречия не похожи на мух, они похожи на ос. Если отмахнешься от осы, она может ужалить. Кальвино нуждался в деньгах, его небольшой запас на черный день уже не покрывал расходы. Он нутром чуял, что Кико права: полицейская фотография указывала на то, что признание из парня выбили. И он питал слабость к Кико. Обаяние женщины всегда заключается в ее недостатках. Этот постоянно плачущий глаз, казалось, видит его насквозь.
Глава 3
Раскрашивание по номерам
Кико и Пратт посещали одну и ту же художественную студию, занятия в которой проводились три раза в неделю недалеко от Сой Эккамай. Главный дом стоял за высокими стенами участка. Вдоль обширных газонов, покрытых грубой травой, пожухшей на жаре, протекал клонг[8], от которого шел запах, как от кипящей сточной канавы. Пыльная территория была плоской, низкой и выжженной солнцем. Похоже, это место можно нарисовать коричневой, желтой и черной красками. Это был старомодный Бангкок, сохранившийся с тех времен, когда застройщики снесли традиционные тайские дома с широкими верандами и крашеными деревянными ставнями. Позади белого главного дома рамной конструкции рабочие из Исана в бамбуковых шляпах и с лицами, закутанными шарфами, облепили безумную путаницу самодельных лесов, приставленных к одной стороне двадцатиэтажного строящегося дома. Новые застройщики, такие как финны, которым принадлежало здание его офиса, жаждали сорвать куш, продавая дома богатым иностранцам из Японии и Кореи.
На подъездной дороге на полпути к дому, со стороны лужайки, стоял древний квиан – тайская повозка для риса из тика, отполированного гладко, как океанский плавник. Сорняки проросли сквозь два громадных деревянных колеса со спицами размером с бейсбольные биты. На участке было пусто и тихо. До тех пор, пока Кальвино не услышал знакомое низкое, злобное рычание и щелчок челюстей. Он остановился.
Две тощие дворняги залаяли, выскочили из тени у дальнего конца дома и понеслись прямо к нему. Сердце глухо забилось у него в груди и в ушах, как в том сне. Собаки казались злыми и голодными и слегка обезумевшими от жары. У Кальвино был особый прием, которому он научился, чтобы справиться с такими собаками. Он нагнулся, сделал вид, будто поднял камень, и отвел руку назад. Собаки резко затормозили, развернулись и сбежали без боя.
Собаки были умные. Они следовали инстинкту самосохранения. Самое главное – никогда не показывать, что ты их боишься. Никогда не убегать, не дать загнать себя в угол на пустом участке земли и не позволить вцепиться в коленки. Тайские собаки не желают рисковать и проверять, не блефуешь ли ты. Кальвино подумал, что такие парни, как Джефф Логан и Бен Хоудли, как и большинство людей, верили в свою безопасность и полагали, что угроза их не коснется, а к тому моменту, когда понимали, как легко пуля или снотворные таблетки лишают жизни, было уже слишком поздно.
«Моего сына убили в Бангкоке, помогите мне, пожалуйста», – услышал Кальвино голос где-то в своей голове. Он пошел по мощеной дорожке, огибая сбоку двухэтажный деревянной дом. Услышал в доме музыку: призрачные, меланхоличные звуки флейты. Такая музыка должна доноситься из сказочного интерьера с вуалями и шелковыми шарфами. Кальвино мысленно увидел Бена, упавшего головой на письменный стол, и это вызвало у него тревожное ощущение, как взведенный курок за долю секунды до выстрела. Он остановился перед современной студией с большими окнами с зеркальными стеклами и стал слушать музыку.
8
Клонг, кхлонг – общее название для каналов центральной равнины Таиланда.